Песнь об Ахилле (ЛП)

Когда наш корабль достиг берега, сотни рук взметнулись вверх и сотни глоток заорали приветствие. В этом реве затерялись и звук ударившихся о камни берега сходней, и команды матросам. Мы были поражены.

Наверное, это и был тот миг, когда наша жизнь переменилась. Не прежде, на Скиросе, не еще раньше, на Пелионе. Но именно здесь мы осознали все то величие, которое будет сопровождать теперь Ахилла, куда бы он ни отправился. Он выбрал стать легендой, и это было ее началом. Он было заколебался, но я незаметно для толпы коснулся его руки. - Иди, - поторопил я. - Они ждут тебя.

Ахилл взошел на сходни, поднял руку в знак приветствия и толпа взорвалась неистовым воплем. Я опасался, что они ринутся на корабль, но стража подалась вперед, оттесняя толпу и освобождая нам проход сквозь людское море.

Ахилл обернулся и что-то проговорил - слов я не расслышал, но понял его. Идем со мною. Я кивнул и мы пошли. По обе стороны толпа напирала на сдерживающих ее солдат. В конце прохода показался ожидающий нас Пелей. Лицо его было мокро, и он даже не пытался остановить текущие по щекам слезы. Он обнял Ахилла, прижал к себе и долго-долго не отпускал.

- Наш царевич вернулся! - голос его был глубже, чем ранее, звучнее, он перекрыл рев толпы. Она стихла, внимая своему царю.

- Пред всеми вами я приветствую своего возлюбленного сына, единственного наследника царства моего. Он со славою поведет вас на Трою и вернется домой с победой!

Даже под жарким солнцем я ощутил, что холодею. Он не вернется, вообще не вернется. Однако этого Пелей пока не знал.

- Он взращен человеком и рожден богиней. Аристос ахайон!

Не время было сейчас думать об этом. Воины ударяли копьями в щиты, женщины кричали, мужчины ревели. Я взглянул на Ахилла - лицо его было изумленным, но недовольства он не выказывал. И стоял он как-то по-новому - расправив плечи, грудь вперед, чуть расставив ноги. Он казался сейчас старше и даже выше ростом. Потянулся к отцу, проговорил ему на ухо что-то, чего я не расслышал. Нас ожидала колесница, мы ступили в нее, и толпа сомкнулась на берегу позади нас.

Во дворце вокруг нас засновали слуги и прислужники. Нам дали слегка перекусить и попить, а потом повели в дворцовый внутренний двор, где двадцать пять тысяч человек ожидали нас. При нашем приближении они воздели кверху квадратные щиты, сиявшие, как полированные черепашьи панцири, приветствуя своего нового полководца. И то, что он теперь был их командиром, было самым непостижимым. От него ожидалось, что он будет знать их, их имена, вооружение, знать о них все. Больше он не принадлежит мне одному.

Если он и волновался, этого не заметил даже я. Я смотрел, как он приветствует их, как говорит, и его голос несется над их головами, заставляет подравнять ряды. Они улыбаются, они сейчас обожают его, своего прекрасного царевича - его сияющие волосы, несущие смерть руки и быстрые ноги. Они тянутся к нему, как цветы к солнцу, впивая его сияние. Все так, как и говорил Одиссей - в нем достаточно сияния, чтобы всех их сделать героями.

***

Мы ни на миг не оставались наедине. Ахилла постоянно призывали по какой-нибудь надобности - его взгляд нужен был на площадке с тренировочными чучелами, спрашивали его совета по поставкам припасов и по спискам новобранцев. Феникс, старый советник его отца, будет сопровождать нас, но и к Ахиллу были тысячи вопросов - сколько этого, не много ли того, кто возглавит отдельные отряды. Он говорил и делал все, что мог, затем объявлял: “В остальном я полагаюсь на опыт и мудрость Феникса”. Я слышал, как вздыхала служанка. Красив и статен…

Он знал, что мне тут особо нечего было делать. Когда он ко мне оборачивался, выражение его лица было все более виноватым. Он всегда старался повернуть таблички так, чтоб и я мог увидеть написанное, спрашивал моего мнения. Но я не делал ничего, чтоб ему помочь, лишь стоял позади, безразличный и молчаливый.

Но даже и так я не мог избавиться от этого всего. Из каждого окна доносился лязг оружия, хвастливые возгласы воинов и звуки затачиваемых копий. Мирмидоняне - так они начали называть себя, “люди-муравьи”, старинное гордое прозвание. Еще одно предание, которое Ахилл рассказал мне - о том, как Зевс сотворил фтиян из муравьев. Я смотрел, как они шагают, за рядом ряд. Я видел, что они мечтают о добыче, которую привезут домой, о триумфе. Такие мечтания были не для нас.

Я стал сбегать. Находил предлог отойти назад, когда посетители и дела увлекали его вперед - будто мне нужно почесаться или поправить развязавшийся ремешок сандалии. Обыкновенно они уходили вперед, сворачивали, оставляя меня позади в благословенном одиночестве. Тогда я шел по извилистым коридорам, изученным еще в детстве, с облегчением входил в нашу пустующую комнату. Там я ложился на холодный камень пола и закрывал глаза. Я не мог перестать думать о том, как все это закончится - на острие копья, на лезвии меча или под колесами колесницы. И я видел кровь, неостановимо струящуюся из сердца Ахилла.

Однажды ночью, через две недели после прибытия, мы лежали в полудреме, и я спросил: - Как ты скажешь отцу? О пророчестве.

В тишине ночи это прозвучало громко. На мгновение он замер. Затем сказал: - Думаю, что не скажу вовсе.

- Никогда?

Он покачал головой, едва заметно в полутьме. - Он ничего не может сделать. Это лишь внесет скорбь в его жизнь.

- А твоя мать? Она ему не скажет?

- Нет. Это одна из просьб, с которыми я обратился к ней в последний день на Скиросе.

Я помрачнел. Этого он мне не рассказывал. - А что, кроме этого?

Я заметил, что он колеблется. Но мы не лгали друг другу, никогда не лгали. - Я просил ее защитить тебя, - ответил он. - После того…

Я смотрел на него, губы мои пересохли. - Что же она сказала?

Снова молчание. Затем, тихо, так, что я почти увидел в полутьме краску стыда на его щеках, он сказал: - Она отказалась.

Потом, когда он спал, а я лежал без сна и смотрел на звезды, я подумал об этом. Знание того, что он просил за меня, согревало - прогоняло холод этих дней, когда он был нужен каждое мгновние, а я нужен не был.

Что до ответа богини, то он меня не заботил. Защита ее мне не нужна. Я не собирался жить после того, как его не станет.

***

Прошло шесть недель - шесть недель, за которые было собрано войско, снаряжен флот, свезены припасы и одежда на весь период войны, то есть на год или два. Осады всегда долги.

Пелей хотел, чтобы у Ахилла все было наилучшим. Он заказал сыну столько доспехов и оружия, что их хватило бы на шестерых. Бронзовые нагрудники с выгравированными львами и взлетающими фениксами, жесткие кожаные поножи с золотыми полосами, шлемы с гребнями из конского волоса, отделанный серебром меч, дюжины наконечников для копий и две легкие колесницы. Далее следовала четверка коней, пара из которых была подарена Пелею богами на его свадьбу. Ксанф и Балий были их имена, Золотой и Пестрый; они косили глазами в нетерпении, когда им не дозволяли бежать. Пелей дал и колесничего, юношу моложе нас, но крепкого сложения и славившегося искусством управлять конями. Автомедоном звали его.

И наконец, длинное копье, ясень древка очищен от коры и отполирован так, что казался серым пламенем. Дар Хирона, как сказал Пелей, подавая сыну копье. Мы склонились над копьем, наши пальцы скользили по его поверхности, словно мы пытались ощутить присутствие кентавра. Для изготовления такого подарка требовались недели; должно быть, Хирон начал делать его сразу же, как мы покинули его. Знал он или только догадывался о судьбе Ахилла? Приходили ли к нему озарения, посещали ли его пророческие видения, пока он лежал в одиночестве в своей пещере из розового кварца? Может, он просто предполагал развитие событий - с горечью привычности, когда отрок за отроком, которых он учил музыке и медицине, уходили от него, чтобы убивать и быть убитыми.

Но это великолепное копье было создано не горечью, а любовью. Оно было создано ни для какой иной руки, кроме руки Ахилла, и никому, кроме него, не было по силам владеть им. И хотя наконечник его был остер и смертоносен, дерево древка скользило под пальцами легко, будто смазанный маслом корпус лиры.