Песнь об Ахилле (ЛП)

Приходит Фетида. Я наблюдаю за ней, вижу, как увядает трава там, где она ступает. Давно я не испытывал к ней такой ненависти. Это она сотворила Пирра, и она же полюбила его больше, чем Ахилла.

Она смотрит на то, что вырезано на подножии гробницы, смерть за смертью. Тянется, словно хочет прикоснуться к ним. Этого я не могу вынести.

Фетида, говорю я.

Она отдергивает руку и исчезает.

Потом она приходит вновь. Фетида. Она не отвечает. Лишь стоит и смотрит на гробницу своего сына.

Я погребен здесь, в могиле твоего сына.

Она ничего не говорит. Ничего не делает. Она просто не слышит.

Приходит каждый день, садится на подножии гробницы, и я, кажется, ощущаю ее холод сквозь толщу земную, легкий жгучий запах соли. Мне не дано заставить ее уйти, но я могу ее ненавидеть.

Ты сказала, что Хирон его погубил. Ты богиня, ты холодна и ничего не знаешь. Это ты его погубила. Смотри, каким его теперь станут помнить. Убийца Гектора, убийца Троила. Будут помнить за то жестокое, что он сотворил в скорби.

Ее лицо словно сам камень. Неподвижно. Дни идут за днями.

Может, для богов это благо. Но разве есть слава в отбирании жизней? Мы столь легко умираем. И ты сделаешь из него еще одного Пирра? Пусть его история будет чем-то большим, чем череда смертей.

- Чем - большим? - спрашивает она.

И тут я понимаю, что не боюсь ее. Что еще она способна со мной сделать?

Возвращением тела Гектора Приаму, говорю я. Это должно вспоминаться.

Она надолго замолкает. - А еще?

Его искусство в игре на лире. Его прекрасный голос.

Она словно ждет.

Девушки. Он забирал их, чтоб им не пришлось страдать от рук других царей.

- Это сделал ты.

Почему ты не вместе с Пирром?

Что-то вспыхивает в ее глазах. - Он мертв.

Я злорадствую. Отчего? Это почти приказ говорить.

- Убит сыном Агамемнона.

За что?

Она долго не отвечает. - Он похитил его невесту и обесчестил ее.

“Все, чего я захочу”, - так сказал он Брисеиде. И этого сына ты предпочла Ахиллу?

Губы ее сжимаются. - Что еще ты помнишь?

Я соткан из памяти.

- Тогда говори.

***

Я готов ответить отказом. Но страдание по нему сильнее моего гнева. Я хочу говорить о чем-то бессмертном, божественном. Я хочу оживить его.

Сперва это странно. Я привык оберегать его от нее, храня его лишь для себя. Но воспоминания словно талые воды, прибывают быстрее, чем я успеваю удержать их. Они приходят не словами, но словно бы снами, поднимаются как запах влажной от дождя земли. Это, говорю я. Это и это. То, как сверкали его волосы под летним солнцем. Его лицо, когда он бежал. Его глаза, во время уроков отрешенные как глаза совы. Это и это, и вот это. Столь много этих радостных мгновений толпится передо мной.

Она закрывает глаза - кожа вокруг них цвета зимнего песка. Она слушает и тоже вспоминает.

Вспоминает, как стояла на берегу, с развевающимися волосами, черными и длинными как конский хвост. Свинцово-серые волны, разбивающиеся об скалы. Затем руки смертного, грубые, оставляющие отметины на ее гладкой коже. Царапающий песок и то, как разрывает изнутри. Боги, которые привязали ее к нему.

Она вспоминает, как ощутила в себе дитя, оно было точкой света во тьме ее чрева. Повторяет про себя пророчество, что прорекли три старухи: твой сын будет более велик, чем его отец.

Другим богам удалось подслушать это. Они знали, что могучие сыновья могли сделать с отцами - Зевсовы молнии все еще пахли опаленной плотью и отцеубийством. И они отдали ее смертному, стремясь обезопасить себя от могущества этого ребенка. Смешать с человеческой сущностью, преуменьшить.

Она возлагает руки на живот, ощущая, как он плавает внутри. Ее кровь делает его таким сильным.

Но все же недостаточно сильным. “Я смертный!” - кричит он ей, и лицо его бледно и смято.

***

Отчего ты не идешь к нему?

- Не могу, - боль в ее голосе, будто что-то рвется. - Я не могу идти в подземный мир. - Подземный мир, с его пещерным мраком и стенающими душами, где могут ходить лишь мертвые. - Вот все, что мне осталось, - говорит она, взгляд ее останавливается на обелиске. Вечность в камне.

Я воскрешаю в памяти мальчика, которого знал. Ахилл, усмехающийся, когда фиги мелькают в его руках. Его зеленые глаза, смеющиеся и глядящие на меня. Лови, говорит он. Ахилл, четко видный в голубизне неба, свесившийся с ветки, что протянулась над рекой. Тепло его сонного дыхания на моей щеке. “Если ты должен уйти, я уйду с тобой”. Мои страхи забыты в золотой бухте его объятий.

Воспоминания приходят и приходят. Она слушает, смотря на серый зернистый камень. Мы все там, богиня, смертный и юноша, который был и богом, и смертным.

***

Солнце садится за море, проливая свое сияние в водную гладь. Она стоит рядом, безмолвна в неверном свете заката. Лицо ее так же неясно, как и в тот день, когда я впервые увидел ее. Руки скрещены на груди, словно она сохраняет нечто потаенное только для себя.

Я рассказал ей все. Ничего не утаил, ничего не оставил из того, что помнил о нас обоих.

Мы смотрим, как свет солнца тонет в могиле западного моря.

- Я не могла сделать его богом, - говорит она. Ее ломкий голос полон скорби.

Но именно ты сотворила его.

Она долгое время ничего не отвечает, лишь сидит, и глаза ее сияют отраженным светом последних лучей умирающего солнца.

- Я сделала это, - говорит она. Сперва я не понимаю. Но потом вижу гробницу, и надпись, что сделала она на камне. АХИЛЛ, написано там. И рядом - ПАТРОКЛ.

- Иди, - произносит она. - Он ждет тебя.

***

Во тьме две тени тянутся друг к другу через безнадежные, тяжкие сумерки. Их руки встречаются, и свет брызжет и затопляет собой все - словно проливаются сотни золотых урн солнца.

========== Заметки патологоанатома или Послесловие переводчика ==========

Текст жив лишь пока он пишется. Выйдя из-под пера, текст застывает и остается вещью в себе, которую при каждом прочтении читатель извлекает из ее вместилища - и с каждым извлечением эта вещь предстает перед читателем немного иной. Переводчик же не только перелагатель на другой язык - он еще и очень въедливый читатель. Своего рода патологоанатом.

Причины, побудившие меня взяться за перевод “Песни об Ахилле”, довольно просты - глаз зацепился за красивый кусочек, за картинку, которые автор умеет рисовать очень зримо и, я бы сказала, кинематографично. И таких красивых кусочков в тексте довольно много. К сожалению, они, на мой взгляд, служат лишь красивой отделкой довольно топорно скроенного и сшитого повествования - но об этом самом “моем взгляде” в этой небольшой статье речь пойдет лишь постольку-поскольку. В основном же пойдет речь о том, что вызвало у меня фактические вопросы и недоумения.

Итак, начнем с ГЛАВЫ 1. Мать главного героя сразу же заявлена как “дурочка” - и впоследствии мы понимаем, что это не человеческое ее качество, а скорее медицинский диагноз. Далее в тексте нам не раз намекают (скорее всего ненамеренно), что таковое качество, или же диагноз, благополучно передалось герою по наследству. А поскольку практически весь текст идет от первого лица (это ПОВ Патрокла), то читатель, читая, смотрит на события глазами персонажа. И таким образом картина мира должна преломляться сквозь наличествуемый у персонажа ( ПЕРСОНАЖА, а не АВТОРА!) культурный и мировоззренческий багаж.

Вот - очень грубый пример. Допустим, у нас главный герой - дебил. По идее он и должен на все смотреть глазами дебила. А ты, автор, отнюдь не дебил, и в твоем восприятии все выглядит совсем не так, как в восприятии дебила. И вот тут, если ты пишешь ПОВ своего героя-дебила, тебе придется влезть в его шкуру, а не натягивать на него свою.

Это грубый пример, да. А если, скажете вы, оба - и герой, от лица которого ПОВ, и автор, - плюс-минус нормальные люди? Но и у нормальных людей мировосприятие бывает совершенно разным - так что автору, пишущему ПОВ, приходится сначала представить как видится мир его героем, исходя из опыта, характера героя, темперамента, а потом как бы влезть в его тело и смотреть его глазами. Опыт героя и опыт автора могут отличаться и сильно, характер героя и характер автора - точно так же могут отличаться. Это почти как актерство - влезаешь в шкуру другого.