Скрипач (СИ)

Время неслось так быстро. Казалось, только-только прозвучали первые ноты, которые были подхвачены оркестром, но представление уже близилось к своему завершению. Этого момента так трепетно ждал юноша. Последняя ария. О боже, как она была великолепна!

Все музыканты и актеры замерли. Осталась только Тесса. И никому, кроме неё, не видимый Ганс.

- И юности звенящей дни… – раздался голос девушки.

Она пела в полной тишине. В небольшом просвете между тяжелой портьерой и стеной Ганс видел, как замер зал. Девушка закончила один мотив, и тут началось скрипичное соло. Ганс выводил каждую нотку, каждый форшлаг так чувственно, живо, с неподдельной искренностью, что с уст кого-то из гостей сорвался невольный сто восхищения. А вот голос девушки снова подхватил музыку.

Дуэт скрипки Ганса и голоса Тессы был незабываем. Они то сливались вместе, то переплетались причудливыми созвучиями, то расходились, дополняя друг друга. Юноша выжимал из инструмента все, что можно было, ведь именно этого момента он так ждал, так боялся…

Смолкли последние звуки. Ганс бессильно опустил скрипку. Присев на обшарпанный стул рядом с занавесом, юноша затаил дыхание, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.

Что-то было не так.

Тишина. В зале стояла звенящая тишина. Ганс мог слышать дыхание, шелест листьев цветов в руках зрителей, взволнованно бьющиеся сердца, но ничего более.

Вдруг неожиданно зал взорвался аплодисментами. Ганс осторожно выглянул в просвет между занавесом и стеной. Один мужчина с третьего ряда поднялся на ноги, держа руки высоко над головой и громко аплодируя. Внезапно за ним последовали другие. Через пару секунд весь зал стоял на ногах, беспорядочно хлопая руками и крича: «Браво!»

Ганс устало улыбнулся. Тесса раскланивалась, казалось, каждому. Помимо «браво», в зале стали раздаваться крики: «Восхитительно!», «Волшебно!», «Чудесно!», Незабываемо!»

Вдруг Ганс отчетливо услышал обрывок фразы, брошенной каким-то мужчиной: «… играл на скрипке?»

И в этот же момент Тесса, до этого усердно отвешивающая благодарные поклоны, повернулась в сторону Ганса. Глянув в её глаза, юноша моментально понял, что она собиралась сделать, и отчаянно замахал руками, показывая, что этого ни в коем случае нельзя допускать. Но было уже поздно. Девушка сделала несколько шагов в сторону кулис, взяла Ганса за руку и повела на сцену. Зал аплодировал.

От этого неестественного шума у юноши заложило уши, и закружилась голова. Испуганными глазами он озирался кругом. В какой-то момент ему показалось, что сейчас толпа закричит: «Долой самозванца! Выгоните попрошайку из зала!» Но вместо этого все так же раздавались бурные аплодисменты и одобряющие возгласы.

- Иоганн Люсьен Сотрэль! – громко объявила Тесса, подняв руку, за которую она держала Ганса, вверх.

Зал на мгновение замер, а потом зааплодировал ещё громче. Если бы лицо Ганса не было таким бледным и измученным, то, наверное, его щеки бы налились румянцем. Большое количество людей пугало Ганса, ведь в эту минуту все их внимание было сосредоточенно на юном музыканте, а он был растерян, не понимал, как нужно себя вести, что делать…

- Спектакль подошел к своему завершению! Спасибо за внимание! – объявил голос директора, и занавес медленно начал двигаться.

Тесса оттащила ошарашенного, испуганного, уставшего, смущенного Ганса немного назад, продолжая кланяться, пока занавес не отделил их от публики. Как только это случилось, Ганс резко схватил Тессу за запястья и развернул к себе.

«Зачем? Зачем?!» – беззвучно восклицали его дрожащие глаза.

- Они должны были видеть настоящего мастера, – ответила Тесса, не отрывая от него испуганного взгляда.

Ганс ещё несколько мгновений поглядел на неё, а потом развернулся и зашагал прочь в свою каморку.

Резко опустив, почти бросив скрипку на стол, юноша присел на стоящий рядом табурет и, склонившись, схватился руками за голову. В мыслях витали неясные обрывки. Почему он так разозлился на Тессу?Ганс вспоминал тот день, когда первый раз познакомился с директором театра.

Тогда было очень жарко. Так жарко, что камни на тротуаре трещали под ногами. Он зашел в душный, мрачный кабинет. Тяжелая дверь с неприятным скрежетом закрылась за его спиной. Когда глаза немного привыкли к темноте, юноше удалось увидеть сидящего за столом мужчину. Темные, слегка подкрученные усы и острый, колючий взгляд выдавали в этом человеке живой подвижный темперамент. Прищуренные глаза оценивающе оглядывали Ганса. Из небольшой костяной трубки, которую мужчина придерживал одной рукой, то и дело вырывались небольшие колечки дыма. Время тянулось мучительно долго, а Ганс не знал, что ему следовало делать.

«Может, сыграешь?» – спросил мужчина. Даже не спросил, а поинтересовался. Ганс моментально вскинул скрипку, которую до этого сжимал в опущенной руке, на плечо и на секунду задумался над произведением.

«Что-нибудь танцевальное», – предложил идею мужчина.

Ганс моментально припомнил одну очень симпатичную мазурку. Юноша заиграл. Легкая танцевальная мелодия звучала так невесомо, иногда кокетливо, звеняще, что ноги сами пускались в пляс.

«Довольно», – сказал мужчина, не дав Гансу закончить. Юноша вопросительно посмотрел на директора. Они встретились взглядами. В глазах этого мужчины, одетого в безукоризненно сидящий пиджак, начищенные до блеска ботинки, белоснежную рубашку и брюки со «стрелочками», читалась какая-то холодная безразличность, смешанная с педантичностью и привязанностью к работе.

Ганс ждал. Мужчина с черными усами будто пытался наладить мысленную связь с юношей, но у него это не получалось, из-за этого так мучительно звенела тишина. Наконец, едва заметно вздохнув, мужчина приподнялся с кресла с высокой спинкой, на котором восседал, как на троне, слегка наклонился вперед, опершись руками о стол, и, слегка понизив голос, изрек: «Богом клянусь, что ты, парень, лучший скрипач, которого я когда-либо слышал (а слышал я немало), но… На сцену выходить не смей. Публика не любит видеть таких, как ты, в приличных заведениях. Можешь жить прямо в этом здании – я выделю тебе комнатку; играть в зале, когда никого не будет; будешь получать приличное жалование… Но если увижу тебя на сцене, ты вылетишь отсюда к чертовой матери».

Юноша и теперь помнил каждое его слово. Грубоватая, прямая и острая речь, будто гвозди, забивала в сознание Ганса все мысли, которые хотел донести до него директор. И сейчас юноша не понимал, что удержало его в тот момент, чтобы не развернуться и не уйти оттуда с потревоженной гордостью в сердце и пылающими от стыда щеками.

Но что-то удержало, и теперь Иоганн Люсьен Сотрэль сидел в угрюмой, темной комнатке, где нестерпимо воняло затхлой сыростью и плесенью, уронив голову на руки и кляня весь мир за то, что Тесса, милая Тесса, сыграла с ним такую злую шутку, вытащив на сцену.

- Господин директор просил вас подняться к нему в кабинет, – раздался вдруг где-то у двери детский голос.

Ганс Люсьен поднял голову. Наверное, при тусклом свете от маленького окна худощавая фигура, взъерошенные волосы и блестящие карие глаза выглядели устрашающе, потому что в следующую секунду мальчик, сын сторожа, которого гоняли всюду с постоянными мелкими поручениями, громко ахнул и бросился прочь.

Худшие опасения Ганса оправдались – директор желал его видеть. Очевидно, сейчас он напомнит Гансу о том злосчастном условии и предложит в течение нескольких часов покинуть здание театра.

Юноша тяжело поднялся с табурета, с сожалением оглядев свою комнатку. Именно здесь он намеревался провести свою жизнь, играя на скрипке в театральном оркестре, дожидаясь Тессу после спектаклей, а потом, когда у неё, может быть, появился бы супруг, Ганс бы попрощался с девушкой навсегда и… И что бы он сделал?

Юноша не хотел об этом думать. Медленно и тяжело ступая, он поднимался по скрипучим ступенькам вверх. В просторном холле небольшими кучками стояли последние зрители. Ганс ловко прошмыгнул по небольшому коридорчику налево, оказавшись прямо перед заветной дверью. Оглянувшись, юноша заметил стоящую рядом с массивным зеркалом Тессу. Она тоже увидела юношу и сделала было пару шагов ему навстречу, но Ганс отвернулся и, постучав, дернул дверь.