Лекарство от здоровья (ЛП)

— Я так понимаю, ты не собираешься говорить мне, что именно он сделал.

— Не прямо сейчас. Нет.

Несколько секунд Беверли молчала.

— Чувства не меняются только из-за того, что люди совершают плохие поступки. Я все равно люблю свою сестру. Да, я бы очень хотела, чтобы она не продавала тогда этот чертов кокаин, но я все равно ее люблю. Думаю, ты либо продолжаешь любить их, как-то приняв то, что они натворили, либо вычеркиваешь их из своей жизни и ждешь, пока пройдет боль.

— Но ведь с семьей все по-другому, разве нет?

Она вздохнула.

— Я не знаю. С семьей, с кровными родственниками все сложнее, потому что ты их не выбирал, и вы всегда будете в какой-то степени связаны. Их тоже можно попробовать вычеркнуть из жизни, но они все равно там будут, несмотря ни на что. С людьми, которых ты выбираешь сам, все зависит только от тебя. В конце концов, ты начинаешь думать, что совершил ошибку, что это твоя вина. Но ты не виноват.

Все-таки именно так все и было. Он почти что добровольно был слеп.

— Тебе что-нибудь нужно? — спросила Беверли. — Я могла бы… не знаю даже. Что я могу для тебя сделать?

— Ничего. Все со мной в порядке.

— Ты чертов лжец.

Он почти рассмеялся, выдохнув.

— Со мной все будет хорошо. Со мной всегда все хорошо.

— Ага. Просто отстой, правда же?

— Прости?

— Со мной тоже всегда все хорошо. Я всегда могу справиться с чем угодно. Тебе никогда не хотелось… даже не знаю. Нет? Просто раскиснуть и позволить кому-то другому со всем этим разбираться?

— Нет никого другого, — ответил он.

— Да, никогда нет.

Уилл услышал, как Зеллер из-за чего-то орал на Прайса, но после звука закрывающейся двери все стихло.

— Я должен пойти съесть что-нибудь, — сказал он. — У меня вчера на ужин было только вино.

— Хорошо. Давай. Позвони мне вечером, или я заставлю французских полицейских шпионить за тобой. Хотя бы напиши.

— Так и сделаю. Не переживай.

— Буду переживать. Буду сидеть, искать посторонние волокна на гавайской рубашке одного парня и переживать. Вот так я и собираюсь провести сегодняшний день.

Он улыбнулся и промокнул рукой глаза, чтобы не показать слез.

— Не перекладывай вину на меня. Это был твой выбор.

Они разъединились. Уилл долго сидел за кухонным столом в одних трусах. В конце концов, он без особого труда впихнул в себя парочку тостов, несмотря на бурление в желудке.

Он должен был рассказать Джеку.

Он не собирался ничего рассказывать Джеку. Это было плохо и неправильно, но, похоже, Уилл ничего не мог с этим поделать. Он мог бы поехать домой. Возможно, он должен был вернуться домой. Мысль о стоимости авиабилета на трансатлантический рейс заставила его содрогнуться, но, во всяком случае, денег у него было достаточно. Он не нуждался в том, чтобы Ганнибал все время платил за него. Он вообще не нуждался в Ганнибале.

Он сварил кофе, сел за стол и начал пить чашку за чашкой.

После почти что часа нервного ерзанья на стуле и накачивания себя кофеином он наконец-то заставил себя задуматься обо всем этом. О Ганнибале. О Чесапикском Потрошителе.

Последняя жертва (как они думали, последняя) была много раз порезана, как на иллюстрациях в средневековых трактатах по медицине*. Ганнибал делал это, пока жертва была еще жива. Он всегда делал это с еще живыми людьми. Ему нравилось наблюдать за ними.

Уилл сделал еще глоток кофе. Он обжег ему глотку.

Они знали о девяти жертвах, но их было больше девяти. Уилл видел досье. Первая найденная жертва Чесапикского Потрошителя не была первой, кого он убил. Ну да, конечно. Уилл уже давно знал о первом, кого убил Ганнибал. Он видел это убийство. Даже как будто прожил его.

Значит, десять. С Робертом Лектером — одиннадцать. Плюс недавний убийца, похороненный под сценой. От него веяло презрением Потрошителя. Пренебрежением. Ощущением, что жертва сама навлекла на себя такую участь. Двенадцать.

Уилл закрыл глаза. Кэсси Бойл и Марисса Шур, сразу после того, как он познакомился с Ганнибалом. Презрение, пренебрежение. Более того — они были для Уилла. Чтобы показать ему, что он упускал.

С болезненным ощущением, что под его ногами вновь образуется море костей и черепов, он вспомнил об органах. Исчезнувшая почка того убийцы. Тушеные почки на столе Ганнибала. Они так долго думали, что он делал с трофеями, которые забирал.

Это должно было быть самым худшим в этой ситуации. По крайней мере, это было разумно. То, что было у них с Ганнибалом, всегда казалось сном, тем, чего на самом деле в его жизни никогда не могло случиться. Теперь он вернулся в реальный мир.

Не в силах сопротивляться своим мыслям, он вновь вспомнил труп Кэсси Бойл, на котором сидели вороны, и вместе с тем — то, как Ганнибал чуть ли не светился от радости и удовольствия, когда они готовили вместе. Его неуверенность, когда Уилл в первый раз к нему прикоснулся. Трепет и благоговение на его лице во время их ночной церемонии под дождем, когда Уилл пообещал всегда быть рядом. Когда Ганнибал пообещал стать тем, кто ему нужен.

Последнее застряло в разуме Уилла, повторяясь, словно заевшая пластинка, пока его кофе остывал. Тем, кто ему нужен.

А теперь — быстро перемотать вперед. Он вновь мысленно воспроизвел сцену в склепе, фразу за фразой. Ганнибал оставил его там. Уилл попросил его уйти, и он ушел.

Ганнибал мог бы убить его. С легкостью — много ли времени нужно опытному убийце, чтобы свернуть человеку шею? Он мог бы продолжить спокойно жить в Балтиморе. Но вместо этого он оставил Уилла в живых и теперь был в бегах, хотя, возможно, к этому времени он уже понял, что полиция его не преследует.

Значит, Уилл и в самом деле для него что-то значил. Был чем-то большим, чем просто развлечением. Но он это и так знал. Это читалось в каждом поступке, каждом взгляде и вздохе Ганнибала, в дорогом пальто, брошенном в грязь к его ногам, в кольце, сделанном из собственного тела.

Уилл, вынырнув из раздумий, взглянул на это кольцо. Кольцо своего отца он зачем-то надел на соседний палец. Уилл значил для Ганнибала что-то, но этого было недостаточно. Подаренное им кольцо он оставил.

Уилл поставил кружку на стол. Он пошел в ванную, снова почистил зубы, принял душ и уставился на свое отражение в зеркале. Он не собирался рассказывать ничего Джеку, но все же он должен был предпринять хоть что-то.

Он оделся во все то, что когда-то выбрал для него Ганнибал. А сверху надел бежевый свитер Ганнибала. Когда он его надевал, на секунду ему почти стало плохо от мысли, что Ганнибал оставил ему этот свитер потому, что знал, что Уиллу он нравился.

Дождь сменился снегопадом. Ночь уже опустилась на город. Уилл, как и обещал, позвонил Беверли, ища планшет Ганнибала во время их разговора.

— Что ты собираешься делать? — спросила она.

— Пойду в церковь.

— Не знала, что ты верующий.

— Я не верующий.

Планшет был спрятан под газетой на диване. Уилл включил его и набрал в поисковике «Церковь святого Дженса в северной части Парижа». Может быть, если он увидит эту статую, то сможет избавиться от преследующих его мыслей о Ганнибале, стоящем на коленях и протягивающем ему собственное сердце.

*

Уилл арендовал машину. Маршрут он еще раз проверил с помощью планшета Ганнибала. Прокатчик с беспокойством посмотрел на него и предупредил о ненастной погоде, но Уиллу были привычны снежные бури и метели на северо-востоке США. Вряд ли в Париже они могли бы быть хуже. Отчасти ему вообще было на это наплевать.

Гораздо сильнее его занимали попытки убить в себе надежду, что Ганнибал будет ждать его в церкви. Не будет.

Ганнибал же не идиот, в конце концов. Он покинул Францию еще утром. Возможно, он отправился в Африку или Марокко. Если бы Уилл вдруг оказался бы в бегах во время пребывания здесь, именно это направление показалось бы ему оптимальным вариантом. Его надеждам не суждено сбыться. Уиллу просто нужно было куда-нибудь отправиться и что-нибудь сделать. Он уже устал сидеть и жалеть себя.