Я ненавижу тебя, чертов Уильямс! (СИ)

Гилберт приходит в себя со стоном и ярким ощущением нереальности происходящего.

— Проснулся? — рядом с довольной ухмылкой валяется Родерих, а вот Доминик…

Гилберт хрипло стонет и все-таки разлепляет глаза, тут же вцепляясь в пшеничные волосы Хедервари. Времени, видимо, проходит не так много, но Доминик с садистским удовольствием посасывает вновь крепнущий член.

— Ни-и-и-ик…

Байльшмидт с трудом понимает, что происходит, с трудом собирает себя, но теплая влага рта — приятна, язык скользит до умопомрачительного настойчиво и жарко, и Гилберт вновь чувствует этот ком внутри. Член выскальзывает изо рта с хлюпающим звуком, а Хедервари небрежно вытирает слюну с уголка губ.

— Второй заход, — нахально объявляет он.

Гилберт не успевает возмутиться, не успевает даже возразить, лишь удивленно таращится на то, как Доминик осторожно устраивается на нем и упирается ладонью в грудную клетку.

— Только попробуй мне что-нибудь сказать, — хмыкает он, и Гил тихо стонет — головка скользит между ягодиц, пока Доминик придерживает член ладонью.

— Например, про то, что тебе нравится погрубее? — Байльшмидт, наконец, приходит в себя и тихо смеется, но затыкается моментально — тесное тепло ощущается куда острее чем чужой рот.

— Я придушу тебя, — Доминик не торопится и прикусывает губу. Он успел растянуть себя под внимательным взглядом Родериха, пока Байльшмидт был в отключке, и все же ощущения немного неприятные, и в тоже время тянущие, завораживающие…

— Своей задницей?

Гил просто не может прекратить, хотя и сам снова дышит чаще и завороженно смотрит на это сосредоточенное лицо. Возбужденный до крайности Доминик, который сам резко насаживается до упора — зрелище просто великолепное. Родерих, видно считает так же, потому как Байльшмидт отчетливо слышит его сбитое дыхание рядом.

— Да хоть чем, — рычит Ник и резко двигается на члене.

Это приятно. Не так оглушающе ярко, как ранее, но Гилберту нравится настолько, что он все же затыкается и подается бедрами вверх. Это иначе. Член еще слишком чувствительный после первого оргазма и все отдается внутри трепетом и манящим теплом, когда Доминик двигается чуть быстрее и закидывает назад голову. Тяжелый воздух вокруг отчетливо пахнет возбуждением, и Гилберт бесится только с того, что им снова управляют, ведут, не дают вдоволь насладиться чужим телом.

Сил не так много, но Байльшмидт вдруг резко опрокидывает Хедервари на кровать и вбивается до шлепка яиц о ягодицы.

— Какого черта? — Хедервари огрызается было, но тут же впивается в плечи и стонет — новый размашистый толчок не заставляет себя ждать.

— Ломаю тебе планы, — Гилберт закусывает губу и продолжает делать так, как хочется ему. Так, как нравится самому Доминику.

— Я точно придушу тебя в следующий раз, — Хедервари задыхается и стонет. Его пальцы впиваются в кожу до синяков, но Гилберту все равно. — Разложу на кровати и поимею так, что сидеть потом не сможешь, — угрозы звучат нелепо, сквозь хрип и сбивчивые слова.

— Исполняешь свои нереализованные желания? — Гилберт мурлычет это нагло и тянется ближе. — Извращенец.

— Завались, Байльшмидт, — Доминик тянет за светлые волосы, впивается в пряди и сам запрокидывает голову назад — слишком хорошо.

И Гилберт затыкается и млеет. Гилберт входит резко, глубоко и сильно, как того хочется больше всего. Все мешается в сплошной ком удовольствия и наполненности, а когда губ касается нежный поцелуй Эдельштайна, а его ладонь накрывает член, Доминик и вовсе проваливается за грань. Все томление разом обрушивается на него мощнейшей волной, накрывает с головой, и он стонет прямо в губы, в последние секунды безуспешно стараясь продлить это еще ненадолго. Но все тело скручивает от наслаждения, вся усталость разом вдавливает в кровать, а нежность Гилберта, мазнувшего поцелуем по щеке, и вовсе выбивает.

Они лежат спустя некоторое время на кровати втроем и смотрят в светлый потолок, почти проваливаясь в чарующий сон.

— Пожалуй, такое я точно не променяю ни на что, — Родерих, чуть растрепанный после бурной ночи, лениво перебирает светлые пряди Гилберта.

— Чего? — Байльшмидт в полудреме открывает один глаз и косится им на Эдельштайна.

— Того. Чтобы не ревновал меня больше, — хмыкает тот и расслаблено зевает — день и вечер выдались более чем насыщенными.

— И ты это решил только после секса? — Гилберт недовольно вскидывает бровь, начиная было подниматься, но Доминик, шикая, грубо вдавливает его обратно в кровать.

— Я понял это еще год назад, когда вы никак не решались мне признаться, — тихо смеется в ответ Родерих.

— Иди ты, — бурчит Байльшмидт в подушку, вспоминая то время, но Эдельштайн лишь сползает ниже на кровати и качает головой, зарываясь носом в светлые волосы.

Такую нежность Родерих позволяет себе крайне редко, но сейчас он слишком расслаблен и доволен всем, чтобы отгораживаться от всех масками. Не от этих двоих.

Доминик тем временем гасит яркий ночник и укладывается с другой стороны. Комната постепенно затихает вместе со спокойной ночью, дыхание людей рядом выравнивается, а Эдельштайн смотрит на два светлых силуэта и не может сдержать улыбки.

— Люблю, — шепчет он, закрывая глаза. — Вас обоих, раздолбаи.

— Как и мы тебя и друг друга, — шепот Доминика становится полной неожиданностью. — Так что не смей бросать.

Ответа не требуется. Родерих Эдельштайн лишь тихо усмехается и втягивает носом слабый запах табака. В этих бетах нет столь манящего аромата омег, нет покладистых характеров и привитых манер. Но Родериху и не надо — этой мишуры он наглотался в родном доме. А вот их простоты и честности, их перепалок и нежности Эдельштайн не променяет ни на что в этом мире. И тепла, которое рождается от них в сердце. Родерих не считает себя романтиком и примером идеального парня, но в одном он уверен наверняка — эта любовь для него важнее всего в этом мире.

Комментарий к Глава 23. Вместе

https://vk.com/wall-141841134_209

========== Глава 24. Желание ==========

Весь конец недели проходит как в тумане. Джеймс до сих пор не может поверить в согласие своего парня, тем более в такое спокойное и легкое, да и к тому же фантазия теперь порядком барахлит, стоит только Уильямсу представить, что и как он хочет сделать с Мэттом. А потому он старается лишний раз даже не подходить к тому, чтобы не тревожить и без того взбудораженные мысли. Мэтт, к слову, бегает по студии как обычно, вертится белкой в колесе, помогает всем и каждому и, кажется, совершенно не заморачивается.

Работы много. После недельного отсутствия Альфреда наверстывать весь материал приходится в темпе, так что вся беззаботность коллектива разом улетучивается за беспрерывной работой. И если Джеймс еще умудряется вырваться хотя бы в курилку, то вот Мэтту такое счастье не светит. Он на пару с Оливером пытается распределить график работы по дням, чтобы залатать образовавшуюся дыру, а заодно заново обзванивает всех гостей и ищет замену отказавшимся.

— Дурдом, — Гилберт плюхается на родной подоконник со всего размаху и тут же тянется к пачке с сигаретами.

— Не то слово, — подхватывает Джеймс, смачно зевая и приваливаясь к стене. Его работа теперь начинается намного раньше и привыкнуть к новому графику, хоть и временному, не получается совсем.

— Скоро он закончится, и снова будем спокойно болтать с Мэттом и ребятами в курилке, — усмехается Байльшмидт, прикуривая.

Джеймса снова замыкает на Уильямсе. На его растерянном лице с поплывшим взглядом, алых от возбуждения щеках, частом дыхании… Он трясет головой из стороны в сторону, что не укрывается от внимания Гилберта.

— Вы что, поссорились? — предполагает задумчиво тот, глядя Уильямсу в глаза. — Ты в последние пару дней даже в его сторону не смотришь, — хмыкает он, хотя во взгляде скользит беспокойство.

— Да нет, просто решили переспать, — в каком-то трансе отвечает Джеймс.

Он сам не понимает, почему его так сильно зацикливает на этой мысли. Уж если кому и нужно переживать, то это Уильямсу, но точно не Джеймсу. В конце концов, не в первый же раз! И все же Джеймс переживает, до конца не верит, что и правда предложил это Мэтту и что тот не струсит в последнюю секунду.