Всерьез (ЛП)

Господи. Больно. Больно.

Они неумолимы — ровное сердцебиение боли и медленное капанье времени. Никакое ерзанье не приносило облегчения и лишь будило агонию и нежеланное удовольствие, заставляло металл внутри тела сдвигаться, цепи — тихо звенеть и качаться, а клипсы — крепче сжиматься на сосках. Даже дыхание слишком сильно колыхало воздух, и он наждаком проходился по натянувшейся, жаркой и тонкой коже.

Иногда я не мог сдержать звуки.

Иногда ресницы начинало щипать от бессильной влаги.

И иногда ко мне подходил Тоби, касался губами моих губ или глаз и забирал стоны и все слезинки.

Мне нравилось, что можно смотреть на него. В этом отношении путы дарили свободу. И не оставалось ничего, кроме как наблюдать и упиваться увиденным.

Он выглядел счастливым и передвигался по моей кухне с той же уверенностью, с какой научился касаться и брать меня. Пока он готовил, его мышцы спины натягивались и сокращались под футболкой, словно помнили о крыльях, и время от времени я краем глаза ловил бледные вспышки локтей и жилистых предплечий, покрытых редкими темными волосками и единичными веснушками. Он перенес вес на одну ногу, и его задница туго натянула джинсовую ткань.

Возможно, посторонний человек при взгляде на Тоби увидит немногим больше, чем худого недавнего подростка с кошмарной прической. Но он был моим парнем, моим домом, моим хрупким принцем, и для меня — безоговорочно красивым. Я любил чувствительное место на его шее сзади и все нежные волоски, которые колыхало мое дыхание. Любил его узкие ступни и непропорционально большие пальцы ног. Любил маленькое темное пятнышко, скрывающееся под левым ухом. Любил углубление между ключицами и ямки под ними, в которых собирался и блестел пот. Любил изящный великолепный член с выраженным вкусом соли и самого Тоби.

Из всего этого складывались четки моего подчинения. Хотя единственным богом моим была любовь.

— У меня есть где-то пять минут, пока тесто не допечется. — Тоби подошел и встал передо мной, и близость его полностью одетого тела вдруг напомнила о собственной наготе, собственной беззащитности. Вместе с ним пришла волна домашних запахов: мука, сахар и пекущееся тесто. — Чем бы мне их занять?

Он пробежался пальцами по подрагивающим и скользким от пота мышцам моего живота, и я дернулся от этой нежности, что только сдвинуло крюк с цепями и заставило тихо всхлипнуть. Тоби успокоил, утешил, протянул по телу ниточку легких поцелуев, как гирлянду с лампочками. Я был слишком оголен, чтобы даже помыслить о сопротивлении. Просто подался ему навстречу, потерянный, соблазненный, молящий о прикосновении и не упирающийся, когда наслаждение наполнило меня, как боль.

Ее Тоби тоже давал — его зубы и ногти оставляли покрасневшие дорожки и отметины, подарки на моей коже. К тому времени все они превратились в одно сплошное ощущение, которому я лишь отдавался. Он нашел чувствительные места — внутренняя сторона рук, края ребер, складка в паху, колено сбоку — и поджег их, как фитили, пока во мне не осталось ничего, кроме пожара и молний, и меня разрывали и собирали по кусочкам его тяжелое дыхание, дрожащие руки и горячечный шепот со словами восхищения и благодарности, любви и желания.

Потом наступила тишина и покой. Глаза Тоби нашли мои, а пальцы сомкнулись вокруг зажимов. Рывок.

Бесконечно малая доля секунды взревела в ушах. И все превратилось в боль. Всепоглощающую, всеобъемлющую, неминуемую. Вспыхнувшая кожа. Медный привкус во рту. Я не мог пошевелиться. Не решался. Только дрожал и терпел. Уступал. Вглядывался в слишком яркое зеркало агонии, пока не осталось ни грамма страха. Только самый пронзительный свет и чистый глубокий покой.

Я услышал животный надорванный крик. Мой?

— Мама родная. Мама родная, ах ты ж... — Тоби запрокинул голову назад, его горло вибрировало, рот растянулся в бессильном вскрике. Его руки — которые, я только сейчас понял, держали меня всю дорогу, — сжались на моих ногах. Еще одна волна содроганий, и он согнулся пополам у стола, со стонами вцепившись в меня пальцами.

Горло еще не прошло, но остальная боль таяла. Бесследно, как изморозь на солнце. Окружающий мир теперь выглядел иначе — четче, чище, слегка отфотошоплено, словно я вдохнул чистого кислорода. И, как ни странно, хотелось смеяться.

Тоби медленно разогнулся.

— Пипец, — ошалело произнес он. — Нет, просто… пипе-ец.

Я осторожно опустил на него глаза. Даже мои путы теперь доставляли меньше неудобства, хотя я их по-прежнему не приветствовал.

— Ты как?

— Я… Я это… — он и раньше уже раскраснелся, но сейчас умудрился залиться еще большим румянцем. — …кончил, реально. Когда ты закричал… это просто было… так охеренно красиво.

— Спасибо. — Единственное, что я смог ответить. И не в рамках игры в доминирование, а серьезно. Спасибо за боль. Спасибо за то, что веришь, будто я красив. Спасибо, что заставил меня почувствовать себя таким сильным. Спасибо, что любишь. Спасибо.

— Охренеть. — Он расстегнул ремень, стянул джинсы с боксерами, вытер себя последними и кинул их мне под ноги. Меня накрыло знакомыми запахами секса и Тоби, словно он провел по телу руками. — Ты ко мне даже не прикоснулся.

На его пальцах поблескивали следы удовольствия. Мой собственный член от такого вида заныл и начал сочиться смазкой.

— Можно я…

— Блин, еще спрашиваешь, — широко улыбнулся Тоби.

Он влез обратно в джинсы, помогая себе одной рукой, а вторую протянул мне. Я всосал его пальцы и слизал все капельки наслаждения, заработанного болью. Тоби прикрыл глаза, и я упивался, заставив его стонать для меня. Сила способности доставлять удовольствие другому — здесь, где только она и имела значение.

Наконец Тоби убрал руку.

— Спасибо.

— Ну и голос у тебя, Лори. Погоди, сейчас воды принесу.

Он застегнул ремень и метнулся к раковине. Я мог бы напомнить, что в холодильнике стоит кувшин с фильтром, но мне было все равно. По возвращении Тоби забрался на стол и, устроившись у меня между ног, поднес к моим губам чашку. Пить оказалось не слишком удобно, но это все равно была лучшая, чуть тепленькая, чуть известковая вода из-под крана, что я пробовал. И у меня и правда пересохло в горле — чему, вообще-то говоря, не стоило и удивляться, но все же несколько неожиданно, когда тебе дают что-то необходимое еще до того, как сам понимаешь, что оно нужно.

После Тоби осторожно отставил чашку в сторону и свернулся, откинувшись на мою потную грудь, которую до сих пор слегка колотило. Нестандартное, возможно, объятие, но оно мне все равно нравилось. Было в нем что-то успокаивающее — ощущение близости, пусть я и не мог обнять Тоби в ответ.

Он вытянул руку и лениво провел ладонью мне по плечам.

— Тебя уже нужно развязывать?

— Нужно?

— Полчаса где-то прошло.

Я потянулся… и поморщился. Потом это все еще аукнется. Но соврать Тоби не смог.

— Мне… мне не… нужно…

— Хорошо, — мягко улыбнулся он, глядя на меня снизу вверх сонными глазами. — Ты мне нравишься таким, а у нас еще меренга не сделана.

— Боже.

Он откинул голову назад и поцеловал меня под подбородком.

— И потом, я хочу тебя наградить.

— Как, оставив на столе, связанным и с крюком в заднице?

— Ну да, как-то так.

— Что-то мне подсказывает, что это идет вразрез со всеми санитарно-гигиеническими нормами общепита.

— Я вымою руки очень тщательно. — Он отнес чашку в раковину и старательно себя оттер перед тем, как достать из печи форму с готовой основой.

И снова принялся мне описывать, что именно делает, но я ушел в себя слишком далеко, слишком глубоко, слишком высоко, чтобы понимать большую часть сказанного. Остался только ритм его голоса, который накатывал волнами и удерживал рядом. Лимонная начинка, когда Тоби выкладывал ее в золотистую форму, была цвета солнца. И уж не знаю, из чего там делается безе, но процесс его изготовления оказался ну очень энергичным. Тонкие мышцы на руке Тоби, которой он орудовал, тянулись и сокращались.