Ничья (СИ)

— Четыре, четыре, сука, года, — хрипит Энзо, буквально вваливаясь в дом, пытаясь удержать брыкающегося ребенка в более-менее горизонтальном положении, — что же будет, когда ты вырастишь?

— Отпусти!

— Да сей… епт! — он дергается, когда она, извернувшись, ударяет его коленом в живот, одновременно вгрызается зубами в его руку и отскакивает в сторону. Несется через коридор и отползает в дальний угол возле стола, словно пытаясь стать частью стены. Энзо упирается руками в колени, сморщившись, и оглядывает пораненную руку. Потом поднимает глаза и смотрит на девочку, не отрывающую от него настороженного взгляда.

Елена похожа на дикого животного, на грязного, пугливого, озлобленного котёнка. Забившись в угол и словно пытаясь слиться со стеной и исчезнуть, она кривит губы в предупреждающем оскале и сжимает руки в крохотные кулачки, с вызовом и презрением глядя на него исподлобья из-за укрытия длинных сальных волос.

Закрыв дверь и удостоверившись, что все окна прочно закрыты, Энзо, на ходу стягивая потную футболку, заходит в комнату, наскоро переодевается, берет с буфета слоеную булку и возвращается в коридор. Елена мгновенно дергается в сторону, ударившись о стену головой, и кусает нижнюю губу до крови, следя за каждым его движением.

Энзо, глубоко вздохнув и заранее предчувствуя провал, опускается на корточки в нескольких метрах от неё и морщится, когда это зашуганное существо начинает шипеть, теснее вжимаясь в стену. Создается впечатление, что она не жила с людьми, а с какими-то животными с самого рождения.

— Я ничего тебе не сделаю, клянусь, — он сам удивляется тому, как спокойно и ровно звучит его голос, хотя внутри царит напряжение. — Елена, — максимально ласково и нежно, — я могу пообещать тебе, что с тобой здесь ничего не случится. Все изменится и будет хорошо.

— Ты купил меня, — цедит она с несвойственной ребёнку грубостью и высокомерно смотрит на него, кусая сухие и потрескавшиеся губы. — Купил, как вещь, как игрушку, но я не пущу тебя к себе. Я лучше сдохну, чем стану твоей сукой!

Он вздрагивает от грубых слов, слетевших с детских губ, и качает головой. Потом, рывком встав на ноги, берёт со стола булку и показывает её Елене. Он видит в её глазах дикий, просто нереально бешеный голод, она с трудом продолжает сидеть на месте, ерзая, сжимая и разжимая кулаки, но упорно не шевелится, пытаясь смотреть куда угодно, только не на еду. Ему становится больно от того, как она выглядит, как она смотрит на еду, как дрожит всем своим худым телом. И ничего не делает. Она боится? Ожидает, что он ударит ее, как в приюте? Будет насмехаться, издеваться? Что с ней делали в том месте, если она настолько перестала доверять людям? Он ведь спас ее.

Поэтому Энзо снова приближается к ней, скрипнув зубами, когда она шарахается в угол, буквально вжимаясь в него спиной, и прижимает колени к груди, словно прячась от него. Собирается с духом и выдыхает с легкой улыбкой.

— Я знаю, что последние несколько дней ты ничего не ела. Ты голодная. Возьми, это тебе. Я клянусь тебе, что не заберу ее, не вырву, она не отравлена, свежая, не просроченная. И только твоя. Ты можешь съесть ее. Я знаю, что ты очень хочешь есть. Пожалуйста, возьми ее.

— Сам жри, — выплевывает она с такой злобой, что он готов уже все бросить и вышвырнуть её на улицу, наплевав на все планы, как вдруг слышит громкое урчание её живота. Елена слабо вздрагивает и прижимает ладони к худому животу, сжавшись в комочек, словно надеясь, что так звук пропадет. Едва ли не впервые за все время в ее глазах появляется неподдельный страх, страх от того, что она издала какой-то звук, нарушив тишину. Только сейчас он понимает, как с ней обращались в этом приюте, не позволяя шуметь и ущемляя ее свободу.

Где-то внутри поднимается такая злоба, что он хочет прямо сейчас разнести все здание приюта до основания, по кирпичикам, чтобы ничего не осталось, но его останавливает тот факт, что с ребенком нужно что-то делать, если он не хочет, чтобы она умерла от обезвоживания и холода. Неожиданно четко Энзо осознает, что будет насильно заставлять ее есть, если она будет сопротивляться. Он не для того потратил на нее деньги, чтобы она умерла на его руках от своего упрямства.

Сорвавшись, Энзо бросается вперёд и, не дав девчонке укусить себя, ставит её на ноги, крепко удерживая на месте, после чего пришпиливает к стене, сверкая глазами.

— Ты не понимаешь, что можешь сдохнуть, если не поешь?! Тебе нужно поесть, или ты так жить устала?! Ты и жить-то не начала, не знаешь жизни, не умеешь жить! Какого черта ты выпендриваешься, когда тебе дают то, что нужно?! Включи голову, чтоб тебя!

— Лучше так, чем быть с тобой, — рычит она, пытаясь вырваться, и он слабо встряхивает ее, скрипнув зубами.

— Дура! Ты умрёшь, просто тебя не будет, как ты этого не понимаешь?! Да, твоя жизнь мягко говоря не сахар, но ты больше не живёшь в приюте, я забрал тебя, у тебя теперь будет новая жизнь! Я хочу подарить тебе новую жизнь, хочу помочь тебе начать ее, черт возьми! — его голос звенит в пустом доме, и она дрожит всем телом, глядя на него снизу вверх все еще сухими глазами. — Ты привыкла к тому, что всем на тебя плевать, что ты одна, что никому до тебя нет дела, но теперь все изменилось — я забочусь о тебе, я волнуюсь, Елена! — он сильнее сжимает её плечи, и она впервые слабо всхлипывает, изо всех сил пытаясь не заплакать. — И ты будешь есть, ты слышишь меня? Я не дам тебе умереть. А сейчас, — он отталкивается от стены, отходя в сторону, и она падает на пол, с испугом глядя на него снизу вверх, — я уйду, и не дай Бог ты не съешь эту сраную булку. Я впихну её в тебя! — он выходит из комнаты, громко хлопнув дверью, и закрывает её на ключ. Елена прижимает колени к груди и до крови кусает губы, глядя на грязный пол.

Что это за мужчина? Она видит его первый раз в жизни. Просто возник из ниоткуда в приюте, сказал, что забирает ее и ему плевать на все правила, отдал их боссу целый пакет денег, засунул ее в машину и привез сюда. Сюда. Где она? Зачем она ему нужна? И эти ласковые слова, и живые эмоции, абсолютно необъяснимые и незнакомые. Он говорит слишком странные, непонятные слова. Она не знает их, она не привыкла к ним, она не слышала их никогда. Вся ее жизнь — это побои, издевки, смех, угрозы и унижения. Она привыкла к тому, что она игрушка, нужно быть невидимкой, нужно сидеть тихо, нужно молчать и ни в коем случае не привлекать к себе внимания, чтобы не получить новый удар. Она никому никогда не была нужна.

А ему нужна. И эта ласка, забота, внимание, волнение — она не знает, как реагировать на то, что ему не все равно. Но они ей нравятся. Нравятся эти эмоции, эти чувства, от которых на языке остро, как от пореза. И еда. Карие глаза скользят по оставленной на столе булке, и Елена медленно облизывает губы, потом опускает глаза и утыкается лицом в сложенные на коленях руки.

Через пару часов, абсолютно уверенный в том, что ничего не изменилось и его новая «соседка» хорошо, если не разнесла все внутри, Энзо осторожно в дом, ожидая засаду или ловушку, но, ничего не увидев, входит и оглядывается. Елену, в это время стоящую у стола, мигом сдувает к стене, и она снова падает на колени в злополучный угол, вперив в него огромные глаза. Она не шевелится, боясь даже пережевать кусок булки во рту, и дрожит всем телом.

— Ел… Елена, — выдыхает он, и его сердце сжимается. Он вешает куртку на крючок, подходит к ней и протягивает остатки булки, которую она, кажется. все это время ела буквально по крупинкам, — ты должна съесть всю булку. Целиком. Этого даже мало, но для начала сойдет. Съешь, пожалуйста.

— Н-нет, — шепчет она и мотает головой, сжав руки в кулаки, — не… не могу.

— Можешь, — решительно выдыхает Энзо, — даже должна. И съешь. Ты же начала есть уже, почему остановилась? — Елена молчит, глядя ему в глаза, и качает головой, словно не понимая этого. — Послушай, я хочу тебе помочь. Но у меня это не получится, если ты не захочешь.