Песнь об Ахилле (ЛП)

Но вот ее всхлипывания стали утихать, и она крепче обняла меня. Я ощутил, как ее руки ласкают мою спину, а тело прижимается ко мне. Сначала я не понял ничего. Потом понял.

- Ты же не хочешь этого, - я ступил было прочь, но она крепко обнимала меня.

- Хочу, - ее глаза смотрели с почти пугающей твердостью.

- Деидамия, - я попытался сказать это тем же голосом, каким заставил уступить Пелея. - Там стража. Ты не должна…

Но теперь она была спокойна и уверена. - Они нас не потревожат.

Я сглотнул, горло мое пересохло от страха. - Ахилл станет меня искать.

Она печально улыбнулась. - Здесь он искать не станет. - Взяла меня за руку, - Пойдем, - и повела к двери в свою спальню.

Ахилл рассказывал мне об их ночах, я расспрашивал его. Неловкости он не испытывал - между нами не было запретного. Ее тело, сказал он, было мягким и маленьким, как у ребенка. Она пришла в его комнату ночью, вместе с его матерью, и легла подле него на ложе. Он боялся причинить ей боль, все произошло быстро, между ними не было никаких разговоров. Сбиваясь, он говорил о тяжелом, густом запахе, о влаге между ее бедер. - Скользкая, - сказал он, - как масло. - Когда я стал расспрашивать дальше, он потряс головой. - Правда, не помню. Темно было, и я ничего не видел. Хотел, чтобы все скорее закончилось, - он погладил меня по щеке. - Скучал по тебе.

Дверь за нами закрылась, мы остались одни в скромно убранной комнатке. Тут стены были завешаны гобеленами, а пол застлан овечьими шкурами. Ложе находилось у окна, видимо, чтобы до него доносились хоть какие-то дуновения ветра.

Она сдернула через голову платье и кинула его на пол.

- Я красива, как ты думаешь? - спросила она меня.

Я был рад возможности ответить одним словом. - Да, - сказал я. Тело у нее было изящным, и живот лишь едва заметно круглился растущим в нем ребенком. Я не мог оторвать глаз от виденного впервые - покрытого пушком треугольника внизу, темные волоски из него чуть заходили на живот. Она поняла, куда я смотрю, дотянулась до моей руки и положила ее на это место; оттуда исходил жар, будто от очага.

Кожа, скользящая под моими пальцами, была нежной и теплой, и такой тонкой, что я почти боялся порвать ее касаниями. Другая моя рука погладила ее щеку, провела по мягкой коже под глазами. Взглянув в ее глаза, я ужаснулся - в них не было ни надежды, ни удовольствия, лишь одна решимость.

Я едва не сбежал. Но я не мог допустить, чтоб лицо ее исказилось еще одной мукой, еще одним разочарованием - из-за еще одного юноши, который не мог дать ей того, чего она хотела. И я позволил ее неловким рукам отвести меня к ложу и привести меж раздвинутых бедер туда, где в нежных складках ее кожи уже блестели капли влаги. Я ощутил сопротивление и едва не подался назад, но она замотала головой. Лицо ее было напряжено, а челюсти сжались будто от боли. Оба мы ощутили облегчение, когда кожа, наконец, подалась, пропуская меня, когда я скользнул в тугую теплоту ее недр.

Не скажу, что я не был возбужден. Медленное тягучее напряжение поднялось во мне. Странное, будоражащее ощущение, так несхожее с острым и явным желанием, которое охватывало меня при близости с Ахиллом. Ее, видно задело то, как скованно я отвечал ей. Снова безразличие. И я принялся двигаться, издавать стоны наслаждения, прижался к ней, словно в порыве страсти, сминая ее мягкие круглые груди.

Теперь она удовлетворилась, и стала яростно-страстной, толкая себя навстречу мне, прижимаясь сильнее и двигаясь быстрее, и глаза ее зажглись торжеством, когда мое дыхание отяжелело и ускорилось. И затем, в медленно поднимающемся изнутри наслаждении ее маленькие сильные ножки обвились вокруг моих бедер и вжали меня в нее, заставив на пике удовольствия выплеснуться в ее недра.

Потом мы лежали почти бездыханные, бок о бок, однако не прикасаясь друг к другу. Лицо ее было темным и отстраненным, а поза неожиданно напряженной. Я еще не вполне пришел в себя после соития, однако потянулся обнять ее. Утешить ее хоть этим.

Но она отодвинулась прочь и встала, глаза у нее были измученными, а под ними темнели круги усталости. Она повернулась спиной, потянулась за платьем, и ее ягодицы в форме сердечка казались мне укором. Я не понимал, чего она хотела - знал только, что этого я ей дать был не в силах. Встал и накинул тунику. Хотел было коснуться ее, погладить по лицу, но ее взгляд, острый и предупреждающий, остановил меня. Она распахнула дверь. Без всякой надежды я ступил через порог.

- Погоди, - голос ее прозвучал почти грубо. Я обернулся. - Попрощайся с ним за меня. - И дверь, темная и твердая, отделила ее.

***

Найдя Ахилла, я прижался к нему с облегчением - от радости быть с ним и избавиться от ее боли и печали.

Потом я почти убедил себя, что всего этого на самом деле не было, что это был только сон, порожденный рассказами Ахилла и моим воображением. Но это была неправда.

========== Часть 14 ==========

Как она мне и сказала, Деидамия отбыла на следующее утро. “Она отправилась погостить к своей тетке”, - сказал Ликомед за завтраком; голос его был бесцветен. Если у кого и были вопросы, задать их не решились. Ее не будет здесь, пока не родится ребенок и Ахилл сможет быть объявлен его отцом.

Недели теперь проходили будто в странном подвешенном состоянии. Мы с Ахиллом старались проводить вне дворца как можно больше времени, и наша бурная радость от воссоединения сменилась нетерпением. Мы хотели уехать, вернуться к прежней жизни на Пелионе или во Фтии. Теперь, после отбытия царевны мы ощущали себя уличенными в кознях воришками - глаза всех при дворе следили за нами с удвоенной внимательностью, нам было неловко. Ликомед хмурился, едва нас завидев.

А потом началась война. Даже здесь, на забытом всеми Скиросе, до нас доходили новости. Те, кто когда-то искал руки Елены, сдержали свою клятву, и войско Агамемнона пополнилось царями из разных краев. Говорили, что ему удалось то, что не удавалось прежде никому - объединить разрозненные царства во имя единой цели. Я его запомнил угрюмой тенью, косматой, будто медведь. По моим, девятилетнего мальчика, воспоминаниям, брат его Менелай со своими рыжими волосами и веселыми речами гораздо более стоил того, чтоб его помнить. Но Агамемнон был старше, и войско его сильнее; он-то и поведет армию к Трое.

Было утро, и был конец зимы, хотя зимой и не пахло. Тут, на юге, листья с деревьев не опадали и холода не ощущалось в утреннем воздухе. Мы сидели у расщелины на скале, откуда, кажется, можно было заглянуть за горизонт, высматривая лодки или спины играющих в воде дельфинов. Мы сбрасывали с края мелкую гальку и, свесившись, следили, как она катилась вниз по камням. С высоты, где сидели мы, даже не слышно было, как галька, наконец, падает на камни у подножия скалы.

- Хотел бы я сейчас поиграть на лире твоей матери, - сказал Ахилл.

- И я. - Но лира осталась во Фтии, как и все остальное. Несколько мгновений мы молчали, вспоминая ее сладостное звучание.

Ахилл подался вперед. - А это что?

Я сощурился, всматриваясь. Сейчас, зимой, солнце восходило по-иному и било в глаза словно со всех сторон сразу.

- Даже не знаю, - я смотрел туда, где море переходило в небо. Что-то, мелькнувшее там, могло быть и кораблем, и игрой солнечного света. - Если корабль - возможно есть новости, - сказал я, ощущая, как знакомо и неприятно сосет в животе. Каждый раз я опасался, что сюда прибудут искать еще одного из тех, кто искал руки Елены. Того, кто не сдержал клятвы. Я тогда был слишком молод и не знал, что ни один вождь не пожелал бы, чтоб узнали о ком-то, кто не откликнулся на его призыв.

- Это точно корабль, - сказал Ахилл. То, что казалось крохотной щепочкой, теперь было гораздо ближе - должно быть, корабль двигался очень быстро. Яркие цвета паруса выделяли его теперь на сероватой голубизне моря.

- Не похож на торговый, - продолжал Ахилл. Торговые корабли все были с белыми парусами, дешево и удобно; тот, кто тратил краску на парус, должен был быть богачом. У посланцев Агамемнона были паруса багряные с пурпуром, на манер восточных владык. У этого же корабля парус был желтым с черным волнистым узором.