Девятая Парковая Авеню (СИ)

Я замолчал, свалившись в плен сладостно-горьких воспоминаний, в особенности о своём последнем наркоманском сне. И еле расслышал, как Фред процедил сквозь зубы:

— Ненавижу его. И себя заодно.

— За что?

— Мы с ним были в одинаковом положении. Одного возраста, одного типа внешности, одной комплекции… и одинаково выглядели со стороны. В твоих глазах. Согласись, для тебя мы просто дети. Но я как был, так и остался несмышлёнышем, хотя ты знаешь меня так долго! А Санктери… каким-то дьявольским образом доказал, что достоин большего. Насколько я понял из твоего рассказа, он не дал к себе прикоснуться. Зато заставил изнывать от запрета, заставил себя желать. И до сих пор ты изнываешь. Ты отдал ему своё сердце. Хотя первым его просил я. Он что, намного старше меня?! Лучше? Достойнее?!

— Он младше тебя. На год.

— Чёрт бы его побрал! Как же я вас обоих убить хочу…

— Не ты один. Короче, ладно, я вижу, моя исповедь не произвела на тебя никакого впечатления, так что на этом всё. Хорошенького понемножку. Я усиленно рекомендую тебе пойти домой, повиниться во всём Руперту, записаться к наркологу и перестать страдать фигнёй. Жалкая затраханная блядь, что сидит тут перед тобой, совершенно тебя недостойна.

— Вовсе нет! Не говори так! Кем бы ты ни был, в теперешней или прошлой жизни… и что бы ты ни делал… я буду любить и поклоняться тебе всегда. Ревновать к воздуху, которым ты дышишь. И хотеть тебя. Пусть это глупо и безнадёжно.

— Насчёт «безнадёжно» могу поспорить, — я плавно изогнулся и удобно лёг прямо в его растопыренные руки. — Но если ты выигрываешь этот спор — никогда меня больше не увидишь. Ты понял, о чём я?

— Н-нет…

— Выбросишь из лексикона фразу «хочу тебя» и перестанешь смотреть как затравленный зверь — мы сможем остаться друзьями. Липовыми, конечно, но лучше, чем никакими. Если же нет… Час времени в моей постели стоит ровно один миллион долларов. Но сейчас я готов поработать бесплатно. В качестве актива, а не пассива… впрочем, если ты хотел сам меня потрахать, я тоже не против. Решайся. После этого — ты не заикнёшься обо мне ни отцу, ни случайному собутыльнику, никому. И забудешь дорогу в мой дом. Забудешь моё лицо и имя. Если не сможешь позаботиться о качественной амнезии, я всё устрою. Но потом — не плачь. Теперь всё ясно? Ну? Я жду.

Альфред лишился дара речи на минуту, а может, и больше. Я безучастно скользил глазами по его лицу. Пытка единожды данным согласием хуже пытки вечным отказом? Не ожидал, право. Он не верил и боялся отвечать… Сомневался, раздираемый выбором, кричал про себя, убивался и изнемогал. В его глазах метались тени, происходила страшная кровопролитная борьба. А потом кто-то победил. Пожрал труп проигравшего. И моё сердце иронично хмыкнуло.

Фредди придвинулся, робко погладил мою грудь и прошептал:

— Ты использовал самые гадкие и обидные слова. Но всё же… я уверен, дважды ты это пари не предложишь. Я согласен уйти… с выигрышем. Я хочу провести с тобой хотя бы половину из отведённого часа. Что касается ролей, то, если честно, именно о втором варианте я мечтал. Только я не умею… ничего не умею. Плохо представляю, как это делается. Как вообще должен происходить этот… ну, этот…

— Трах у гомиков, — невозмутимо подсказал я. — Гомосексуальный половой акт, секс между мужчинами. Короче, к делу. Как ты собираешься меня поиметь?

— Что? В… наверное, в самой комфортной для обоих позе… — пробормотал Фредди, густо краснея.

— Тогда рекомендую развернуть меня и положить на живот, свесив с кровати, а самому улечься сверху. Однако, — я подавил гнусный смешок, — перед этим настоятельно советую разогреть меня… возбудить. Иначе не осуществишь ты свой коварный план проникновения ни под каким соусом.

— Ох… хорошо. А что тебе нравится? Где тебя ласкать? И как?

— А что ты сам первым делом вознамерился помучить?

— Твой живот. Татуировки… они притягивают меня, как магнит. Ну и пониже, там… хотел бы взять в рот. А ещё посмотреть на твои ноги. Погладить их… замучился гадать, какие они. А ещё, прости… соски. Шея. И, конечно, твои губы.

— Мне нравится всё перечисленное. Начинай.

Я шлюха. Говорю, что люблю Ксавьера, а сам… Но миокард не ругается на моё новое дурацкое приключение. Залёг на дно, наблюдает из тины через бинокль. Я вздыхаю, поворачиваясь и мысленно уходя сквозь стену.

Сначала скромно, а потом всё смелее и смелее, шершавый язык Альфреда танцевал на моём теле, порождая неясное томление и дрожь в ногах. Целовал спину, щекотал дыханием, холодившим на мокрых пятнах от слюны, водил пальцами вдоль торчащих позвонков, поглаживал и тёрся щекой, замирая и останавливаясь с ласками… будто всё ещё не верил. Снимать с меня штаны он не решался долго, предпочитая просто лежать сверху. Закончив со спиной, вылизывал и покусывал меня за шею и грудь, покрывался густым румянцем, шептал «о Господи», дрожал и тянул зубами мои бледные соски. Они краснели и выпирали, мягко исчезали у него во рту, сминали его губы, не поддаваясь на нажатие… а он лизал их и крепко сжимал свои ноги, сдерживая стоны. Я тихо вздыхал, возбуждаясь слишком медленно, не помогал ему, но и не отвлекал. Я люблю осторожные прикосновения и посасывания, но предпочитаю ощущать их пониже. А Фред никак не спускался ниже. И я понял почему. Уже полностью раздетый, вызывающе белый, с похотливо торчащим и достающим почти до пупка достоинством, я вызвал в мальчике такой экстаз и прилив адского желания, что он едва не кончил, чуть-чуть потершись об меня своим членом. Сдержав каким-то чудом семяизвержение, он утомлённо упал на меня и тихо прошептал в ухо:

— Я не знал, что это так ужасно больно. И приятно, одновременно… ну, там… между ног. С девушками это происходило не так. Наверное, они не влекли… так сильно.

— Эрекция. Твой дружок болит от слишком сильного прилива крови, — спокойно пояснил я, слегка пошевелившись и раздвинув себе ягодицы. Впустил его в себя. Его мужское достоинство толком не выросло, я почти ничего не ощутил. — Тебе кажется, что он вот-вот лопнет от перенапряжения, но не волнуйся. Сейчас получишь облегчение. Войди в меня… так глубоко, как позволит совесть.

— А дальше?

— Просто делай со мной то, что тебе хочется больше всего. То же, что ты делал с проститутками. Движения совсем просты.

— Как?!

— Дурачок… твоё тело лучше тебя знает. Поймёшь, когда нормально вонзишься. Максимально.

— Мне страшно. А если тебе будет больно?

— Я давным-давно привык. Скорее, больно будет тебе. Ну, не дрейфь, малыш! Это ведь такое наслаждение. Слиться в экстазе со вторым телом…

*

В принципе, мне понравилось, жаловаться было не на что. Только длился секс недолго, всего тридцать-сорок секунд: милый подросток, жертва спермотоксикоза, Фред был так возбуждён, что кончил слишком быстро. Постанывал от удовольствия… чуть ли не повизгивал. Исступлённо покрыл новыми поцелуями мою спину и шею сзади… а потом, по-моему, часа два в себя прийти не мог. Лежал на мне, гладил плечи, шептал сладкий любовный бред, цеплял скрюченными пальцами мои волосы, расчёсывал и тёрся об меня время от времени. А когда он прекратил и тихо позвал меня по имени, я сел и властно рванул его к себе. Обсосал мягкий сморщенный член, освобождая крайнюю плоть от остатков спермы, она была ужасно горькой и тёрпкой, я кашлянул, проглатывая с отвращением, и ответил на вопрос в его встревоженных глазах:

— Героин. Завязывай с этой дрянью, понял? Иначе всегда будешь на вкус как разложившийся птичий помет.

Альфред кивнул и виновато спрятал исколотые руки. Я проверил его яички, мимоходом взвесив в ладони — пустые, он больше не хочет, я угадал: одного раза для сброса этой тяжести хватило. Погладил его по опущенной голове и ушёл принимать ванну.

Вернувшись после, я заснул. Пожалуй, сработал рефлекс: я ведь днём всегда заваливаюсь баиньки. Что дальше делал Фредди, я знать не могу в принципе, но когда проснулся, обнаружил себя одетым в короткие летние шорты и заботливо укрытым одеялом. Мальчишки давно след простыл. А на соседнюю подушку была аккуратно приколота лаконичная записка: