Песнь об Ахилле (ЛП)

- Может, вот это подойдет? - Одиссей вытащил откуда-то тунику. Он перебросил ее Ахиллу, который поймал ее.

- Благодарю, - сказал Ахилл. Весь двор, будто завороженный, смотрел, как он распахнул тунику, обхлестнул ею бедра и перебросил через плечо.

Одиссей повернулся к царю. - Ликомед, можем мы занять покой для приемов? Нам есть о чем поговорить с царевичем Фтии.

Лицо Ликомеда казалось застывшей маской. Я знал, что он думает о Фетиде и наказании. Он ничего не ответил.

- Ликомед, - голос Диомеда был резок и прозвучал как удар.

- Да, - выхрипнул Ликомед. Мне было жаль его. Мне было жаль нас всех. - Да. Сюда, вот сюда. - Он показал.

Одиссей кивнул. - Благодарю. - Он двинулся к дверям, уверенно, не сомневаясь, что Ахилл последует за ним.

- После тебя, - ухмыльнулся Диомед. Ахилл заколебался, взгляд его на один краткий миг упал на меня.

- Ах, да, - обронил Одиссей, оборачиваясь через плечо. - Если желаешь, Патрокл также может пойти с нами. К нему у нас тоже есть разговор.

========== Часть 15 ==========

В комнате только и было, что потертые гобелены по стенам да четыре кресла. Я заставил себя сидеть выпрямившись, не касаясь твердой деревянной спинки, как и подобает царевичу. Лицо Ахилла было напряженным и даже шея чуть покраснела.

- Плутовство, - обвиняюще начал он.

- Ты умно спрятался, нам пришлось быть еще умнее, чтобы все же отыскать тебя, - Одиссей оставался невозмутим.

Ахилл поднял бровь с царственным презрением. - Ну так что? Вы меня отыскали. Что вам надо?

- Чтоб ты отправился с нами к Трое, - сказал Одиссей.

- А если я не желаю?

- Тогда об этом всем станет известно, - Диомед поднял сброшенное Ахиллом платье.

Ахилл вспыхнул, будто от пощечины. Одно дело носить женское платье по необходимости - и совсем другое, если об этом все узнают. Люди в наших краях приберегают для ведущих себя как женщины мужчин самые оскорбительные наименования; после такого позора жизнь кончена.

Одиссей предостерегающе поднял руку. - Мы все здесь люди благородные и не должны до такого опуститься. Надеюсь, у нас найдутся более приятные доводы, которые тебя убедят. Например, слава. Ты ее заслужишь, и немало, если станешь сражаться вместе с нами.

- Будут и другие войны.

- Но не такие, как эта, - сказал Диомед. - Эта война станет величайшей изо всех, что вели наши народы, и через много поколений она останется жить в легендах и песнях. Ты глуп, если не видишь этого.

- Я вижу лишь мужа-рогоносца и алчность Агамемнона.

- Значит, ты слеп. Что может быть достойнее героя, нежели сражаться за честь наипрекраснейшей из женщин мира, против самого могущественного города Востока? Ни Персей, ни Язон не совершали подобного. Геракл за такую возможность снова убил бы свою жену. Мы покорим Анатолию, всю, вплоть до аравийских земель. Наши имена останутся в истории на все грядущие столетия.

- Мне казалось, ты говорил, что это будет несложным походом, не долее, чем до будущей осени, - решился вставить я.. Нужно было как-то остановить этот бесконечный поток речей.

- Я солгал, - пожал плечами Одиссей. - Я и понятия не имею, сколько продлится война. Возможно, этот срок сократится, если ты будешь с нами, - он взглянул на Ахилла. Одиссей смотрел, и взгляд темных глаз был, словно прочные оковы, из которых не выбраться, как ни пытайся. - Сыны Трои известны своей доблестью на поле битвы, и их смерти вознесут твое имя к самым звездам. Упустив эту возможность, ты упустишь шанс обрести бессмертие. Останешься, всеми забытый. И будешь стареть и стареть в безвестности.

- Ты не можешь знать наверняка, - помрачнел Ахилл.

- Вообще-то, я знаю наверняка, - Одиссей откинулся на спинку своего кресла. - Мне посчастливилось обрести некоторые знания от самих богов. - Он улыбнулся, будто припоминая какие-то божеские плутни. - И боги сочли возможным разделить со мной знания о пророчестве, которое касается тебя.

Следовало предположить, что, кроме дешевого шантажа, Одиссей припасет в качестве козыря кое-что еще. Недаром его именовали “полютропос”, мнообразным. Страх пронзил меня, словно копье.

- Что за пророчество? - медленно проговорил Ахилл.

- Что, ежели ты не отправишься к Трое, твоя божественность угаснет в тебе, неиспользованная. Сила твоя убудет. При наилучшем исходе ты станешь как Ликомед, прозябать на забытом всеми острове, и лишь дочери будут тебе наследовать. Скоро Скирос будет покорен соседними государствами, ты знаешь об этом так же хорошо, как и я. Царя не убьют - зачем его убивать? Он сможет прожить оставшиеся годы в каком-нибудь уголке, питаясь хлебом, который для него размачивают, ибо он больше не сможет пережевывать его сам, презираемый и одинокий. И когда он умрет, люди спросят “Кто-кто умер?”

Слова Одиссея наполнили комнату, разрежая воздух так, что мы едва могли дышать. Такая жизнь - настоящий кошмар.

Но Одиссей неумолимо продолжал: - Сейчас его знают лишь потому, что его жизнь соприкоснулась с твоей. Если ты отправишься к Трое, твоя слава станет столь велика, что имена людей будут вписаны на скрижали вечных легенд лишь за то, что они передали тебе чашу вина. Ты станешь…

Двери вдруг взорвались яростью разлетевшихся щепок. Фетида стояла в дверном проеме и была словно живой огонь. Божественное пламя, исходившее от нее, ослепляло нас и вычерняло обломки дверей. Я ощутил, как оно врывается в мое тело, высасывая кровь из вен, словно стремясь выпить меня всего. Я съежился - так сильно, как только мог.

Темная борода Одиссея оказалась осыпанной маленькими щепочками от сломанной двери. Он поднялся. - Приветствую тебя, Фетида.

Ее взгляд упал на него, как взгляд змеи на добычу, кожа ее засияла. Воздух вокруг Одиссея словно бы задрожал, как от удара ветра. Диомед, все еще находившийся на полу, начал отползать. Я же зажмурился, не желая видеть, как Одиссея разорвет в куски.

Тишина, я, наконец, решился открыл глаза. Одиссей был цел и невредим. Фетида стиснула кулаки так, что они побелели, глядеть на нее уже было не больно.

- Сероокая дева всегда была добра ко мне, - сказал Одиссей едва ли не извиняющимся тоном. - Она знает, зачем я здесь; она благословила меня и осенила своей защитой.

Я словно пропустил мимо ушей часть их беседы - и теперь попытался вникнуть в ее суть. Сероокая дева - богиня войны и воинского искусства. Говорили, что более всего она ценит изворотливый ум.

- У Афины нет дитяти, которое она могла бы потерять, - исторгнутые горлом Фетиды слова словно повисли в воздухе.

Одиссей не дал себе труда ответить, лишь повернулся к Ахиллу. - Спроси ее, - сказал он. - Спроси, что ей известно.

Ахилл сглотнул, звук отдался в тишине комнаты. Его взгляд встретился со взглядом черных глаз матери. - Правда ли то, что он говорит?

Последние отблески ее огня угасли; осталась лишь холодная мраморность. - Это правда. Но есть нечто худшее, о чем он не сказал. - Слова падали, бесцветные, как будто их произносила статуя. - Если ты отправишься к Трое, то уже не вернешься назад. Ты умрешь молодым.

Ахилл побледнел. - Это известно наверное?

Это первое, что спрашивают все смертные - не веря, поражаясь, страшась. Может ли быть какое-нибудь смягчающее условие?

- Это известно наверное.

Если бы он тогда взглянул на меня, я бы не выдержал. Я бы зарыдал, и рыдал бы без конца. Но его взгляд был прикован к матери. - Что мне делать? - прошептал он.

Легкая дрожь прошла по ее лицу, будто рябь по водной глади. - Не проси меня делать этот выбор, - сказала она. И исчезла.

***

Не помню, что мы сказали потом тем двоим, как мы ушли, как вернулись в нашу комнату. Я помню лишь его лицо, как туго натянулась кожа на скулах, как залегла складка между бровей. Плечи его, всегда расправленные, сейчас поникли. Горе вливалось в меня, я задыхался от горя. Его смерть. Я чувствовал, что начинаю умирать, даже просто думая об этом, лечу в слепое черное небо.

Ты не должен ехать. Тысячу раз я едва не выговорил это. Но вместо того просто сжал его руки, холодные и неподвижные.