Между Явью и Навью (СИ)

- Рациональное мышление у вас все-таки присутствует, душа моя, - искреннюю радость, пусть и по такому мелкому поводу, Яков скрывать не хочет. - Надо же, я и сам не заметил.

- Скажете?

- Отчего ж не сказать, Николай Васильевич, - Яков откидывается в кресле, сквозь прищур глядя на беспокойно хмурящегося, напряженного писаря, замершего с чашкой в руках. - Бес я. Ну или черт, как ваши попы говорить любят. Но мне больше по нраву первое имя.

Мысль эту Николай принимает легко, но спрашивает о дурацком:

- За душой моей пришли?

Яков мог бы три часа распинаться о том, что глупостями такими он не занимается еще со времен падения Византийской империи, да и вообще, Тёмный куда более ценен в своей, так сказать, полной комплектации, но вместо этого только качает головой и веско добавляет:

- И давайте, Николай, голубчик мой, договоримся, что вы никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не будете пытаться заложить свою душу. Хорошо?

Гоголь смотрит обиженным спаниелем из-под ресниц.

- Почему это?

- Потому что ничего равноценного вам предложить все равно никто не сможет. Не разбазаривайте добро, Коля. Послушайте умного человека.

- Беса, - отчего-то веселится Николай, залпом допивая остатки портвейна из чашки.

- Беса, - соглашается Яков, в ответ усмехнувшись. - Вы слушать-то меня будете, Николай Васильевич?

- А выбор разве есть? - Николай ломко изгибает брови, внезапно взглянув на Якова так, словно всё-всё понимает. И тут же его глаза становятся круглыми, как луна за окном, и то ли испуганными, то ли удивленными - а может и восхищенными. Такая мешанина чувств отражается на юном лице, не разобрать.

Увидел, значит, - удовлетворенно думает Яков, чуть наклонив голову, давая Тёмному полюбоваться тяжелыми витыми рогами, с которых тот не сводит глаз. Молодец, мальчик, способный.

- Можно? - как зачарованный, Гоголь тянет руку вперед, уже не обращая внимания ни на соскользнувший с плеча камзол, ни на опрокинувшуюся пустую чашку, с глухим стуком прокатившуюся по столу. Не то чтобы Яков не ожидал такого интереса, но вот желание потрогать?.. Но все равно плечами жмет, подпускает, хотя никогда, в общем-то не любил излишних прикосновений, особенно не по собственной инициативе.

Николай босыми ногами ступает по холодному полу, заставляя Якова невольно нахмуриться, подходит вплотную, не смущаясь ни капли - кого смущаться, если это сон? - и широко ведет ладонью от основания витого рога к острому его краю, восторженно вздохнув. Яков закрывает глаза и считает до пяти, надеясь, что это поможет снова задышать спокойно и ровно. Не помогает, поэтому Тёмного приходится осадить, чуть тряхнув головой - Гоголь отскакивает в сторону, не переставая при этом пялиться совершенно восхищенно.

- Ну вы, голубчик, не увлекайтесь все-таки, - со смешком успокаивает его Гуро. - Хотя я должен признать - успехи вы делаете.

- И для чего вам мои успехи? - когда первый восторг схлынывает, Николай вновь обнаруживает так радующую Якова способность мыслить рационально. Хотя все еще смотрит с интересом и восхищением, поглядывая иногда на ноги беса.

- Копыт нет, - предупреждает Яков, поморщившись и обхватывая когтистой ладонью стакан. - Копыта, душа моя, это сущая глупость. - А успехи, Николай Васильевич, прежде всего вам самому нужны. Много вам удовольствия в припадки от каждой мелочи валиться? Я не спорю с тем, что вы бываете очень продуктивны, когда в судорогах на полу корчитесь, но вам разве не хотелось бы этих неприятных моментов избежать?

- Мне бы вообще вот этого всего хотелось избежать, - едва слышно признается писарь, отступая к своему стулу и наклоняясь, чтобы поднять лежащий на полу камзол. Яков не выбирает именно этот момент, чтобы раздраженно щелкнуть по полу хвостом, просто так совпадает, а Николай, заметив, с тихим смехом оседает на пол, краснея и закрывая лицо руками, когда ловит на себе осуждающий взгляд Гуро.

Надо было все-таки мальцу поменьше портвейна позволять.

- Толку от вас, Николай Васильевич, в таком состоянии, ровным счетом никакого, - Яков поднимается с кресла, чтобы подойти к сидящему на полу Николаю. - Пить прекращайте по вечерам с этим вашим, - тянет носом воздух возле шеи и виска писаря, - доктором. Он вам налечит. Материалист, тоже мне.

- Зря вы доктора Бомгарта ругаете, - неуверенно возражает писарь, хватаясь за любезно протянутую Яковом руку и поднимаясь на ноги. - Да и я тоже не так-то уж и пьян. Но все же, я бы хотел понять, Яков Петрович, зачем?

- Дело это разгадать хотите? - прямо интересуется Гуро, внимательно глянув на Николая. - Вижу, что хотите. Без ваших специфических умений, Николай Васильевич, нам из Диканьки до зимы не выбраться, и это в том случае, коли вы еще живы останетесь. Что скажете? Будете меня слушать?

- А что поделать? - Гоголь философски пожимает плечами, снова накидывая камзол и зябко ежась. - И с чего вы начать хотите? Ритуалы какие-нибудь, да?

Яков трет переносицу и отводит взгляд, чтоб не так было заметно, с каким трудом ему удается сдерживать смех. “Ритуалы”, нет, ну надо же. Этот ребенок со своей фантазией далеко пойдет.

- Первым делом, Николай Васильевич, вам нужно научиться просыпаться, тем более, если вы сумели разругаться с Оксаной. Упреждая ваш вопрос, напомню, что это она вас будила все разы, что вы в опасности оказывались. Давайте теперь сами.

Николай неуверенно оглядывается по сторонам, словно стараясь найти что-то, какую-то зацепку, которая поможет ему проснуться, и в конце концов вновь обращает взгляд на Якова, вопросительно приподнимая брови.

- Уснуть сначала надо, Николай Васильевич. Все-то вы мне не верите, - Гуро делает шаг вперед, касаясь кончиками пальцев холодного сухого лба, не тронутого еще морщинами. - Отлично все-таки, что Ангел Хранитель вас не стережет. Глубоко упадете.

========== Часть 5 ==========

Гоголь возмущенно приоткрывает рот, собираясь что-то сказать, но проваливается на изнанку раньше, чем наберет в грудь воздуха - Яков, довольно оскалившись, переходит вслед за ним, ступая на холодную, сырую землю, в живом мире застроенную домишками, сараями да конюшнями.

- Что значит не стережет? - все-таки договаривает Николай, но уже без особого интереса, полностью занятый разглядыванием стылой, пустынной округи и деревни, зыбкие очертания которой можно разглядеть в серебристом лунном свете. - И почему здесь так тихо?

- Не стережет, Николай Васильевич, потому что Тёмным ведьма ваша мертвая не зря вас назвала. Тёмный вы и есть - связаны с нами намертво. А тихо здесь потому, что вся нечисть пуганная, даже, поверьте на слово, лихо в деревню не суется. Говорит, нечего ему здесь делать.

- Одноглазое которое? - заторможенно уточняет Николай, идя вслед за Яковом по едва угадывающемуся очертанию улиц, иногда проходя сквозь то, что, если оглянуться и приглядеться, оказывается стеной.

- Одноглазое, голубчик, самое что ни на есть,- подтверждает Гуро, на каждом шагу мерно постукивая о землю тростью. - Светлые, впрочем, которых вы Ангелами зовете, тоже не лучше. Да вы их не увидите, Николай Васильевич, я вас потом как-нибудь научу. Не до них сейчас.

- Я не хочу быть Тёмным, - особой уверенности в голосе писаря Яков не улавливает - скорее уж нежелание так запросто мириться с действительностью, простая человеческая упертость.

- Я бы вам, душа моя, солгал, если бы сказал, что не хочу быть бесом, но даже если б это было правдой, ничего бы не изменилось. Большая редкость этот ваш дар, а вы упираетесь, как осел на ярмарке.

Яков косится на бредущего рядом Тёмного, чтобы убедиться, что тот надулся, как мышь на крупу, и постарался запахнуть камзол, отгораживаясь от Якова таким нехитрым способом.

- Ладно, голубчик, с ослом и ярмаркой я погорячился, признаю, - вот еще не хватало с Тёмным из-за такого пустяка разругаться. - Приношу извинения, Николай Васильевич.

Гоголь кивает, снова отстраненно, увлекшись окружающим его миром - вертит головой, но от Якова ни на шаг не отходит.