Мы вернулись домой (СИ)

Они сидят долго: до двух, до трех часов ночи. Елена уходит первой, ей рано вставать вместе с малышом, и Гвейн быстро присоединяется к ней. Перед тем, как уйти в спальню, он молча ставит на стол полупустую бутылку коньяка.

— Не дай ему разойтись, а то мало ли, — говорит он Ланселоту, и тот кивает.

Они распивают коньяк, чокаясь на каждом глотке, ничего не говоря вслух, но мысленно охватывая весь мир.

— Как ты думаешь, — говорит через полчаса Ланселот, — если бы Гвен… если бы Артур… Насколько по-другому все было бы?

Мерлин морщится: думать он уже не слишком способен. Все кажется чересчур реальным, и его немного ведет, а он некомфортно себя чувствует, теряя контроль. Но рядом с Ланселотом он может себе это позволить, да и в конце концов: новогодняя ночь. Они молоды и могут веселиться до рассвета…

То есть не совсем молоды.

— Ты же сам говорил, что не время для всяких «если бы».

— Мне интересно, — упрямо заявляет Ланселот. — Ты говорил, что в самом начале Гвен тебе нравилась.

— Это было давно, — со смехом отвечает Мерлин чистую правду. Он, конечно, помнит, но это правда было давно. — И не только она. Какая разница, Ланс? Можно до бесконечности набивать себе шишки, причем, знаешь, и с тем самым человеком. Я вот часто нахожу свою, как ты говоришь, родственную душу — и что, это значит, что мы живем долго и счастливо? Вовсе нет, и никакая магия это не изменит.

— Ты когда-то пытался разорвать круг?

Мерлин поднимает глаза к небу — то есть потолку, и неожиданно обнаруживает над собой очень ярко горящую люстру.

— Ты же знаешь, что мы довольно быстро решили, что будем вместе…

— Я не про это. — Ланселот подается вперед. — Зайти с другого конца.

— Покончить с собой? — Мерлин только усмехается. — Нет.

— Нет, не пытался, или нет, не вышло?.. Но я не об этом. Проснуться и начать жить так, как будто ты просто человек? И искать кого-то нормального, а не гоняться все время за Артуром… Не то чтобы он ненормальный.

— Я ненормальный, Ланс. Я по-другому не могу. А если и мог бы, то… зачем?

— Зачем ты живешь, Мерлин? Для чего?

Мерлин вскидывает руку, делает еще один глоток, морщится, поджимает губы. Внутренность опаляет огнем.

— Я пойду спать, — произносит он, медленно вставая. — Думаю, в качестве награды за то, что пришел к нам, тебе полагается вот этот диван. Спокойной ночи.

— Ты бежишь от ответов, Мерлин. Ты бежишь от себя, от того, чем мог бы быть!

Мерлин плотно закрывает дверь в свою комнату и отвечает упрямо, вслух, но так, чтобы его не слышали:

— Я не бегу от того, чем мог бы быть. Я уже совершил все, что можно! И сам по себе я не меньшая личность, чем с Артуром.

Нужно было, наверное, сказать это Ланселоту в лицо, но он не хочет снова выходить. Не потому, что боится новых вопросов, он ведь давно задавал их себе сам.

Потому, что боится не выдержать.

Он не меньшая личность сам по себе, но ведь если уж проводить вечность на этой земле, почему бы не провести ее с тем, кого любишь?

Иногда в голову закрадывается страшная мысль: вдруг он за время разлуки идеализирует их отношения? Сейчас кажется, что Артур — все, что ему нужно для счастья, но… вдруг это не так?

И проверить он не сможет еще… неизвестно сколько.

Заснуть удается быстро: он помнит, как взбивал подушку и поправлял одеяло, а в следующий момент уже сидит на постели и смотрит на светлое небо. Солнца не видно — ровная серая бесконечность прячет его за собой слишком надежно, — но даже без часов понятно, что уже не ночь.

И эта картинка как будто застывает перед глазами. Первый день нового года. Второй день. Третий. Мерлин просыпается, проверяет, висит ли за окном неподвижное бесцветное небо, и ему начинает казаться, что жизнь не двигается вперед, будто он окончательно застрял во времени.

Ланселот переезжает к ним. Малыш Гарри начинает кашлять. В кассире из ближайшего магазина Мерлин узнает охотника на ведьм, что приезжал в Камелот: его имя стерлось из памяти, а ужас от его появления теперь лишь тонким осадкой лежит на душе, но Мерлин все равно шарахается к другой кассе.

Дни по-прежнему бесцветны.

Гвейн все так же усиленно заставляет его развеяться, так что иногда даже кажется, что он выставляет Мерлина из дома. Ланселот съезжает сам, и у Мерлина такое чувство, что он живет у девушки. Не Гвен — метка Ланселота все еще молчит, и они оба ждут ее пробуждения, — а к кому-то другому. Мерлин… даже не пытается возразить или остановить. Он не понимает, но, наверное, он просто не хочет понять. Он знает, насколько сильно Ланселот любит Гвен, всегда любил ее, и не ставит их чувства под вопрос. Но если сейчас Ланселоту нужно что-то другое, если он решает не томиться в одиночестве, то Мерлин не станет ему препятствовать.

— Я хочу жить, а не ждать, — напоследок произносит Ланселот, переступая с рюкзаком порог дома. Он не исчезает из их жизни, они все еще друзья, но в этот раз у Ланселота другая дорога.

Тем вечером Гвейн вызывается уложить Гарри и оставляет Елену с Мерлином. Он так редко это делает, что Мерлину кажется — у такого поступка есть какая-то причина, но когда Гвейн так и не выходит, а Гарри уже давно спит, становится понятно: он просто устал и решил пораньше уйти спать.

— Он мог просто пойти с вами, — говорит Мерлин раздосадовано, убирая голову из проема и закрывая дверь в спальню семейства. Елена прикладывает палец к губам и манит его за собой, обратно в гостиную. — За мной не нужен постоянный надзор. Я не сойду с ума только оттого, что…

— Никто и не говорит, что сойдешь, — тихо говорит Елена. У нее в глазах грусть. — Мы просто проводим время вместе. Чего тут такого?

За ее словами Мерлину слышится явное «пока можем». Чего они ждут — что он пропадет? Даже с появлением Артура он не бросает своих друзей, хотя контакты, конечно, сводятся к минимуму. Артур тоже его друг, лучший друг, был им дольше всех остальных — кроме Уилла, но его Мерлин встречает слишком редко… Он трясет головой. Артур тоже его друг, они две половинки одного целого во всех смыслах — чего тут такого? Разумеется, он не может не ждать.

Елена внимательно наблюдает за ним, но, начав говорить, отводит взгляд:

— Знаешь, Мерлин… У меня такое чувство, что ты иссякаешь. В последнее время ты отдаешь слишком много себя…

— Я всегда отдавал слишком много себя, — бормочет он. — Ничего нового.

Елена поджимает губы.

— Мы беспокоимся за тебя.

Утреннее небо все еще бесцветное. Артура все еще нет.

Метка пульсирует, от черных букв иногда пышет жаром, и Мерлин пытается определить, связано ли это с его настроением или, может, с тем, где он находится; но ничего толкового он понять не может. Ни одной закономерности.

Он знает, что на разных уровнях во всех странах мира эти загадочные метки изучают на группах добровольцев, что начинается сбор статистики, опрашивают пары, которые носят на коже имена друг друга, что происходит что-то важное и значимое для всех.

Но эти метки доступны разгадке только с позиции магии, а Мерлин… не в состоянии ее предложить.

Он предпочитает быть эгоистом, но начинает иногда подталкивать людей друг к другу. Для него тяга между родственными душами оказывается почти осязаемой. Искры магии, сцепляясь, повисают в воздухе, упругая лента связывает два сердца, три сердца, много сердец, и иногда Мерлин не чувствует в себе силы, чтобы пройти мимо.

— Работаешь Купидоном? — смеется Ланселот. — Может, тебе агентство открыть?

— Я всего лишь применяю свои таланты на новом поприще. Мне казалось, тебе нравится, когда я не сижу без дела.

Смех смолкает.

Мерлин не замечает этого, но его «иногда» все чаще оказывается регулярным. Он подпитывается за счет счастья чужих, совершенно посторонних людей: у них не убудет, а у него в душе просыпается ледяной огонь. Ему приятно видеть, как соединяются родственные души, приятно и больно. Он слишком хорошо знает, каково это, его собственное сердце тоже рвется вслед за лентой, начиная биться все быстрее, словно катится под гору.