Замри и присмотрись (ЛП)

Чувствуя облегчение, Гарри улыбается, и это действие посылает болевой импульс прямо в голову, отчего он задыхается. И все равно, он в порядке. Еще только пару минут. Чуть дольше посмотрит на листья, и все будет хорошо.

– Гарри?

Он хмурится в небо, пытаясь понять, откуда идет этот голос.

– Гарри, ты здесь?

Вот, опять. Голос звучит совсем как Гермиона, но это бессмыслица. В конце концов, это сад за его домом. Он хмурится. Больно.

Слышится очень знакомый вздох, а затем: «О, мой бог!», – и стук каблуков, прежде чем пара тревожных карих глаз оказывается в поле зрения Гарри, а его лицо закрывают непослушные локоны.

– Мфионф, – выдавливает он, выплевывая волосы, которые пахнут вкусными ягодами, а на вкус… совсем не как вкусные ягоды.

– Гарри, что случилось? – спрашивает она, ощупывая его руки и ноги, а затем взмахивает палочкой. Гермиона набрасывает на его тело светящееся подобие паутины и смотрит на него, нахмурив брови. – Ты меня слышишь?

– Конечно, – говорит Гарри, хотя вопрос кажется ему глупым.

На этот раз, когда он пытается сесть, она останавливает его нежным, но твердым нажатием руки на грудь.

– Оставайся на месте. Мне нужно посмотреть, нет ли у тебя сотрясения мозга.

– Гермиона, я в порядке, – вздыхает он, но послушно не двигается. Отчасти потому, что движение приводило к страданиям, а отчасти потому, что он прекрасно знает, даже ударившись головой, что спорить с ней бесполезно. – Что ты делаешь в моем саду?

– Сейчас это не важно, – говорит она, склоняясь над ним, чтобы осмотреть голову, и отвлекая его внимание лаймово-зеленым халатом и снова занавесившими лицо волосами.

– Я думал, ты больше не работаешь с самого утра, – бормочет он ей в грудь.

– А я, Гарри, и не работаю до десяти, но сейчас уже десятый час, и мне нужно было найти кто-то, кто присмотрел бы за Розой. Она подхватила какой-то вирус, а я не смогу отпроситься до двух, – Гермиона отодвинулась от головы Гарри, по-видимому, довольная результатом, и перешла к изучению холодного ожога на руке. – Тебе повезло… как обычно. Только ушибы, синяки и то, что смахивает на ожог второй степени. Я сейчас помогу тебе зайти домой, а затем нам нужно будет серьезно поговорить.

Гарри мигает.

– О чем? И… Погоди-ка, ты сказала девять часов?

– Минут десять как, и ты знаешь, о чем, – говорит Гермиона, поддерживая его руками и помогая встать на ноги.

Гарри покачивается, все еще не чувствуя ног, как будто те принадлежат кому-то другому и в любой момент могут просто отказаться его держать. Он сильно прикусывает щеку от боли во всем теле и возвращается в дом, отказываясь опираться на Гермиону до тех пор, пока почти теряет равновесие на пороге, на что она закатывает глаза и молча усаживает его за кухонный стол.

Она передвигается по кухне, делая чай с тостами с самым мрачным выражением лица, которое Гарри когда-либо у нее видел. Когда его ноги начинают согреваться, и болезненное покалывание возникает по всему его телу, в животе медленно начинает расти липкое чувство страха. Конечно, он знает, о чем Гермиона хочет поговорить. Она думает, что он слишком много работает. Она думает, что он перетрудился и грохнулся на своем заднем дворе. Чего он, разумеется, не делал.

– Я вчера вечером выпил слишком много бокалов вина, – внезапно говорит он.

– Понятно, – говорит Гермиона, опуская перед ним поднос, а затем идет к камину, где вызывает Молли и просит ее собирать Розу и присмотреть за ней сегодня.

Вернувшись, она садится на стул напротив Гарри и вздыхает, переплетая пальцы сложенных на коленях рук, как будто нервничая из-за следующих слов.

– Ты же не думаешь, что у меня проблемы с алкоголем, правда? – спрашивает Гарри, пытаясь придать своему голосу веселья. – У меня? Три-пинты-потолок Поттера?

Гермиона смеряет его таким суровым взглядом, что он сразу же берется за чашку с чаем и треугольник тоста.

– Нет, – говорит она. – Я не думаю, что у тебя проблемы с алкоголем. Я думаю, у тебя проблемы с работой. Я думаю, что у тебя проблемы со сном. Проблемы с Каждую-ночь-иду-на-что-то-жертвовать. Проблемы с кофе. Проблемы с жизнью, Гарри и я…

– Эй, это была моя первая чашка за сегодня, – протестует Гарри, игнорируя остальное, потому что слышал все это уже множество раз в разных конфигурациях, и эти слова заставляют его внутренности сжиматься, а сердце - болеть.

– Да? – взгляд Гермионы становится суровым. – А встал ты, как всегда, в шесть?

Гарри откусил от тоста. По вкусу он похож на песок, и Гарри приходится приложить усилие, чтобы его проглотить.

– И что? – бросает он раздраженно. Он не хочет грубить Гермионе, но все болит, а ноги будто горят, и он чувствует себя чертовски нелепо. Все, чего он хочет, это выпить какое-нибудь обезболивающее зелье, принять горячий душ и забыть о произошедшем.

– А то, – говорит она, складывая руки, и у Гарри мелькает мысль, что у нее на друга, похоже, есть другие планы. – А то, что, беря в расчет ожог на твоей руке, можно предположить, что ты потерял сознание не позже шести часов утра и лежал на морозе больше трех часов перед тем, как я пришла. Ты же не думаешь, что у тебя иммунитет к гипотермии?

Гарри смотрит на нее, но колкие слова растворяются в яркости ее глаз.

– Гермиона… Слушай, извини. Но это из-за похмелья, честно, – говорит он в конце концов, и его слова не кажутся убедительными даже ему самому.

Гермиона прижимает ладони к своему лицу, и на мгновение Гарри кажется, что она заплачет. Вместо этого она глубоко вздыхает и позволяет рукам опуститься на колени.

– Нет, дело не в похмелье. Ты же знаешь, что не в нем.

Гарри отказывается от попыток протолкнуть в себя еду и напиток, и просто складывает руки на столе, следя за тем, чтобы ничем не контактировать с ожогом.

– Я в порядке, – говорит он, и его желудок неприятно сжимается.

Гермиона кивает и достает палочку.

– Хочу тебе кое-что показать.

– Опоздаешь на работу.

Она натянуто улыбается.

– Это важнее.

Гарри не знает, что сказать, поэтому ничего и не говорит. Он продолжает сидеть на своем стуле, когда она встает, вытаскивает из своей сумочки перо и кожаную записную книжку, а затем бросает вокруг него ряд заклинаний. Гарри чувствует магию как минимум пяти разных чар, и каждое из них, кажется, жужжит и вибрирует над его кожей. В них есть что-то знакомое, как и в оранжевом, красном и зеленом свечении, которое заполняют его кухню. Он глубоко дышит, не в силах успокоить бег своего сердца, когда Гермиона хмурится и неразборчиво пишет в своем ежедневнике.

В конце концов она рассеивает чары, и кухня внезапно кажется довольно мрачной, несмотря на слабый солнечный свет, который теперь пробивается сквозь окно. Она ничего не говорит в течение довольно долгого времени, явно пребывая глубоко в собственных мыслях, пока очищает и исцеляет обожженную руку Гарри до тех пор, пока не остается ничего, кроме пятна новой бледно-розовой кожи. Он думает, что тишина должна успокаивать, но вместо этого она сильно давит на него, вжимая его пальцы в ладони и сжимая челюсти, пока те не начинают болеть.

– Что ты делала? – спрашивает он наконец, и Гермиона садится, держа книгу на коленях.

– Обычный осмотр. Сердечный ритм, кровяное давление, уровень энергии, – говорит она, а затем продолжает. – Модель сознания. Тревожные знаки.

Гарри сухо проглатывает.

– И?

– И… я нашла то, чего и ожидала, – говорит она, взглянув на страницы своей книги. – В общем, уровень твоей энергии очень низок, а все остальное… выше нормы, мягко говоря.

– Конечно, я взволнован, я же выставил себя идиотом, грохнувшись на заднем дворе как какой-то девяностолетний старикашка, – говорит Гарри, проводя рукой по волосам и ругаясь, когда пальцы касаются больного места. Он задается вопросом, взяла ли Гермиона за правило носить с собой обезболивающее зелье, и найдется ли оно в глубине ее огромной сумки.

– Хорошо, – легко говорит она. – Почему бы тебе не прийти завтра, когда ты не будешь взволнован, и я снова тебя осмотрю?