Deux Ex Machina/Slow (СИ)

– Он закатил мне истерику, когда ему было восемь, – она улыбнулась. – Сказал, что слышал в школе, из чего делаются бургеры и котлеты.

– Ма-а-м, – Доминик смешно склонил голову, глядя на Мэри как минимум так, будто она сдавала стратегически важные данные врагу.

– Отказался? – удивился Мэттью.

– Да, он всегда был настойчивым, прямо с пелёнок, – она хихикнула, и Мэттью понял – подшучивала над сыном. Тот устроил забастовку, с двойным усилием налегая на еду и не глядя ни на одного из них. – Меня называли плохой матерью, осуждали за спиной. Такая вот аристократия, – вздохнула она. – Когда в школе попросила не заставлять.

– Впечатляюще, – только и заметил он, вдруг чувствуя, как с плеч падает целый горный массив. В конце концов, Доминик был обычным молодым человеком, со своими неловкими историями и особыми чертами, но никак не опасным противником. Нарушителем спокойствия, да, но всё же…

– Что? – почти обиженно ляпнул он, и Мэттью поспешил убрать усмешку с лица и опустить взгляд в порядком опустевшую тарелку, охотно принимаясь за остатки.

Оставив ему ещё пару листов с заданиями на интонационную разметку, Мэттью откланялся, тепло прощаясь с Мэри, которая собиралась уехать через пару дней, и обещая снова, под откровенным взглядом Доминика, присмотреть за ним.

*

Мэттью в полной мере осознал, что значило это обещание, только через пару часов, уложив Пусиандра на колени и гоняя его любимым фантиком на верёвочке. Крыс встал на задние лапки и завертел носом, когда фантик вдруг замер, и пополз к нерадивому хозяину на плечо, едва взобравшись по узкой лямке чёрной майки.

Сняв тыкающего носом в ухо Пусиандра с плеча, он прижал его к груди, в размышлениях водя носом по его холке вперёд-назад.

Значило всё это только одно – у Доминика появилось официальное право ни на шаг не отходить. Что, безусловно, было неправильным. Конечно же, неправильным.

Он не был ханжой. Мэттью мог даже сравнить себя со змеёй, которой требовалось двое суток лишь на то, чтобы запустить процесс пищеварения. Он упускал самые естественные и явные намёки, а после полного осознания полученной информации думать и вовсе не хотелось. По простой логике, взятой из психологии позднего юношеского возраста, Доминик должен был противиться любому контролю. Но вместо этого он намеренно сталкивал Мэттью со своей матерью. О причинах подобного поступка просто не хотелось знать.

Ещё было бы неплохо смотреть ему в глаза при разговоре, а не в вырез майки.

Мэттью часто слышал в свой адрес утверждения о собственном сходстве с французами, но если уж кто и был настоящим французом, так это Доминик. Самодовольный, с блестящей улыбкой и полной беспардонностью, которая была столь же изящна, сколь и невыносима. Всеми силами выставляя себя сильным, он лишь подтверждал свою неспособность противостоять обстоятельствам, которые поджидали его в недалёком будущем. Живущий одним днём.

Сам же он жил меньше прошлым, больше будущим, но никак не настоящим. Любой мысленно составленный план вселял чувство застрахованности, и вне зависимости от того, что могло пойти не так, он железно следовал собственным принципам и одним этим ограждал себя от ненужных последствий. Он всё делал правильно.

Крыс задремал прямо на руках, и Мэттью уложил его в свой джемпер и накрыл рукавом, чтобы создать форму гамака, в котором мистер Пусиандр спал.

Он сел за написание ответного письма мистеру Крампу, в конце концов, больше заняться было нечем, а все его последние рабочие дни состояли из бумажной волокиты, в то время как студенты сдавали пробные экзамены в последнюю неделю перед рождественскими каникулами, так что брать что-либо на дом нужды не возникало. Тем не менее, ручка не желала выводить мысли из пустоты, образовавшейся в голове, а перед глазами всплывали до странности явные картинки. То, что могло бы быть, если бы только он не поехал в Эксетер. Если бы он остановился. Или не остановился.

Был бы путь назад, если бы он обнаружил на шее знакомую на ощупь цепочку, ощутил тот самый, тёплый аромат волос и соотнёс всё это куда позже. Цепочка, с кем не бывает? Шампунь и лак для волос, тем более.

В темноте было бы гораздо проще сделать своё дело и… выйти на искусственный свет зала, обещая шёпотом на ухо ночь куда более страстную, чувствуя сдавливающие руки на шее, а затем услышать «oui, monsieur Bellamy».

Он крепко зажмурился, откладывая ручку в сторону, и потёр ладонями лицо. Это была бы сущая катастрофа. Не то, чтобы случившееся само по себе не имело значения. Имело, и ещё какое. Но это-то и усложняло его жизнь в тысячи раз. То, что само упало на него откуда-то со стороны и просилось в руки, отчаянное и желающее быть направляемым.

Таким он был и до Эксетера. Всё время ждал похвалы, которую Беллами никогда не давал ему так легко, крутился рядом, вызывал на настоящую битву в «гляделки», а после с милой улыбкой прощался, случайно задевая плечом, когда проходил мимо.

Теперь Доминик получил доступ к другой стороне этих отношений между преподавателем и студентом, и явно намеревался пройти по неосвещённой и скользкой дорожке до конца.

Только вряд ли ему это будет позволено.

Помучившись над письмом ещё немного, но, так и не выдавив из себя хоть одну внятную строчку, мистер Беллами направился прямиком в постель, не желая думать ни о чём больше. Он неторопливо прошёлся руками по самым чувствительным местам своего тела, вздыхая, и подумал, без стеснения, о том, как бы кое-кто другой откликался на его прикосновения, дрожал и просил большего, а затем…

А затем встал бы на локти и колени, предоставляя неограниченный доступ к своему молодому, гибкому и горячему телу.

Бесстыдно лаская себя, он думал именно об этом наглом юноше, закусив губу и позволяя всему тёмному, греховному, что существовало смежно с его собственной личностью, обрести главенство и диктовать свои правила. А правила были таковы: если он хотел приблизиться к нему невозможно близко, он обязан был получить то, что заслуживает. И ни каплей меньше.

Доминик хотел его? Что ж, это его проблемы. Потому как хотеть Мэттью Беллами для многих являлось самой что ни на есть экзистенциальной проблемой ещё годами ранее. Каким он был тогда, таким и остался, сколько бы ни бежал от себя.

Мэттью расслабился, закончив, и ещё минут пять пролежал с пустой головой на постели, прежде чем отправиться в душ.

Но этому не суждено было случиться.

По крайней мере, он думал именно так. Но посмотреть на попытки было всё же интересно.

*

Осознание того, что завтра ему не нужно на работу, продержало Мэттью в постели до полудня. Он безбоязненно ворочался с бока на бок, посвящая свой только-только начавшийся день обдумыванию различных малозначительных проблем.

Свет из окна мешал заснуть, но ничто не могло оборвать чувства тепла и уюта в коконе из пледа и одеяла, где он и покоился, наслаждаясь спокойствием. И ничто, кроме звонка в дверь, не могло прервать его. Но прервало.

Он, сонно ероша волосы, открыл дверь минутой позже, чтобы увидеть на пороге Доминика.