Мерлин

Мишель Рио

Мерлин

Предисловие

Роман «Мерлин», выпущенный издательством «Текст», стал первым отдельным изданием на русском языке Мишеля Рио, одного из лучших авторов современности. Впервые российский читатель познакомился с М. Рио благодаря публикациям в журнале «Иностранная литература».

Творчество такого самобытного писателя, как Рио, не укладывается в рамки одного жанра, хотя, конечно, его произведения — неотъемлемая часть современной французской литературы. Само название романа говорит о его принадлежности к массиву артурианской литературы, который представляет собой конгломерат всех жанров. Между прочим, книга снабжена несколькими картами и обширной хронологической таблицей. Совершим небольшой экскурс в историю, чтобы показать своеобразие исторической концепции Рио.

Первое десятилетие V века от Р.Х. — время ухода римских легионов из Британии. Дед Мерлина (он же его отец, т.к. сюжет книги Рио основан во многом на инцесте — источнике отстраненности от мира и магической силы Мерлина), король деметов, жителей Южного Уэльса, помогает братьям Утеру и Пендрагону, несправедливо отстраненным от власти, вновь обрести престол в борьбе с Вортигерном. Утер и Мерлин делят власть как воин и мудрец, и при этом ни один не может обойтись без другого. (О том же рассказывается и в знаменитой тетралогии М. Стюарт.) Артур получает воспитание у мага и в должное время вступает на престол. Согласно Гальфриду Монмутскому, Артур правил с 455-го по 475 год. Кроме того, имеется упоминание о короле бриттов, посетившем Галлию в 468 году. Саксы были разгромлены в Бадонской битве, состоявшейся не ранее 500-го и не позже 518 года. Рио предельно оттягивает начало правления Артура: коронация Артура у Рио происходит в 476 году, таким образом символически в контексте романа Артур претендует на то, чтобы стать правопреемником Рима (в этот год окончилась история Западной Римской империи). После утверждения Артура на престоле Мерлин, очарованный Вивианой, отправляется на покой, успев, правда, побыть перед этим воспитателем Мордреда. Он возвращается в Британию, чтобы стать свидетелем гибели всех рыцарей Круглого Стола в битве при Камланне. Мерлин удаляется с телом Артура на Авалон, Остров Яблок, где правит жестокая Моргана — единственный человек, похожий на самого мага. Гробница Артура становится и ее гробницей. Мерлин уезжает в Арморику, но для того лишь, чтобы увидеть свою возлюбленную, Вивиану, мертвой, покончившей с собой от одиночества.

Тема одиночества пронизывает книгу. Повествование ведется от лица столетнего Мерлина — творца славнейшей страницы в истории Британии и свидетеля гибели созданного им государства — вспоминающего события своего века. Артур, все его рыцари, Гвиневера и Ланселот, словно бесплотные тени, едва участвуют в рассказе. Напротив, внимание автора приковано к наследникам дьявола — самому Мерлину, Моргане и ее потомку Мордреду (который интересен до тех пор, пока он не становится самым верным из рыцарей Круглого Стола, из чести предавшим Артура), и еще — к Вивиане.

Чтение романов о короле Артуре и волшебнике Мерлине — на мой взгляд, увлекательное времяпровождение, ныне доступное российским читателям в частности благодаря издательству «Северо-Запад». Впрочем, для переводчиков работы еще хватит. Позволю себе закончить эту рецензию небольшим списком непереведенных (насколько мне известно) книг об Артуре и Мерлине:

Powell. The Fisher King.

Stewart. The Wicked Day.

Yolen. Merlin's Booke.

Bradley. The Mists of Avalon.

Hunter. Perceval and the Presence of God.

Canning. Crimson Chalice.

Malamud. The Natural.

Williams. Region of the Summer Stars.

На французском языке помимо книги Мишеля Рио (кстати, бретонца по происхождению) можно рекомендовать к прочтению Le Roman de la Table Ronde (Weingarten) и L'Enchanteur (Barjavel).

Андрей Лотменцев, Русский Журнал

_1_

Я прожил сто лет. Пока живешь, столетие кажется вечностью, но потом, обернувшись назад, видишь, как оно сжимается в один краткий миг, в котором рождение мысли и зрелость ума, вдохновенная мечта и ее крушение — все это сливается в одно неизбывное воспоминание, без начала и конца. Я горько оплакиваю погибший мир и всех населявших его людей. Я единственный пережил его. Сам Господь Бог отходит в мир иной, и Дьявол — вместе с ним. Жажда абсолютного, всегда двигавшая мной, обрела наконец в бездействии свой идеал: абсолютное одиночество. Мертвящую пустоту. К чему теперь скромность и недомолвки? Не должен ли я сказать: я сотворил мир, и вот он мертв? А вся богоравная дерзость этого притязания меркнет перед его конечным итогом — смертью, и два значения слова «тщеславие» — гордыня и тщета, — стирая друг друга, приблизительно передают то ничтожество, в котором я завершаю свой путь.

А вокруг меня продолжается жизнь. Стоит мне переступить порог чудесной пещеры, которая вот уже пятьдесят лет дает мне кров и пристанище, и я вижу ее — в беспокойном движении или неподвижно застывшую — в мертвой материи, которая, я теперь это знаю, и есть наше конечное бытие. Мне случается разговаривать с деревьями и зверями. Они не знают ни прошлого, ни будущего, и потому не ведают печали. Неразумные твари, они следуют бессмысленному животному закону. Их мир вечен, и в нем лишь следы моего мира возвещают о смерти. Моя пещера находится почти на самой вершине скалистого холма, который возвышается над всей округой. От входа — с того самого места, где полвека назад Вивиана, стремясь подчинить меня своей власти, сотворила свои призрачные чары, не понимая, что я только того и хотел и что ее тело, а не ее сомнительное волшебство удерживало меня здесь, — открывается вид далеко на земли Беноика. На востоке, над грязно-светлым илом болотных топей с островками зелени и ярко поблескивающими лужицами воды, громоздятся черные развалины замка Треб. Его зловещие обуглившиеся башни, над которыми иногда взлетают стаи грифов — Бог весть в чем находящих себе пропитание, разве в воспоминаниях о пирах и сечах в далекие времена войны Клаудаса и короля Бана, — вырисовываются на фоне напоенной летним зноем, сверкающей лазури неба. Покрывшаяся мелкой сеткой трещин поверхность болот высыхает у кромки твердой земли, где раскинулся волнистый шатер Дольнего Леса, расцвеченный всеми оттенками сочного темно-зеленого. Местами частые и непроходимые заросли кустарника и мелкие деревца, споря между собой за каждый клочок земли, расступаются перед каким-нибудь древним исполином, который, поглощая своей широкой и густой кроной солнечные лучи, оставляет вокруг себя тенистые проходы, сдерживая напор хищной молодой поросли, жадно обступившей его в погоне за светом и жизнью. Растительное царство неуклонно подступает к самым моим ногам, цепляясь за каждую горсть земли, оставшуюся в углублении скалы; его волна понемногу мельчает и наконец замирает у самой вершины на голом и гладком камне. Внизу тусклые воды озера Дианы — словно гигантские крепостные рвы — разрывают сплошной ковер зелени и тихо плещутся о стены замка, воздвигнутого в прежние времена любовью, оплота учености и веселых утех, ставшего под действием разрушительного времени безмолвным прибежищем одинокой покойницы, величественным и нечаянным надгробием, под которым обрела свой вечный покой Вивиана.

На севере, за лесом, за песчаными холмами и хаотическим нагромождением прибрежных скал — море, омывающее обе Британии, разлилось, словно расплавленное серебро, то сверкая на солнце тысячами огненных бликов, то вдруг мрачнея от набежавшего облака, гонимого на материк сонным океанским бризом. Вдалеке, там, где море сливается с небом, какие-то неясные очертания поднимаются из вод. Авалон. Вечнозеленый и скорбный Insula Pomorum — Остров Плодов. Царство Морганы, остров колдуньи. Проплывая мимо, суеверные моряки и боязливые путешественники молча взирают на него со своих кораблей, считая его волшебной страной сладострастия и смерти, сказочным манящим адом, где царят злые духи и бродят тени несчастных, осмелившихся приблизиться к самой прекрасной и самой ужасной женщине под западным небом. Но я, воздвигший гробницу, где, обретя мир и покой после долгой страстной любви и непримиримой ненависти, навечно уснули брат и сестра, Артур и Моргана, я-то знаю, что остров пуст и что плоды дерев, бесконечным дождем осыпающиеся на землю, сгнивают, никому не нужные, без пользы удобряя пустынный дол.