Мы вернулись домой (СИ)

— Я не собираюсь затевать никакие отношения на стороне, Гвейн, я не из тех, кто изменяет.

— Это и не будут отношения «на стороне», господи, Мерлин. — Гвейн выглядит раздраженным. — Просто отношения. Новые. С новым человеком.

— И с чего бы мне, скажи, пожалуйста, их заводить? — Мерлин щурится. У них уже был этот разговор. Много раз был. — Ничего не изменилось. Я уже… состою в отношениях, если тебе хочется это так называть. В постоянных и давно… — он невесело усмехается: — Очень давно устоявшихся.

Гвейн вздыхает и запрокидывает голову, принимаясь разглядывать потолок.

— Знаешь, — негромко говорит он странным тоном, — каждый раз я…. Нет, не так. — Он прикладывает руку к груди, нащупывая сердце. — Я живу. Каждый раз, когда я рождаюсь и взрослею, я не знаю, что это очередной раз. У меня другие родители. Я оказываюсь в случайном месте в случайное время. У меня есть семья, я влюбляюсь, нахожу друзей… и только потом узнаю, что это всего лишь «еще один раз».

— Когда появляюсь я, — не удержавшись, подсказывает Мерлин.

— Когда появляешься ты, — Гвейн кивает. — Я знаю, ты так и не выяснил, что именно провоцирует возвращение воспоминаний, но мне, честно, не так уж и важно. Я просто предпочитаю жить каждый раз, как будто не знаю, что ждет меня дальше. Знаешь, это, между прочим, очень утомительно — понимать, что начинаешь все заново.

В его тоне проскальзывает нотки обвинения, и Мерлин скрещивает руки на груди.

— А ты не думаешь о том, сколько раз я начинал заново? — резко спрашивает он. — Я уже стар, Гвейн, и не помню, в который раз встречаю каждого. На прошлой неделе я наткнулся на Персиваля, и он, мне кажется, кругов на пять младше, чем ты или Ланселот. Вот это все — я все это проживал, и ты об этом знаешь… черт, да ты помнишь все это, потому что я встречаю тебя каждый раз! И каждый раз все заново. Когда ты вспоминаешь, ты уже знаешь, что происходит, и мы начинаем с той же точки. Раз за разом. А потом снова… все умирают. И не одновременно, а вразнобой. — Мерлин делает глубокий вдох. — И потом точно так же вразнобой снова врываются в мою жизнь.

— А ты не думал, что, может, это ты врываешься в наши жизни? Не думал, что мы, может быть, не хотим вспоминать? — Гвейн поворачивает голову к нему, прижимаясь щекой к кожаной обивке дивана.

Мерлин отводит взгляд.

— Есть только один способ это проверить, — произносит он. — И даже если я пытаюсь не вмешиваться… вы возвращаетесь. Вы всегда возвращаетесь, — его голос срывается, и Мерлин срывается, вскакивает на ноги. — И он вернется. Скоро! Он вернется. — Он подходит к столу, почти не глядя хватает стакан и наливает обычной воды. Залпом выливается и со стуком ставит, опирается кулаками о поверхность и закрывает глаза.

Он уже состоит в отношениях — постоянных и очень, очень давно. Он уже чувствовал, переживал все, что только может пережить обычный человек, кроме, разве что, своей смерти — но и потом, обычные люди не помнят свою смерть.

Он уже переживал все, что только можно.

Артур возвращается каждый раз, когда мир нуждается в нем, но всегда отсутствует, когда в нем нуждается Мерлин. Когда он рядом, Мерлину больше ничего не нужно. Когда он рядом, они оба живут настоящим — да, боятся того момента, когда Артуру снова придется умереть, но все равно стараются жить настоящим. Артур и не живет без Мерлина никогда: он становится Артуром, именно когда Мерлин рядом.

Мерлин живет уже шесть столетий и самим собой становится только рядом с Артуром, а все остальное время — ждет.

— Мы выяснили довольно рано, знаешь? — неожиданно для самого произносит он вслух.

Гвейн издает какое-то полувопросительное мычание. Он уже слышал эту историю — очень, очень много раз за все прошедшие годы и жизни — и наверняка знает, что еще не раз выслушает. На то он и Гвейн.

— Сначала просто… жили, как ты говоришь. Без «очередных разов» — как мы могли знать, сколько это будет продолжаться? — Мерлин поднимает графин и пьет прямо из него, несколько крупных капель скатывается по подбородку и за воротник рубашки. — И быстро…

— Начали трахаться, — подсказывает Гвейн. Мерлин, не оборачиваясь, отмахивается.

— И быстро выясняли, что многое упустили в первый раз. И в каждой следующей его жизни все случалось по-новому, иногда раньше, иногда позже. Утер, Гвен, Моргана… каждый раз случалось. Несмотря ни на что.

Развернувшись, он опирается на стол и берет несколько виноградин из вазочки.

Они встречались, и Артур вспоминал. Его жизнь всегда была уже устроена, у него были друзья, возлюбленные, планы, мечты — а потом появлялся Мерлин.

Долгое время Артур вспоминал не сразу. Они знакомились, как в первый раз, и начинали двигаться вперед вместе. Не всегда преодолевали разногласия. Не всегда начинали дружить. Не всегда проводили вместе достаточно времени, чтобы заново начать доверять друг другу. Мерлин пытался позволить Артуру проживать его жизни с нуля, пытался быть лишь незнакомцем, пытался держаться подальше, скрываясь за псевдонимами и придуманными историями жизни. Пытался дать шанс тем, кто был близок Артуру и до него. Утеру, Гвен, Моргане.

Каждый раз, несмотря ни на что, они сходились, виделись, влюблялись раз за разом. Каждый раз Артур умирал, разбивая его сердце, каждый раз Мерлин ждал, слепо и безнадежно, боясь, что на этом их время закончилось и шансы истекли, — пока все не начиналось заново.

А потом Артур умер, едва-едва вспомнив, совсем в детском возрасте, а на следующий раз воспоминания вернулись слишком быстро.

В тот раз они признали, что до этого ходили кругами и теряли драгоценное время.

С того раза Мерлин считал, что состоит в постоянных отношениях.

Иногда у него возникало чувство, что он не оставляет Артуру выбора, и он пытался ограничивать себя, держаться в стороне. Дать шанс жить нормальной жизнью.

Всегда Артур этот выбор совершал и приходил сам.

— А дальше-то что? — вырывает его из пучины прошлого Гвейн, и Мерлин невесело смеется:

— Как будто ты не знаешь.

— Знаю, — фыркает Гвейн, — но тебе же нужно выговориться. Ты так почти каждый раз делаешь. Когда накопится.

Мерлин вздыхает — да, водится за ним такое: вылить все, что собралось, на лучшего друга. Потом как будто дышать проще становится.

— Что-нибудь новое уже пора попробовать, Мерлин, — как будто между делом добавляет Гвейн, и Мерлин закатывает глаза:

— Опять ты о своем.

— Возле дома миссис Призм клуб открылся, — Гвейн кивает на дверь, — они устраивают новогоднюю ночь. Сходи, развейся. И нечего отпираться, — он не дает Мерлину перебить, — я знаю, что ты иногда выходишь, даже если… не с теми целями.

— Что, прямо сейчас? — скептически спрашивает Мерлин.

— Почему бы нет? Начнешь год… как-нибудь по-новому. Бодро.

Бодро.

У Мерлина нет никакого желания пить в баре и смотреть, как веселятся незнакомцы, но ему уже так не хочется спорить с Гвейном. Ничего страшного ведь не случится, да? И ничего хорошего — в этом Мерлин уверен, — но в этот раз он готов уступить.

Он выходит из дома — не на поиски приключений, не на поиски любви, а, скорее, прочь от того и другого. Окунуться, как говорит Гвейн, в простую жизнь простых людей.

К новому клубу тянется очередь: охранники на входе необычно внимательны и не пропускают некоторых слишком молодых любителей развлечений. Один из них, тот, что потолще и с усами, как у моржа, так пристально всматривается в лицо Мерлина, что тому даже становится не по себе. Его документы оформлены на имя Марка Эмриса, которому двадцать четыре, но Мерлин знает, что может выглядеть моложе.

— Подделка, а? — хмыкает «морж». Мерлин качает головой, подавив улыбку. Конечно, подделка. Настоящей дате рождения точно никто не поверил бы… Да он и сам ее не знает — не точную, во всяком случае.

До заветной полуночи остается еще несколько часов, и за это время он успевает пожалеть о своем решении. В клубе шумно, но не так душно и людно, как он ожидал, и местечко кажется довольно приятным. Но здесь он чувствует себя совсем чужаком: смотрит со стороны и знает, чем обернутся каждая встреча, каждое слово, каждое касание. Он видел все это уже слишком много раз. Человечество не изобрело много слишком нового в любви за сотни лет. У Мерлина в голове сотни вариантов развития событий, и каждый из них он наблюдал, а в каких-то из этих событий и участвовал сам.