Девятая Парковая Авеню (СИ)

Ты несёшь бред! Всё, что между нами было… Ксавьер любит меня!

«Он любит тебя СЛИШКОМ сильно… сильнее, чем любил тебя Макс, в сколько-то там тысяч раз. Обожает так, что возненавидеть тебя за отказ (любой отказ!) будет легче лёгкого. И при этом весьма удавшийся отпрыск безумного властолюбца продолжит тебя хотеть. Может, ещё и похлёстче, чем сейчас. Его юная разбушевавшаяся фантазия позволит ему делать с тобой такие вещи, что Бэзил Варман волчком завертится в гробу от зависти».

Из вас двоих крышу снесло всё-таки тебе, миокард. Он просто поддался приступу ревности, ничего больше. Этот дикий огонь сейчас утихнет. И с несчастной мордочкой Кси скажет…

— Прости, — Ксавьер отступил на несколько метров и отвернулся, вытирая кровь с губ. Судя по пропадающему голосу и едва слышным, старательно подавленным всхлипам, он плакал. — Я не знаю, что на меня нашло. Такого ещё никогда не было. Ты читал сагу о Кольце Всевластья? Уверен, что хотя бы слышал, она прогремела на весь мир. Я… ощутил себя Фродо, поддавшимся власти Кольца и готовым ради призрачного могущества, которое Оно дарит, убить вернейшего друга… Боже, прости меня, Ангел, но ты становишься слишком опасным даром. Слишком большим искушением… слишком сильным сексуальным соблазном. Слишком… всего в тебе слишком. А я… чувствую в себе непреодолимое желание обладать тобой безраздельно. Это как священное помазание, поцелуй самого дьявола, дар избранности в руках. Обладать тобой… — он медленно рухнул наземь и закончил глухим, чуть живым голосом, — моя прелесть. Мое сокровище… — он повернул голову, опутав и обездвижив меня густой и чёрной болью, с потоками слёз вытекавшей из его потемневших глаз… так мне показалось в испуге, — мрак-то какой. Это ведь Голлум так говорил о Кольце.

— Забудь о несчастной книжке Толкина, лапочка, — с большим трудом я разломал ледяную корку, сковавшую тело от его остановившегося взгляда, подбежал и схватил Кси на руки. — В тебе есть зло, это правда. Тёмная сила, доставшаяся по наследству от папы, а ему — хрен знает от кого. Но именно эта таинственная дьявольщина и притянула меня к Максимилиану. Дважды. В первый раз — ты помнишь… А во второй — на пресловутом полу его спальни, где ты меня так заревновал, едва увидев. Та же самая гнусная чертовщина, её зачаток в зелёных глазах, бросил меня в плен твоих белоснежных анорексичных рук. Я в каком-то смысле, пожалуй, являюсь ангелом… хоть немного, но являюсь. И, должно быть, по этой непорочной природе меня и затягивает так безудержно в грязь. В лапы демона. Должно быть, это что-то вроде наследства, оставшегося с грехопадения первых людей, глупцов, принявших запретный плод из пасти змия. Мне точно так же охота согрешить, отдав свои белые крылья на растерзание тьме… Ведь запрещается всегда то, что приносит наибольшее наслаждение. И чем больше его получаешь, тем выше за него цена… и тем тяжелее достаются новые порции. Кси, малыш, моё златокудрое солнышко… я готов расплачиваться за свой выбор всегда, если моя жертва тебе действительно нужна.

— Что же это получается? Я буду твоим палачом?! Садистом? Вторым насильником? Подумать только… я всего лишь хотел тебя любить. А теперь выясняется, что делать это по-нормальному я не могу, не умею в принципе, из-за порочной наследственности. Могу только мучить тебя, снова и снова совершая жертвоприношение, орошая твоей невинной кровью алтарь этой своей «чёрной любви»… вовеки веков, аминь? Так, что ли?

— Послушай, ты перегибаешь палку, всё не так страшно. Мы не сатанисты, в конце концов. Вести меня на заклание с большим мясницким топором для тебя, надеюсь, довольно неаппетитная процедура. Хотя… — я поднял на него лукавые глаза. — Может, ты всерьёз хочешь меня зарезать?

Он разрыдался с новой силой и бессильно ударил меня в грудь бледными кулачками.

— Ну всё, всё, прости меня, я не хотел издеваться, малыш, мне всю жизнь доставалось за скверный характер и чёрный юмор. Прими меня таким или убей, не тяни уж.

— Нет… — он всхлипнул и перестал меня лупить. — Не смогу убить. Никогда. Ты же понимаешь теперь, что значишь для меня. Ты говорил о новых порциях наслаждения… и я невольно сравнил их с наркотой. Обещай, что не вызовешь привыкания. Обещай… что я сам… не умру, вкалывая дозу за дозой. Обещай, что, пожирая тебя, я не лишусь разума. И что ты, моё наслаждение, не кончишься… никогда не кончишься. И просто скажи… скажи то, что меня успокоит.

«Ты готов нести ответственность за такие безумства? Это будет покруче тяжелого креста из плохо обтёсанных сосновых досок, взваленного на избитую плетьми спину. И побольнее тернового венца на голову. Ангел? Это нельзя будет отменить, в отличие от прочих небрежных обещаний!»

— Ксавьер, ты насытишься мной, как орёл — печенью Прометея. Но за день она будет успевать отрастать, до твоей следующей кровавой трапезы. Я обещаю. Я очень сильно тобой дорожу, маленький преступник и сын преступника. Сладкий мой и горький… я принадлежу тебе весь. Не плачь. И прости уже меня. Я ведь, несмотря ни на что, остаюсь в основном не ангелом, а редкостной беспринципной сволочью… — я возбуждённо поцеловал его покрасневшее личико и с небывалой остротой ощутил, как не хватает нам сейчас большой и уютной постели. Нужно зарыть в ней весь этот неприятный разговор, расслабиться и по-настоящему утешить мальчика, разбитого неприятными открытиями. — Держись, любовь моя, — я перевернул его, подняв на руки в очень тесные и жаркие объятья. — Такси!

*

В отеле нас ждал сюрприз — некто Кирсти Лайт, нагло оккупировавший вожделенную кровать:

— Если это ещё актуально, то я хотел бы остаться с вами… — заметив, в каком состоянии Кси, он осёкся и сильно смутился. — Я не вовремя?

— Только не вообрази, что я тобой пренебрегаю, но Ксавьер сейчас нуждается в моей заботе больше, чем когда-либо в жизни, поэтому… только не убегай из номера! Подожди меня в гостиной. А ещё лучше — отмойся. Прими ванну с солью. Не уверен, что поможет, но вдруг запах табака въелся в тебя не до костей. И кто только учил тебя гигиене…

— Хорошо, хорошо! — он обиженно вскочил, тряхнув традиционно засаленной шевелюрой. — Двух часов вам хватит?

— Нет, так долго я тебя омовением мучить не буду, достаточно и часа. Голову помой… не забудь же! — я быстро чмокнул его в губы, вытолкнул из спальни и ногой захлопнул дверь.

Всё, можно заниматься дальше совращением малолетних. Золотоволосое чудо сейчас как никогда выглядит ребёнком. Беззащитным, маленьким и страшно возбуждающим. А теперь ещё и внезапно голеньким. Он стаскивал с себя одёжки невинно и естественно, совсем не так, как обучался на наших «домашних» курсах стриптиза… и это вдвойне заставило мою кровь взбеситься и сгореть.

— Ты доверяешь мне? — слабым голосом спросил Кси, покорно выгибаясь в моих нетерпеливых руках и перекатываясь на бок.

— Да. А ты считаешь меня неуёмным маньяком-педофилом? — нежно укусив и облизав тонкую шейку, я обнял его за талию и резким движением придвинул к себе. Хочется грубо насадить его на член, о Господи, как же хочется… трахать его, навалившись всем телом и быстро-быстро двигаясь туда-сюда в узком неподготовленном проходе, пока мой пенис не станет противно скользким и липким от крови… Но не сейчас, не могу, я уже поставил ему утром рану. Да, я уже знаю, грубость ему очень понравилась. А боль не мешала возбуждаться и тыкаться мне в руку с полной эрекцией и сочащейся от желания головкой, петля отверстия, через которое я слизываю и высасываю из него всё… и прозрачную смазку, и сперму, и даже больше… если он хочет большего. Но все же я стерпел захлёстывающую волну похоти, застонал, придержав свою ширинку застёгнутой, облизал три пальца и осторожно ввёл в него, по одному.

Ты млеешь и выгибаешься, детка. Тебе хорошо, тебе точно нравится? Из ануса показалась тёмная капля крови, он раскрылся туго и неохотно. Я вонзил пальцы поглубже, подвигал немного, разводя их в стороны и расширяя вход. Дождался негромкого стона, вытянул, облизал руку от его пряной слизи, и сбрызнул розовеющее отверстие жирной смазкой из заранее припасенного флакончика. Ксавьер перекатился на живот и подтянул к себе колени. Повернул голову, смотрит просительно в нетерпении, но молчит.