... не войной...(СИ)

— Тонкс ее искала, — прошептал Гарри.

— Жаль ее разочаровывать.

— И давно она…

— Я сумел изловить Нагини на третий день после твоего визита к Тонкс, еще в начале августа. Ты крепко спишь, — ухмыльнулся Снейп. — Она была единственным живым крестражем, доступным для опытов, и теперь я точно знаю…

— Но ты не посчитал нужным тогда сказать мне, — упрекнул его Гарри.

— Однажды, — глухо ответил Снейп за его спиной, — ты чуть было не догадался. К счастью, ты не способен анализировать то, что произносишь. Это подарило нам еще несколько счастливых недель. Все кончено, Гарри. Если ты не откажешься от планов, которые почему-то считаешь и своими, то вся моя любовь не будет в силах сохранить твою жизнь. Уверен, и Дамблдор не станет брать на душу очередной грех. Ты сделаешь это сам — он найдет нужные слова. После твоей смерти Волдеморта сможет убить кто угодно, или он сам умрет от старости, как обычный волшебник. Трактовки пророчеств обычно широки, и часть его исполнилась много лет назад. Волдеморт погиб от твоей руки, но и тебя с тех пор нельзя считать живым.

Мозг Гарри находился на грани взрыва. Слова Снейпа, обычно ясные и доходчивые, на сей раз сплелись в клубок, из которого торчали обрывки правды.

— Я должен умереть, — сквозь зубы сказал Гарри. — И Волдеморт уже одержал победу надо мной…

Он чувствовал подступающую истерику, и изо всех сил впивался ногтями в ладони, чтобы не сорваться.

— Для создания крестража нужно совершить убийство, которое разделит душу. Выходит, я — крестраж.

Эмоции взяли верх. Гарри захохотал, опускаясь на пол у порога разгромленной лаборатории:

— Как же это смешно, Снейп! Крестраж, мать его, ходит, жрет и трахается. Сейчас лопну от смеха, ты полюбил крестраж, Снейп — пустую оболочку, душу Волдеморта. Гарри Поттера никогда не существовало — вот и вся тайна, да?

Подлетевший кувшин с ледяной водой перевернулся на его голову.

— Я полюбил мальчишку, который был настолько силен, что мог сопротивляться желаниям и магии Темного Лорда. Настолько смел, что без колебаний раскрывал ему свой разум, и так наивен, что до сих пор полагает, что недостоин любви. И который точно никогда не полюбит меня в ответ. Его имя Гарри, и он — самое прекрасное, что случилось в моей жизни. Я был счастлив почти год, с тех пор, как понял, насколько он мне дорог. И за собственное бессилие расплачусь его потерей. Крестраж невозможно уничтожить, не причинив вреда вместилищу. Перенести его в другой предмет или существо также невозможно. Я провел не менее двух сотен опытов.

— Когда? Когда ты узнал? — прошептал Гарри, стуча зубами то ли от ледяной воды, то ли от признания Снейпа.

— После смерти Сириуса. Дамблдор приходил ко мне — я тебе рассказал. Я всего лишь не сообщил, о чем шел разговор. Если бы ты не был обречен, поверь, я никогда не позволил бы себе… Прости, Гарри, это не то, о чем тебе следовало узнать от меня.

— Конечно, ты мог бы написать мне признание в любви откуда-нибудь из Австралии. Мне точно было бы легче смириться с мыслью, что я скоро умру.

— Совсем не обязательно. Можно просто оставить все как есть. Найти место, где даже Дамблдор нас не отыщет. Завести еще двух собак. Варить по очереди кофе по утрам, а вечерами читать или заниматься любовью.

— Ты сам веришь в то, что говоришь, Северус?!

— Нет. Это ложь. Я бы смог так поступить и был бы счастлив. Но не ты. Я дважды повторил одну и ту же ошибку — хотел выиграть у всех столько твоей жизни, сколько возможно. Из эгоистических побуждений, разумеется.

— Как много у меня времени? — глухо спросил Гарри, который понял пока лишь две вещи. Первое — за последние месяцы он как-то подзабыл, что финальным аккордом в его отношениях с Волдемортом должна стать их битва, которую у него нет шансов выиграть; и второе — раньше Снейп никогда не позволял себе подобную откровенность, если не был уверен, что вскоре один из них двоих умрет. Бесконечное «люблю, любовь» из уст Снейпа звучало как успокаивающая мантра и значило только одно — все случится быстро, неожиданно и намного раньше, чем Гарри мог себе представить.

— Сколько? День? Два? До Рождества?

Он ждал ответа. Видел, как губы Снейпа дрожат, как он прикусывает щеку изнутри, нервно теребит пальцами край рукава, прикрывает глаза и глубоко выдыхает через нос.

— Сколько?!

— Вся жизнь, — наконец медленно сказал Снейп. — С сегодняшнего дня и до тех пор, пока тебя не сразит какой-нибудь неизлечимый недуг. Вся жизнь, Гарри. Пятьдесят лет. Семьдесят, сто. Если ты позволишь себе быть счастливым.

— Или?

Снейп пожал плечами в ответ.

Клык покачивался в защитной сфере, похожей на тонкий радужный мыльный пузырь.

Снейп опустился перед сидящим Гарри на колени. Неловко, словно впервые, взял его лицо в ладони и осторожно коснулся губами губ. Снейп слишком хорошо его знал. Знал и просил прощения за то, что не сможет спасти в этот раз, мучительно облекая в поцелуи все невысказанные слова. Сердце Гарри разрывалось на части, глаза резало от подступающих слез, а губы Снейпа горчили отчаянья и нежности.

— Ради чего? — шептал он как безумный. — Ради кого ты должен это совершить? Через неделю они повесят медаль у твоего портрета, а через две — все забудут твое имя и прекрасно заживут своей убогой жизнью. Будут жрать и пить, грызть друг друга, трахаться и размножаться, и никому не будет дела до какого-то Гарри, который погиб лишь потому, что был чересчур глуп и восторжен. Даже собаки помнят хозяев не дольше трех лет. Твои друзья… — пальцы Снейпа описали кавычки вокруг этого слова, — будут вспоминать о тебе только в даты рождения и смерти, а после и вовсе забудут, когда это случилось.

— Ради этого, возможно? — выдохнул Гарри. — Чтобы у них было время забыть?

— Ты жаждешь предложить им более комфортное существование ценой собственной жизни, не более.

Снейп все еще покрывал поцелуями его лицо и руки, словно не смея зайти дальше, и сердце Гарри щемило от невыразимой горечи. Оно в последний раз трепыхнулось и, кажется, остановилось совсем, когда он увидел единственную слезинку, блеснувшую серебром.

Он не знал, что ответить. Слишком глубоким было отчаянье Снейпа, слишком явными чувства и неисполнимой просьба. Но сердце вдруг сильно стукнуло изнутри о ребра и забилось в их тесной клетке, разгоняя горячую кровь по венам. Словно само подсказало идеальное решение. В самом деле, головой он никогда бы не додумался.

Гарри резко выпрямился, увернувшись от нового поцелуя, и поймал в захват запястья Снейпа, мешая тому шевельнуться.

— Я должен умереть, так? А как надолго? Как быстро крестраж во мне погибнет, уничтожится?

Снейп непонимающе взмахнул ресницами:

— Если ты имеешь в виду что-то вроде Напитка Живой Смерти, — и я уверен, что информацию ты почерпнул не из учебника, а из той французской книжонки, что читал в прошлом году — то спешу тебя разочаровать. Любое подобное зелье создает лишь видимость, но не убивает на самом деле.

Сейчас Гарри следовало подобрать самые правильные слова, чтобы объяснить, потому что в его голове созрело решение — опасное, отчаянное и гениальное:

— Мистер Харт с Кленовой улицы, — начал он, ежась под смесью яда и нежности во взгляде Снейпа. — Он однажды… ну, что-то такое у него было, то ли аппендицит, то ли язва…

— Безумно интересно и актуально, — Снейп расцепил пальцы Гарри и теперь силился встать, а тот успел поймать его за полу распахнутой мантии.

— Во время операции что-то пошло не так, — быстро заговорил Гарри, опасаясь, что Снейп его не дослушает, — и мистер Харт умер. Он был мертв целых двадцать минут, а потом врачи запустили его сердце. Прошлой зимой у них с миссис Харт родился третий ребенок. Двадцать минут достаточно для смерти крестража?

*

Снейп не разговаривал с ним семь часов, шестнадцать минут и сорок три секунды, после чего Берни влетел в спальню Гарри, ухватил его за штанину и настойчиво протащил от комнаты до самой кухни. На столе возвышался невероятных размеров котел с нашинкованными овощами. Вряд ли смесь мелко нарубленной сырой картошки, баклажанов, брюквы и корней петрушки была съедобна. Пес тявкнул и уселся на ботинок Снейпа.