Девятая Парковая Авеню (СИ)

— У меня щека разболелась, сволочь, — проворчал я, прерывая его дифирамбический монолог. — Будет синяк, скорее всего. Свои кулачищи, бллин, ты вообще должен сдавать в гардероб перед тем, как лапать людей из другой весовой категории.

— Я едва коснулся тебя, малыш, так что не придуривайся, — тем не менее он довольно нежно и настойчиво вылизал мне щеку и вынес в зал.

Нас встретили почему-то аплодисменты и восторженные возгласы. Из-за банкетного стола Хардинга, который я обычно лицезрел пустовавшим и который сейчас был щедро накрыт по старым добрым русским традициям

(«насколько я понял из количества бутылок коскенкорвы¹»),

поднялся какой-то седобородый (и лысый) делегат и радостно залепетал на исковерканном английском:

— Бриллиант! Жемчужина Америки! Чтоб мне провалиться, Шеппард, где вы взяли это чудо?!

— Оно сошло ко мне с небес, — небрежно ответил Хардинг и с лёгкостью подбросил меня в воздух. Не успел вздох ужаса прокатиться по залу, как он меня уже поймал и бережно поставил на пол, быстро шепнув на ухо: — Танцуй, мой Ангел. Музыка — твоя любимая…

Ну, само собой. Знаменитейшая песня “Venom” в исполнении Кирсти-дьявола с альбома 2000-го года. Под этот шедевр я забываю, что стою вообще-то голышом, что на меня все смотрят и что на меня смотрит Руперт. А самое главное — на меня смотрит паскуда Энди, никакого понятия не имеющий о том, насколько привычно для меня это дело. Он уже, небось, в отупляющем травматическом шоке…

Изящно пролетая мимо Шепа, я взял у него из рук пару салфеток и, присаживаясь по очереди на колени всем делегатам, аккуратно вытирал слюни, заливавшие им подбородки. Я бы и рад добавить, что приукрашиваю их реакцию, но, увы… Их голодные глаза, не привыкшие к подобным шоу, жгли мне тело довольно приятным согревающим образом, поэтому, добравшись до МакЛахлена, я находился в прекрасном расположении духа. Дразнясь, повилял перед ним задницей, отошёл, поклонившись всем, и с нескрываемым облегчением оплёл ногами тощие ляжки Ламарка.

— Рад тебя видеть, — доверительным голосом сообщил я художнику, бессовестно целуя его в губы и ярко блестя чуть обезумевшими синими глазами. — Как дела?

— Не знаю… — честно ответил Руперт, сосредоточенно рассматривая белые шрамы на моих запястьях. — Ты здоров?

— Физически — да. Психически… ты же сам видишь, в каком я состоянии.

— Вижу.

— И понимаешь?

— Понимаю.

— В таком случае без всяких предисловий к делу. Через сутки, максимум, я найду того, ради кого дважды чуть не расстался с жизнью, и…

*

— Вот и всё, — взгляд Ламарка внезапно стал очень печальным. — Надеюсь, у тебя получится. Пугливую лань приручить легче, чем в данных обстоятельствах твоего возлюбленного, но ты ведь тоже не лыком шит, дорогой мой. Справишься…

— Спасибо, Руп. Ты не очень зол на меня за это развратное представление и посиделки нагишом у тебя на коленях?

— Злиться бесполезно. Кроме того, это ведь невинная забава, вроде сегодняшнего утра, когда Фредди занимался с тобой любовью.

Миокард упал с жёрдочки и остался лежать на дне своей клетки без движения. Я поднял голову художника за подбородок и осторожно заглянул в глаза. Они были сухими и холодными. Но лучше бы Руперт заплакал. От его взгляда мне стало страшно.

— Он сам тебе рассказал?

— Нет. Уверен, так же, как и ты, он предпочёл хранить эту тайну до гробовой доски. Но я же его отец. Я видел, в каком состоянии он сбегал из дому, а в каком вернулся. Его сияющие удовлетворением виноватые глаза. Его оживление и ни намёка на прежнее суицидное настроение. Его старательное принужденное молчание и, как снег на голову, заявление вернуться к Анни. Могла быть лишь одна причина всех этих аномалий.

— А ты говорил Альфреду, что обо всём догадался?

— Нет, само собой. Пусть думает, что перехитрил меня. Подержу в неведении ещё пару дней, пока буря чувств в нём не уляжется. Подожду, пока со лба у него не исчезнет надпись: «Я совращён Ангелом, и это было огромное-преогромное наслаждение!»

— Осуждаешь меня, да?

— Ну куда мне… да ещё и тебя. Я старый человек, сильно отставший от жизни, я утратил понимание с сыном, когда ему только-только стукнуло двенадцать, но теперь, благодаря тебе, я хоть немного начинаю вникать в его беспокойную тинэйджерскую жизнь. Возможно, после того, как я объясню Фреду, что всё знаю и не считаю страшным преступлением против морали, этики и тому подобное, сын перестанет воображать меня дегенератом, трухлявым пнём и «твою мать, какой древний отстой мой вонючий старик втыкает по вечерам в зомбоящике! Трухлявый пенёк! На мыло его, кореша!», — последние предложения он сказал таким механическим голосом, что…

Мне пришлось ухватиться за шею Ламарка, чтобы не сверзиться со стула в приступе смеха.

— Ты долго учил эту фразу, Руп? — я смотрел на его спокойную, грустную улыбку и просто подыхал в истерике.

— Полчаса, если честно. Видно, да, что я не понимаю, что сказал?

— Да уж, заметить можно, — я вытер слёзы, невольно выступившие в порыве веселья. — А он правда зовёт тебя трухлявым пеньком?

— И не только. Я остальные выражения не помню. И вообще, я должен благодарить тебя за то, что ты сделал. Просто, как ни крути, но… для меня это дико. Я могу вольно рассуждать о взаимоотношениях людей, давать дельные и крайне необходимые советы, как сегодня в случае с тобой, но… как только я вспоминаю, что именно вы делали в постели, я впадаю в столбняк.

— Ты такой правильный, что застрелиться можно. Ладно, Руп, я пополз к объекту номер два.

*

— Смотри-ка, из тебя же вышла потрясающая блядь! — голос упившегося Энди «слегка» не гармонировал со словами, поэтому я пропустил их мимо ушей, соблазнительно улыбнувшись.

— И тебе доброго вечера, мудак, — сладко промурлыкал я так, как некоторые не смогли бы произнести заветное «я люблю тебя», и поцеловал его в лоб. МакЛахлен обалдел и тупо уставился в мои большие, то невинные, то распутные глаза. — Присесть можно?

Не дожидаясь приглашения, я лёг на стол и по-кошачьи извернулся на бок, скрестив ноги. Энди затравленно огляделся по сторонам и придвинул свой стул поближе:

— Что всё это означает?

— Что именно?

— Всё — твоё внезапное появление, танцы и… вот это, — его дрожащая рука прошлась по моей талии и застыла на пресловутой и всеми облизанной тазовой косточке.

— Поговорить надо, — я стал серьёзным и частично прикрыл тело длинными волосами, убрав его руку. — Ты в состоянии или надрался в дребодан?

— В дребодан… но уже трезвею, — Энди нахально отбросил несколько прядей с моих бёдер и опять вцепился в торчащую тазовую косточку. — Что интересует?

— Последнее задание. Как продвигаешься?

— А какое твоё дело?

— А вот такое… — я очень нежно подтянул его к себе и ещё нежнее обнял за горло. — Будешь говорить или предпочитаешь быть задушенным в кратчайший срок — скажем, за минуту?

— Ты… ты… Шеппард!.. — вскрик заглох мгновенно, не успев набрать силы. На нас никто не обращал внимания, а ревнивые глаза Хардинга, по всей видимости, воображали, что я деловито ласкаю несчастного придурка МакЛахлена.

«Если это действительно так, я не премину чуть погодя поделиться с Шепом гениальной догадкой о том, что он тоже придурок, причём безнадежный…»

Да, а я помогу. Ну а пока я слегка придушил Энди, с удовольствием послушав его булькающие хрипы, и отпустил. Сладко шепчу на ухо:

— Созрел для серьёзного разговора? Или ещё пообнимать?

— Нет… я ничего не скажу, — вместе с этим чуть живым шёпотом у него изо рта показались белесые пузыри. Только от него мне не хватало слюней по столу.

— Ну и зря, — мягко заметил я, вытирая его губы оставшейся салфеткой, и ударил по яйцам. Сложившись пополам, Энди свалился под стол, а я, недолго думая, полез за ним следом. — Как самочувствие?

МакЛахлен почему-то не ответил. Я пожал хрупкими плечами

(«И как таких слюнтяев ещё Земля носит?! Фу, он позорит славное племя киллеров…»)