Однажды под Рождество (СИ)

— Точно сказать не могу, но если ты готов выслушать, я расскажу.

— Конечно, я слушаю, — поспешно сказал он, и я начала свой рассказ.

========== Черная лента прошлого ==========

— Я не помню, какой была до десяти лет. Помню события, помню других людей, но совершенно не помню себя. Когда мне было десять, в Сиэтле начал действовать серийный убийца. Он подолгу пытал своих жертв, а затем убивал. Однажды мы с мамой сидели дома и читали, как вдруг дверь заскрипела. Мама спрятала меня в чулан, а сама взяла сковороду. Я слышала шум борьбы, но он быстро стих, а потом я услышала голос. Такой мерзкий, отвратительный голос… Он говорил: «Эй, Мери, твоей мамочке плохо, ей нужна помощь, только ты можешь ей помочь. Мамочка умрет, если ты не выйдешь». И я вышла. Глупый, наивный ребенок. Он схватил меня и надел наручники. Я пыталась сопротивляться, но что могла сделать десятилетняя девочка против сорокатрехлетнего мужчины, пусть он и был совсем уж доходяжным? Он дал матери пощечину, и она очнулась, а затем приставил к моему горлу нож. «Либо идешь со мной, и я отпускаю ребенка, либо я убиваю ее здесь и сейчас». Это не могло не подействовать на маму: она меня слишком любила. Ей было плевать на собственную судьбу. Когда он бросил нас в кузов грузовичка, она всё продолжала истерично просить: «Отпустите ребенка, пощадите мою дочь!» Но он был садистом, и это только еще больше его заводило. Он привез нас в лес, в крохотную хижину, и там приковал маму кандалами к балке под потолком, а меня бросил в крошечный сырой погреб. Я стучалась и кричала, но он куда-то ушел. Мама говорила мне, что я должна быть сильной, должна бороться, что я выберусь, она просила меня пообещать ей это, и я пообещала. Мы провели так два дня, а потом он пришел. Мама крикнула мне: «Закрой уши и не отрывай, что бы ты ни услышала!» Это были последние ее слова. Я послушалась. Плотно заткнула уши и начала петь свою любимую песенку. В тот день я возненавидела ее. Каждый раз, когда ее слышу, словно оказываюсь в том погребе, потому не хожу в музыкальные магазины и не слушаю радио. Но даже эта песенка не могла заглушить мамины крики. Сначала она кричала, потом хрипела, а потом затихла. Я не знаю, сколько я так простояла, но внезапно люк открылся, а он с самодовольной улыбкой заявил: «Твоя очередь, крошка». Он расстегнул наручники, вытащил меня, и тут я увидела ее… Сломанную куклу, когда-то бывшую моей мамой. Я видела только ее спину, а море крови, заливавшее пол, подбиралось ко мне, и он толкал меня в него. Я сопротивлялась изо всех сил, он ударил меня, и я упала в лужу крови собственной матери. Он смотрел на меня сверху вниз и смеялся, смеялся так мерзко, так гадко, что всё, чего я хотела — заткнуть ему глотку, чтобы он заткнулся и не смел больше смеяться над моей мамой. На столе я увидела огромный нож и, оскальзываясь, стала пытаться подняться на ноги. Он рассмеялся еще больше, и у меня появился план. Неловко размахивая руками, я делала вид, будто еле стою на ногах, а сама осторожно подбиралась к столу. Он понял мой маневр слишком поздно — я успела схватить тесак в тот момент, когда он кинулся ко мне. Я повернулась к нему, а он не успел затормозить и сам налетел на собственный нож. Он умер от того же оружия, которым убил мою маму. Справедливая месть, неправда ли? Око за око, зуб за зуб… жизнь за жизнь. Я бы убила его сотню раз, жаль, это невозможно. Он упал замертво, но я продолжала раз за разом судорожно вонзать нож в его горло, а потом упала и смотрела на пол, не в силах пошевелиться. Не знаю, сколько я так пролежала, но когда я вдруг подумала, что скоро увижусь с мамой, то услышала ее голос: «Борись! Ты должна выбраться!» Я пересилила себя и каким-то образом встала. Двигалась на автомате, руки и ноги не слушались, но я шла к выходу. Я хотела посмотреть на маму, но боялась. Понимала, что это больше не ее лицо, и хотела сохранить в памяти ту улыбку, которую она мне дарила. Для меня мама всегда счастливая и всегда улыбается. Я рада, что у меня не осталось воспоминаний об остекленевших глазах, полных ужаса. Я долго брела по лесу, пока, наконец, на полянке не наткнулась на поисковую группу горожан. Отец сам выяснил, что нас могли увезти в этом направлении — он был гениальным математиком, и то, что он провел подробный анализ всех данных, которыми располагала полиция, неудивительно. А данные эти ему предоставил сам шеф полиции, друг семьи. Впрочем, когда отец пришел с результатами, его подняли на смех и сказали, что уж в этом-то направлении точно ничего не может быть, и что дилетанту не стоит совать нос в дела полиции. Папин друг предал его, прекратил поиски полиции, но отец не сдался и собрал горожан, веривших в его гениальность, на поиски. Именно на них я и наткнулась. Меня долго пытались привести в чувство, я несколько месяцев провела в психиатрической клинике, а затем еще полгода в каком-то оздоровительном центре. Когда меня выписали, я принялась усердно изучать криминалистику. Я всегда любила учиться, но после того, что произошло, это стало смыслом моей жизни — я не выбиралась из учебников и интернета, искала всю доступную информацию сначала просто об убийствах, а затем случайно узнала о поведенческом отделе. Узнала, что именно они отвечают за поимку серийных убийц. И тогда, несмотря на свой возраст, я решила, что когда вырасту, сама стану ловить их, решила, что не позволю такому повториться. Эта идея стала навязчивой. Я делала всё, чтобы она осуществилась. Слава Богу, интернет дает большой доступ к известным делам, да и основы психологии и криминалистики можно изучить не выходя из дома: компьютер и книги — лучшие учителя в таких вопросах. Первым делом, которое я изучила, было дело маньяка, сломавшего мне жизнь. Он был необычным серийным убийцей — у него было два типа жертв: женщины тридцати пяти лет, напоминавшие его бывшую жену, и девочки лет десяти, похожие на его падчерицу. Именно тогда я решила, что буду ловить таких уродов и сажать их за решетку. Моя память позволяет удерживать очень большие объемы информации, и за десять лет я подробно изучила все дела о серийных убийствах, к которым смогла получить доступ, в результате чего меня заметил один из специальных агентов ФБР поведенческого одела в Квантико, читавший у нас в колледже лекцию по профайлингу. Именно он в течение года работал со мной по собственной методике, открыл доступ к неизученным мной делам и в результате пробил мне место в своем отделе. Он сказал, что такой аналитический ум не должен пропадать, даже если тело настолько слабо, что не может его защитить. Самое странное во всем этом то, что он ухитрился всеми правдами и неправдами добиться того, чтобы мне сняли диагноз «шизоидное расстройство», хотя такие диагнозы никогда не снимают. Мошенничество чистой воды, но это расчистило мне путь в ФБР, и я осуществила свою мечту. Он даже стрелять меня научил — это был единственный экзамен, который мне всё же пришлось сдавать.

— Твой отец, наверное, очень рад твоим успехам, — прошептал Джейсон. Голос его дрожал, угрожая в любой момент сорваться, но парень держался.

— Наверное, по крайней мере, я на это надеюсь.

— Ты не знаешь?

— Нет. Мой отец умер три года назад от рака. Это меня окончательно уничтожило — я была такой же, как Эрик, даже хуже — не хотела не только жить, но и вообще существовать.

Похоже, что эти слова были последней каплей. Джейсон схватил меня за плечи и прижал к себе. Он судорожно обнимал меня и молчал. Минут через десять я отстранилась и сказала:

— Спасибо, Джейсон. Мне очень нужно было кому-то рассказать…

— Я понимаю, — прошептал он, все еще пытаясь прийти в себя.

Не знаю, почему я решила ему всё рассказать, ему ведь всего семнадцать, а я взвалила на его плечи такой груз. Можно было рассказать Тиму, он бы порадовался, что я ему доверилась, но я не думала, что его реакцией будет что-то кроме яростного возмущения и попыток утешить меня чем-то вроде: «Слушай, ну всё будет хорошо!» Тим вообще не умел утешать. Я могла бы рассказать обо всем Эрику, и он бы понял меня лучше, чем кто бы то ни было, но мне нужны были хоть какие-то ответные эмоции, а Эрик, даже если бы и испытал их, не подал бы виду. И, если уж говорить совсем честно, я не думала о том, кому я всё это говорю — мне просто нужно было выговориться. Впервые в жизни. Возможно, просто потому, что я чувствовала: сейчас я могу выплеснуть всю эту боль и не замкнуться окончательно. Ведь рядом был кто-то, решивший принять на себя часть моей боли. Просто так, безвозмездно, не думая о последствиях. И этот кто-то дарил мне тепло, которого я не боялась… Наверное, именно поэтому я не впала в панику, пересказывая историю собственной жизни. А может, еще и потому, что после приступа у меня обычно наступали периоды полной апатии… Но об этом думать не хотелось. Хотелось верить, что я справилась с эмоциями благодаря другу и собственным силам. Наверное, я просто жалкая… Да и плевать. Потому что сейчас меня принимали такой, какая я есть. И в эти мгновения я могла не думать о том, что собеседник скажет в следующую секунду: я верила, что Джейсон не скажет мне ничего плохого. И он не подвел. Мы молча сидели на кровати, Джейсон обнимал меня со спины, а я прижималась щекой к его груди. Не знаю, сколько времени прошло, но я уже совсем успокоилась, когда вдруг послышался хлопок входной двери.