The Green Suitcase: Американская история (СИ)

— Ну какая разница — ты ведь меня прекрасно понял! — Дэвид приподнялся, чтобы снять куртку и достать из её кармана пачку сигарет. Закурив, он вновь разлёгся на диване, закинув ноги на спинку. — Короче, слушай. Этот чувак принялся допытываться обо всякой хрени. Дескать, расскажите мне о своём детстве, мистер Райхман, — при этих словах Дэвид сделал умное лицо, видимо, пытаясь изобразить психотерапевта, и Патрик едва удержался, чтобы не прыснуть со смеху. — Ну я и рассказал. Он полез в какие-то псевдопсихологические дебри. Попытался анализировать мои отношения с матерью по старику Фрейду — видимо, в надежде откопать в закромах моего подсознания сраный Эдипов комплекс. Нёс какую-то откровенную белиберду. В итоге заявил, что у меня, по всей видимости, застарелый невроз и выписал какой-то убойный антидепрессант. Я зашёл в аптеку, чтобы купить эту хрень. Жуть как не люблю лекарства, но тут подумал — а вдруг поможет. Но решил почитать инструкцию, ты ведь знаешь, я аллергик, и у меня нет никакого желания покрываться пятнами и чесаться. И что ты думаешь, я там прочёл? Когда принимаешь эту хрень — желательно отказаться от управления транспортным средством, — Дэвид выпустил дым вверх и повернулся к Патрику. — Это всё равно, что оборвать мне крылья. Так что, пошло оно всё — и грёбанный антидепрессант, и назначивший его грёбанный доктор.

Патрик хотел было возразить, но промолчал.

Не потому, что не хотел спорить с Дэвидом, а потому, что в глубине души сам понимал — это совершенно не то лечение, которое было нужно в данной ситуации.

— Короче, буду дальше лечиться твоим ловцом снов, — продолжил Дэвид. — Он помогает — я говорил тебе. Я по-прежнему вижу кошмары, но уже не настолько часто, — он стряхнул пепел с сигареты и уселся на диване по-турецки. — Кстати, о птичках. Я встретил твоего старика в городе. По-моему, я ему не нравлюсь.

Патрик усмехнулся:

— По-моему, я твоему тоже.

Дэвид отмахнулся:

— Забей, детка, моему старику никто не нравится. Кроме этого хренова раввина. Не будь я так хорошо осведомлён о характере своего папаши и его зашоренных взглядах — ей-богу, решил бы, что между ними есть что-то большее, чем просто дружба.

— Пошляк, — Патрик покачал головой. — Это тот самый раввин, о котором ты говорил мне?

— Именно. Джозеф Цукерман. Мерзкий тип. По мне — так просто квинтэссенция всех самых гадких черт еврейского народа: хитрый, изворотливый, двуличный. Жадный. Во всём и всегда ищет выгоду, — Дэвид затушил окурок в пепельнице и тут же потянулся за новой сигаретой. — Блевать охота от таких людей. С моим стариком они не разлей вода. Как говорится, рыбак рыбака… — он чиркнул зажигалкой, прикуривая. — Ты ведь общался с моим отцом. Знаешь, как он любит быть «своим парнем». «Ах, не надо никаких мистеров Райхманов, зовите меня Сэм». Так вот эту гниду Цукермана он зовёт не иначе как «ребе» — так обращаются к раввину у ашкеназов. Я никогда не мог этого понять. Какого чёрта обращаться к своему лучшему другу «ребе», если можно звать просто Джо? — Дэвид усмехнулся. — Хрен их разберёт, этих евреев, да, Пат?

— Что сказал мой отец? — поинтересовался Патрик, садясь на диван рядом с Дэвидом и тоже закуривая.

— Просил, чтобы я уговорил тебя вернуться домой, — Дэвид искоса взглянул на него. — Точнее, даже не так. Он как будто намекал, чтобы я тебя отпустил — можно подумать, я держу тебя здесь силой, словно тот сраный фараон, который не отпускал евреев из Египта[1]!

Патрик тихо рассмеялся.

— Дэйви-Дэйви, — сказал он.

Дэвид повернулся к нему:

— Что?

— Ничего. Просто то, как в твоей речи сочетаются ругательства и цитаты из Торы, меня ужасно веселит.

— Что поделать, детка, — Дэвид толкнул его локтем в бок. — Кстати, твой старик сказал, что я злой. Представляешь?

— Вполне, — кивнул Патрик.

— Я сказал ему, что я за тебя не решаю. Он кивнул. После чего попросил передать тебе, чтобы ты ему позвонил, — Дэвид развёл руками. — Ну, я и передаю. Видишь, какой я честный.

— Не то слово, — Патрик затушил окурок в пепельнице. — Значит, с психотерапевтом покончено?

— Боюсь, что да, — кивнул Дэвид. — Я не вижу смысла продолжать всё это. Я не хочу принимать эти хреновы антидепрессанты. За всё время, что я ходил на его сеансы (хотя это были скорее душещипательные беседы), я не заметил абсолютно никаких улучшений, — он вздохнул. — Знаешь, мне так жаль, что мой дед умер. Отчего-то мне кажется — он смог бы в этом разобраться, — Дэвид взглянул Патрику в глаза. — Он был классным, знаешь. По-настоящему классным. Был любителем высоких скоростей. У него даже был свой спорткар. Мама всегда говорила, что я очень на него похож, и мне это до жути льстило. Почему-то уже тогда я не хотел быть похожим на отца.

Патрик кивнул.

— Ты боялся его? — спросил он. — Своего отца?

— И да, и нет, — отозвался Дэвид. — То есть… как бы тебе объяснить… иногда мне кажется, что я боялся его с рождения. Но чем больше боялся — тем больше мне хотелось поступать ему назло. Как будто тем самым я пытался доказать самому себе, что мне не страшно. Вот как бывает — едешь по трассе и вдруг увидишь аварию. Жуткую аварию, с трупами, кровью, мозговой жидкостью и вывалившимися кишками. Я видел несколько таких, мне отчего-то всегда везло на дохлятину. Иные годами катаются — и ничего подобного не встречают. У меня не так. Смерть меня преследует. Как будто я с детства ношу на себе её отпечаток. Вот когда видишь такое, вроде бы стараешься не смотреть — и всё равно пялишься. Понимаешь, о чём я? — Патрик кивнул, и Дэвид продолжил: — Вот так и с отцом. Я боялся его — и потому нарывался. Всё больше и больше. Но я не боялся его по-настоящему, когда они были живы.

— Ты стал действительно бояться отца после гибели Эстер и матери? — уточнил Патрик.— Почему?

Дэвид вздохнул.

— Я сам не знаю, Пат, — ответил он.

Патрик промолчал.

Ему хотелось помочь Дэвиду, но он не знал, как.

Пока — не знал.

*

Наступило Рождество.

Дэвид и Патрик хотели отпраздновать его вдвоём, но Дэнни пригласил обоих на вечеринку, и они решили не отказываться.

— Как в твоей семье отмечали Рождество, когда ты был ребёнком? — уже у порога поинтересовался Дэвид, застёгивая куртку.

— Обычно, — Патрик пожал плечами. — Если честно, я почти не помню. Я плохо помню своё детство, Дэйв.

— К несчастью, я своё помню очень хорошо, — усмехнулся Дэвид. — Хотя многое бы отдал, чтобы забыть хотя бы половину всего того мусора, который по-прежнему валяется в моей голове, хотя прошло уже столько лет.

— Вы не отмечали Рождество? — осторожно поинтересовался Патрик и тут же понял, что уже знает ответ.

— Конечно, нет, — ответил Дэвид. — Евреи не отмечают Рождество. Нет, само собой, есть вполне вменяемые люди еврейской национальности, которые не придают этому празднику никакого сакрального религиозного смысла и воспринимают его только как повод для веселья. Но только не мой отец. «Рождество — не наш праздник, мы — избранный народ, мы должны чтить свои корни». Бла-бла-бла. Ладно, хрен с ним, — Дэвид отмахнулся. — Ты идёшь?

Патрик вяло кивнул. Он очень уважал Дэнни, и ему по большей части нравились ребята, но конкретно в этот день он предпочёл бы побыть с Дэвидом вдвоём.

— Детка, не делай такое лицо, — покачал головой Дэвид. — Сказать честно, я сегодня тоже не в настроении тусоваться, но отказываться мне не хотелось.

Патрик всё понимал. После осеннего байк-шоу, в котором Дэвид принимал участие, продемонстрировав всё, чему он так долго и упорно учился в школе экстремального мотоспорта, его авторитет в клубе резко взлетел. О той истории с Сидом никто больше не вспоминал. По непонятной Патрику причине никто из их друзей не обратил ровным счётом никакого внимания на совместное проживание двух своих одноклубников, одного из которых, к тому же, не так давно подозревали в не вполне традиционных наклонностях. Тем не менее, все молчали насчёт них двоих (в конце концов, помочь своему брату, которому негде жить — святой долг), а вопрос о возможных гомосексуальных наклонностях Дэвида вообще никогда больше не поднимался. Патрик решил, что тут не обошлось без Дэнни. То, как яростно индеец чероки кидался на защиту Дэвида, явно возымело действие.