Однажды под Рождество (СИ)

— А мои способности должны ограничиваться присасыванием к бутылке виски?

— Конечно нет! Просто глупо не воспользоваться шансом на расслабон в дружеской компании, а начинать научные диспуты!

— Да какие диспуты?! Мы же просто выясняли, кто автор тех строк!

— Вот я и говорю, что вы…

Мы с Джейсоном отошли к машине Эрика, успевшего погрузить все вещи в багажник, и флегматично наблюдавшего за битвой титанов.

— Кажется, я переборщила, — виновато протянула я.

— Да нет, мне кажется, у Тима это давно зрело. Он сто раз говорил, что Лили была бы идеальной девушкой, если бы хоть немного интересовалась чем-то, что находится дальше ее носа.

— Ну, у каждого свои недостатки, идеальных людей не бывает, — хмыкнула я.

— Это точно, — улыбнулся Джей. — Но они прямо Ледовое побоище устроили!

— Вряд ли. Ледовое побоище подразумевало тактическую победу над врагом малыми потерями. Здесь и речи не идет о чьем-либо преимуществе, — «оценил» шутку Эрик. Мы с Джейсоном переглянулись и рассмеялись, а затем я подошла к инженеру и свободной петлей накинула ему на шею широкий шелковый красный шарф.

— Зачем это? — удивился он.

— Яркое пятно на черном фоне, — подмигнула ему я.

Наконец, сердитая Лили подошла к нам и бесцеремонно села на переднее сидение. Эрик пожал плечами и последовал ее примеру, мы же с Джейсоном разместились сзади. Через несколько минут к нам присоединился успокоивший нервы пинанием снега Тим, и мы поехали домой.

— Тоже мне, сходили за покупками. Вечно ты всё портишь, Тим, — раздраженно сказала Лили, выпрыгивая из машины и направляясь к дому. Она была настолько зла, что даже не попрощалась с Эриком и Джейсоном, которые помогли мне отнести покупки в комнату, несмотря на мои протесты: когда Эрик начал доставать пакеты, я принимала их, а, забрав их все, попыталась улизнуть, но инженер молча попытался отобрать их у меня. Я возражала, однако ему на это было просто наплевать. Джейсон же посмотрел на эту картину и вопросил:

— А почему ты не хочешь, чтобы мы помогли? Мы же от чистого сердца.

Я впала в ступор, а расчетливый Эрик вырвал у меня пакеты, воспользовавшись ситуацией.

— Да она вообще никому не доверяет, — буркнул Тим. — Она не умеет людям верить, даже друзьям.

Я промолчала, а Эрик лишь презрительно посмотрел на историка. Джейсон пробурчал что-то о том, что его друг совсем не умеет держать язык за зубами, взял половину пакетов и пошел вперед. Попрощавшись с парнями и поблагодарив их за помощь, я упала на кровать и закрыла глаза. «Доверять людям. Я им доверяю. Вот только я стараюсь их не обременять».

========== Я ненавижу свое лицо! ==========

«Погодка — чудо! Снежок такой мягкий и пушистый, солнышко сияет, никакого мороза, всего лишь минус пять по Цельсию. Вот бы сейчас в лес попасть! Мечтать не вредно. Осталось три недели, работа выполняется в срок, но если расслабиться, точно не успеем. Пусть я сейчас уже почти не нужна, остались лишь мелкие детали, а так проект утвержден, у меня еще куча дел по оценке личности сотрудников, а там работы непочатый край. Просмотреть досье, поговорить с каждым по отдельности, понаблюдать за их работой… И почему дядюшка Мартин решил переделать свою швейную фабрику в дизайнерский центр дочери? Жуть какая…» — с такими мыслями я медленно шла по заснеженному парку, любуясь видами, открывавшимися моему взору. Всё же зима — прекраснейшее время года, время девственной чистоты природы и ее успокоения. Весной природа радуется жизни, искрится и сверкает молодыми побегами, стремится ввысь. Это время надежд. Летом природа сияет всем своим многообразием, заставляет улыбаться и двигаться вперед. Это время стремлений. Осенью она предстает во всем своем царственном великолепии. Она увядает, чтобы возродиться следующей весной, она словно царица на последнем параде — величава и печальна. Это время раздумий. Зимой же природа торжественно молчит, глядя сквозь дрему на суетящихся людей и всем своим видом словно объясняя простую истину: «Не стоит спешить, оглядись вокруг и загляни в себя». Это пора грусти и воспоминаний. Я больше всего люблю зиму, ведь только зима приносит столь величественный покой в людские сердца.

— Привет. Не думал, что встречу тебя здесь в такое время. От кого сбежала? — голос Тима раздался у меня прямо над ухом, и я чуть не подпрыгнула.

— Ты меня напугал! Нельзя же так подкрадываться, а если бы у меня инфаркт случился?! — возмутилась я.

— Ну, ты молодая, у тебя сердце здоровое, — расплылся Тим в улыбке.

— Это вряд ли, — пробурчала я, но взяла себя в руки и улыбнулась. — Рада тебя видеть. Как ты?

— Да как сказать… Образ идеальной девушки разрушен и не подлежит восстановлению, так что я в депрессии. А с другой стороны, я понял, что нельзя восхищаться человеком на расстоянии, не узнав его поближе. Я думал, что она сможет меня понять, но не понимал, что для этого мне нужно хотя бы поговорить с ней о том, что меня волнует. Я, наверное, полный кретин.

Мы шли по заснеженной аллее, а легкий ветер играл соломенными кудрями Тима, и было сейчас в нем что-то такое, чего я не видела раньше — грусть, осознание самого себя и даже некоторая потерянность. Он был сейчас совсем не тем, кого изображал каждый день. Он просто был собой — одиноким парнем, заблудившимся на дороге жизни и осознавшим наконец, что не знает не только верного пути, но даже примерного направления. Как бы глупо это ни прозвучало, таким он нравился мне больше — тихим и спокойным. Никакой беготни, суеты или глупых шуток. Просто попытка понять себя и не прятаться за ненужными масками.

— Ты просто думал, что она не такая, как все. Ты же любил ее, а любовь завязывает глаза розовой повязкой и раскручивает, чтобы ты точно промахнулся. Это не глупость, это попытка в кого-то поверить.

— «Любовная лодка разбилась о быт», ты хочешь сказать, — улыбнулся он. — Всё же, думаю, я сглупил. Знаешь, я всегда ей восхищался и пытался соответствовать. Я даже начал интересоваться тем, что ей нравилось. Вот только она ничего не замечала. Считала, что это в порядке вещей, ведь мы друзья детства. Как будто в друга детства нельзя влюбиться… Она меня не замечала: когда я поступил в университет, был скучным и неинтересным ботаником, который носил мешковатую одежду, пряча фигуру, и даже пытался не причесываться, чтобы внешность вызывала отторжение. Я тогда не хотел найти того, кто меня полюбит — я хотел, чтобы на меня перестали смотреть. Только вот всё было бесполезно: девчонки шептались, что я, наверное, таким образом выражаю протест против чего-то, а мешковатая одежда была просто загадкой, которую все пытались разгадать, говоря, что «у Аполлона не может быть фигуры Бахуса». Тогда-то она мне и понравилась: она всем говорила, что нечего сверлить меня взглядами, я же не картина, и что я вообще очень интересный человек, а они всё раздеть меня пытаются. Я был ей благодарен и начал интересоваться тем, чем она жила — модой и богемой. Надо ли говорить, как меня ото всего этого тошнило? «Сумочка от Прада не подходит к туфелькам от Гуччи! Какой кошмар, у этой актрисы совсем нет вкуса!» — и так каждый Божий день. Я стал носить красивую одежду, сделал современную стрижку, даже пытался подбирать аксессуары, основываясь на ее советах, и это принесло свои плоды: постепенно я стал своим в их компании. Я всегда слушал ее с открытым ртом, мне нравилось, как увлеченно она рассказывала свои теории о моде. Однако когда она начинала обсуждать чей-то стиль, я готов был вешаться на ближайшем бра. Я ни разу не пытался заговорить с ней об истории, хотя не представляю себе жизни без науки, и продолжал думать, что она может меня понять. Вот интересно, как бы она смогла понять меня, если бы я всегда подстраивался под нее? Риторический вопрос. Оглядываясь, я понимаю, что был полным идиотом: мне не нужно было слепо следовать за выдуманным идеалом и пытаться под него подстроиться, ведь делая это, я терял собственное «я», то есть моя конечная цель — чтобы меня полюбили таким, какой я есть — становилась недостижимой.