Девятая Парковая Авеню (СИ)

— Это очень великодушно с вашей стороны, — надменно ответил Сеппо, с изрядной долей яда в голосе, и пошёл к двери, — но группа Ice Devil в Кристиане больше не нуждается.

— Что?! — я не поверил ушам даже больше пошатнувшегося Криса.

— Подробности можете узнать от ребят, — менеджер указал головой на застывших музыкантов.

— Тебя не было слишком долго, — донельзя виноватым голосом пролепетал Линдстрём, вступая в разговор, и с какой-то отчаянной ненавистью швырнул свою гитару на пол, — и Сеппо решил всё за меня!

— Мы согласились, — поддержал расстроенного гитариста Мижэ. — Выбора не было. Тур и…

— И тебя все равно нельзя было никем быстро заменить, — робко вмешался Гас, выползая из-за барабанов, — вот мы и подумали…

— Что он с нами с самого начала. И будет хорошим вокалистом и гитаристом в одном лице, — закончил Бартон и низко надвинул шляпу на лоб.

— Кто «он»? — нетерпеливо спросил Кси, поднимая с пола электрогитару.

Группа молчала.

— Сеппо?.. — я с надеждой оглянулся на дверь — менеджер все еще там стоял.

Усмехнулся умоляющим ноткам в моем голосе и, прежде чем покинуть студию, мрачно изрек:

— Дредоголовый ваш. Взял новое имя «Лазер». Или, если кому-то больше по нраву старое — Микко Линдстрём.

*

— Он — вокалист Ice Devil?! Он?! Бред сивой кобылы! В башке не укладывается! — Кирсти сидел на самом большом барабане, услужливо пододвинутом Гасиком, крепко обхватив грязную голову руками, и дымил без передышки уже около часа. Сигареты ему в рот совал Мижэ, чьи хищные глаза и больные порывистые движения лучше всяких слов доказывали, как он соскучился по зелёноглазой пропаже.

Линдстрём распластался на полу рядом со мной (непонятно почему, но уселся он между ног у Кси) и подавленно молчал. Ксавьер поддерживал его своеобразно, как-то уж очень участливо шепча на ушко разные нежности (и заставляя меня то хихикать, то ревновать):

— Миленький, да не переживай ты из-за Криса, не ты же договаривался со звукозаписывающей компанией о новом контракте! Кирсти четыре недели наслаждался отдыхом в компании меня и моего гиперсексапильного заокеанского любовника, а ты — мучился, репетируя песни и надрывая голос на концертах! Чего сроду никогда не делал. Пусть ему теперь тоже немного потреплют нервы. Микко, ну что ты, не раскисай! Ну… — Кси подозрительно близко выпятил к лицу Лазера свои коралловые губки, — ну хочешь, я тебя поцелую?

— Нет, он не хочет, — услышал я со стороны свой резкий голос, так и сочившийся ревностью и недовольством. — Микко, ты ведь не хочешь?

Лазер покачал головой и высвободился из объятий золотоволосого малыша.

— Не будь таким противным! — капризно-детским тоном выдохнул Кси, поворачиваясь и тычась мне в грудь. Медленно переполз с пола в мои объятья. — Ревнивый киллер — это, наверное, нечто вроде неудачно сброшенной водородной бомбы?

— Хуже, любовь моя, — произнёс я тихо, с жадностью вдыхая его возбуждающий запах, и довольно грубо обхватил руками за стройные худющие бёдра. — Это целая атомная война. А вообще, в сложившейся ситуации, я думаю, нам лучше уйти. Эта группа — детище Кирсти, и решать, что делать дальше, он должен без посторонней помощи. Если его многолетняя дружба окажется сильнее больших боссов из “Warner music”, тем лучше. В противном случае…

— Давай просто попрощаемся с ним, — ровным голосом перебил Ксавьер и посмотрел на меня необыкновенно чистыми, без примеси пьяного абсента, изумрудными глазами. — И не скажем, где нас искать. Пусть ждёт следующей встречи. Если хочет, конечно, чтобы она состоялась.

— Хорошо, пошли, — я в который раз поразился скрытому в этой хрупкой фигурке стальному каркасу и обратил затуманенный взгляд на Кирсти. Чёрт, как хочется плакать… внезапно, но закономерно… и нельзя. Это прощание? Даже если и да, я не могу показаться слабее своего нежного возлюбленного.

«Он просто не любит Лайта так долго и сильно, как ты».

Нет, он просто ещё ребёнок. Мой ребёнок, мной совращённый…

*

Мы идём по улицам Хельсинки, крепко обнявшись и смешавшись волосами. Они переплелись сами или по тайному капризу лапочки? Не могу знать точно… Ночной бриз не соглашается помочь и лениво треплет наши связанные почти что в узел тёмные и светлые прядки. Золотые локоны Кси ярко сияют в свете луны, дополнительно оттеняя мягкий блеск моих. И уличные фонари бледнеют, не выдерживая соперничества… а прохожие оборачиваются, провожая отнюдь не спокойными взглядами наши такие похожие длинноногие фигуры. Руки у Ксавьера очень горячие и деятельные… мнут и почти что жгут мне талию. А ведь температура в августе Финляндии уже давно не летняя. Да, этот поздний вечер навеял на меня страшную меланхолию. Не знаю, как детка, но единственное, чего хочу я — как можно быстрее вернуться в Лос-Анджелес. Этот суровый и прохладный готический город теперь напоминает мне лишь о неистовых Cyclops. О Юрки и его странной шляпе…

— Ты так с ним и не переспал? — с любопытством поинтересовался насмешливый голосок Кси.

— Что?

— Я сочувствую тебе, Ангел. Не трахнуться с Юрки — серьёзное упущение из плана…

— Господи, да о чём ты?!

— Ширмочки, любимый, — Ксавьер строго потряс пальцем у меня перед носом. — Ты очень расстроен, как я уже понял, и забыл о самоконтроле. И я всё вижу… Хочешь Юрки, да?

— Нет. В пересказе Кирсти я преувеличил значимость минутной близости с ним. Я не хотел его. Просто именно он открыл мне правду о моём рождении, он… был в тот момент слабости и растерянности мне нужнее всех, — я постарался сказать всё как можно равнодушнее и услышал смех.

— Плохо дело… Врать с тяжестью на сердце ты, оказывается, не умеешь, — остановившись, он поднялся на носочки, фыркнул между делом: — Каблуки я тебе как-нибудь укорочу, — и взволнованно выдохнул мне в рот в коротких паузах поцелуя: — Если хочешь, идём к Циклопу. Я с извращенным мазохистским удовольствием посмотрю, как он будет тебя раздевать, затягивая в постель, блуждать по твоему совершенному телу грязными, трясущимися от похоти руками, вылизывать мой и только мой твой пупок, а потом трахать, тесно вжав в кровать. И, наверное, кончать с именем Кирсти на пересохших губах…

Я больно укусил его и отскочил, шокированный больше, чем мог себе признаться:

— В этот раз ты ошибся! Я действительно его не хочу. Кси… ты… — я никак не мог подобрать выражение, точно соответствовавшее его горьким и несчастным издевательским словам.

— Крышу мне снесло. Да, Ангел, пожалуй, что снесло. И в этом виноват ты. И только ты. Никому… — он схватил меня за шею и заставил низко пригнуться к земле, а сам вжал свой окровавленный ротик в моё ухо, — никому, слышишь?.. И никогда… я больше не позволю касаться тебя. Я уже говорил. Повторюсь. Ты мой, принадлежишь мне целиком, душой и телом, и так будет всегда. Только так, и никак иначе. Ты вернулся ко мне сам, Ангел, и днём и ночью теперь будешь покоряться лишь моей воле. Ты мой… мой раб.

«Что?! Это всё-таки произошло!?»

Огонь безумия разгорелся. Искры, чуть тлевшие на дне зрачков притягательных зелёных глаз, полыхнули страшным, сметающим всё на своём пути пламенем. Это было всё равно что увидеть сверхмощный атомный взрыв. Грибовидное облако поднималось и ширилось в моей душе… вместе с ужасом. Неужели Хардинг был прав?! Ксавьер — мой враг?! Копия Максимилиана… Даже повторил его фразу почти слово в слово. Но я не хочу его терять!

«Ты вернулся ко мне, ангел… Одного этого мало?! Спасай последнюю твердыню своего разума, оставшуюся непокорённой им, пока можешь! Меня-то поздно вытягивать из изумрудного болота. Поезд ушёл ещё в ту проклятую ночь на Девятой Парковой авеню…»

Грёбаный паникёр, миокард, не говори мне такое!

«Его глаза… просто глянь ещё раз в его глаза. Это же воплощённый ад кромешный! Беги! Его руки пока слабы. Но, будь уверен, ещё немного повзрослев, он превзойдёт своего папочку… во всём. И кровавым вождям войн и революций прошлого будет далеко до его свершений».