Песнь об Ахилле (ЛП)

К чему я все это пишу - да к тому, что стало мне заметно уже с первой главы “патологоанатомического чтения”: у Миллер все время “скачет” мировосприятие героя. Читая в первый раз, я думала, что это скорее положительное качество, потому как таков сложный и противоречивый характер героя, объемно выписанный автором. Но при перечитывании фича чудесным образом превратилась в баг. Проще говоря, картинка, которую мы, читатели, видим, предстает то глазами героя, то глазами автора. И Патрокл, от лица которого все повествуется, то умнеет, то вдруг катастрофически тупеет. Иногда кажется, что автор иногда забывает влезть в шкуру героя и пишет “из своих глаз”. А потом спохватывается - ах батюшки, я же вроде как Патрокл! И снова пишет “изнутри Патрокла”. Таким образом из греческого пацана энного века до нашей эры то и дело выглядывает правильная пацифистка-гринписовка-феминистка 21-го века и говорит “Здра-асте!” Сей мировоззренческий франкенштейн очень часто дополняется франкенштейном стилистическим. И они сопровождают читателя в течении всего повествования.

С ГЛАВЫ 8 начинаются фактологические чудеса. И начинаются они на горе Пелион, куда главные герои попадают вместе с кентавром Хироном, обучающим Ахилла.

Первым таким чудом для переводчика было появление “горного льва”, который вообще-то пума и в Греции никогда не жил. А имевшийся, очевидно, в виду азиатский лев - почти вымерший сейчас подвид львов, в древности водившийся в изобилии на территориях Индии и Греции - горным не был.

Но это было только начало. В следующих главах переводчик был весьма удивлен, когда следы “зайцев, коростелей и оленей” были помещены в один ряд. Если вы не знаете - коростель это такая болотная птичка-невеличка. И как-то странно, что она оставляет настолько же заметные следы, как заяц или олень. Не говоря уже о том, что коростель в горах обычно не водится. Так что появление коростеля на Пелионе стало для переводчика загадкой.

Еще большей загадкой стало покрывание коркой льда ГОРНЫХ рек в ГРЕЦИИ. Не говоря уже о том, что горной реке для замерзания нужна гораздо более низкая температура, нежели реке равнинной, в Греции реки вообще замерзают крайне редко.

Следующее чудо встречает нас в ГЛАВЕ 12, когда Патрокл умоляет царя Пелея рассказать ему, где же Ахилл.

“Одна ладонь моя легла на его колени, а вторую я протянул к его подбородку и коснулся его. Поза мольбы. Этот жест я видел много раз, но сам никогда так не делал. Теперь я был под его защитой, он должен был чинить со мной справедливо, согласно законам богов.”

Автор весьма подробно описывает позу, в которой Патрокл просит Пелея - и упоминает, что эта поза является едва не ритуальной. То есть идет речь о некоей прописанной в обычаях позе мольбы, которую использовали для того, чтобы… грубо говоря, чтобы меньше было вероятности, что откажут. Переводчик не большой знаток древнегреческих обычаев, возможно что-то такое и существовало. Но переводчика терзают очень большие сомнения, что эта поза выглядела так, как нам тут описывает автор. Потому что автор описывает что-то сродни картине Энгра “Юпитер и Фетида”.*

ГЛАВА 19 встречает нас очередным чудом, а именно - в ней оказывается, что у Патрокла феноменально острое зрение. Ибо он с расстояния больше полета стрелы в разглядывает Гектора, в красках описывая подробности его телосложения и линий мускулатуры. Рассуждаем - на сколько там у нас лук стреляет? Лонгбоу вроде на 200м, по грубой прикидке. У греков были не лонгбоу, но пусть будет 200. Рекорд по метанию копья - чуть больше 90 м, длина футбольного поля. Ахилл у нас полубог, так что берем вдвое. Итак, под 200м расстояние. Вы с такого расстояния увидите, что некто, в одетом виде стоящий на берегу обладает выгодной мускулатурой? (Кстати, “устремленная в небеса линия спины” отдельно доставила, я даже не стала ее причесывать - Дали рыдает от зависти вместе с фикбуконяшами, любящими завернутые пассажи).

Храбрый как зайчик Патрокл, прячущийся за спиной Ахилла, но тем не менее разглядывающий подробности чужой мускулатуры, доставил отдельно.

Ну и написание АРИСТОС АХАЙОН в греческой транскрипции. Почему? Для чего? Разве герои говорят на каком-то другом языке, так что это словосочетание требуется выделять?

В ГЛАВЕ 20 греки - и Ахилл тоже - начинают производить рейды по селениям и деревням окрест Трои. И занимаются этим десять лет почти что изо дня в день.

Сколько деревень может быть в радиусе одного дня пути от большого военного лагеря? Явно же очень ограниченное количество. Но нет, Ахилл утром уезжает в набег, как бизнесмен на работу, вечером приезжает. И так много, много дней.

Ну, про пансион благородных девиц, организованный из выкупленных Ахиллом пленниц, я уже просто молчу - нет таких фейспалмов. И Патрокл тут в своем хм… репертуаре - сам сидит в лагере, но добыча “наша” и приветствуют воины “нас”. “Мы пахали”, в общем.

Далее, наш пацифист, тем не менее, храбрый и благородныйТМ, бросает начавшуюся так удачно карьеру преподавателя в Институте благородных девиц… - то есть я хотела сказать, благородных пленниц, - и подвизается в лагере в качестве фельдшера. И первым его триумфом на этой ниве является героическое извлечение стрелы из раны.

Нет, я не знаю, что помешало ему хотя бы прокалить в огне запачканный бог знает в чем нож прежде, чем использовать его пусть и не на самом раненом, но все же близко. И нет, я не знаю, откуда брали столько дорогой маковой вытяжки, которую использовали в качестве седатива и частичной анастезии. Зато я приблизительно догадываюсь, что и куда запихнул бы Патроклу кентавр Хирон за такую первую помощь раненому.

В ГЛАВЕ 26 несказанно удивили стражники перед шатром Агамемнона. “Стражники замечают меня слишком поздно и слишком удивлены, чтобы успеть обнажить оружие. Один попытался было схватить меня, но я вцепился ему ногтями в руку и он меня отпустил. Их лица глупо вытянулись от удивления - разве я не просто ручной кролик Ахилла? Будь я воином, они бы сражались со мной, но я не воин. И прежде, чем они опомнились и решились задержать меня, я проскользываю внутрь шатра”.

Это о стражниках царя и главнокомандующего. Их, оказывается, достаточно поцарапать, чтоб они первого встречного в царский шатер пропустили. Бедняжка Агамемнон, как он еще жив при такой охране?

И замечание Агамемнона относительно Ахилла - о том, что при таком юном возрасте в нем столь много гордыни, - выглядит более чем странно. Ахиллу, на минуточку, двадцать шесть-двадцать семь лет. Это и в наше время не слишком-то юность, а уж во времена, когда четырнадцатилетний уже мог быть воином - это самая настоящая зрелость.

В ГЛАВЕ 27 поражают хронометражные выкладки. Герой и героиня должны переговорить. В весьма опасной для героя обстановке - если его поймают там, где он есть, ему придется плохо. Так что говорить надо быстро. И на фоне этого героиня втаскивает его в свой шатер, они перебрасываются пустопорожними репликами где-то минут семь-десять, она его прячет в своей постели (sic!) и только после того, как угроза приходит и уходит, они приступают к типа важному разговору. Который продолжается тоже до-олго. Л -логика.

Наконец, мы доходим до ГЛАВЫ 30, где Патрокл героически сражается в доспехах Ахилла. Справка - копьем в человека попасть непросто. С движущейся платформы - еще более непросто. И трижды более сложно копьем человека убить. По предыдущему повествованию выходит, что сражаться Патрокл не учился. Принципиально. И тем не менее Патрокл входит на колесницу и мечет копья метко аки Зевес-громовержец молнии. Если это влияние Ахилловских доспехов - то мистическую составляющую автор как-то слабо приобозначил. Так что больше это умение похоже на рояль в кустах.

Опустим дальнейшие трансформации мертвого тела Патрокла - жара, шатер, процессы гниения; что такое в слезах Ахилла, что труп - тепло, в закрытом помещении, еще и весь в слезах - стал просто скользким (как можно стать скользким от слез, отдельный вопрос), но при этом не загнил? Мы определенно многого не знаем о метаболизме полубогов. И то, как это все ощущает неупокоенный дух, в который обращается наш Патрокл, также доставляет.