Тишина (СИ)

- А я тебе об этом и говорил. Новенький, его дело передал другой центр реабилитации, там ему не смогли помочь. Замкнутый, депрессивный, ты таких любишь.

А как же.

- И сознательно не разговаривает.

Я вздрогнул. Опять сегодня, и опять это, зачем? Я же решил, что все давно в прошлом, и все ещё пытаюсь разобраться.

Значит, парень…

- Не немой? Травмы, прочее? – уточнил я, уже зная, что возьмусь, хотя… Знаю, что чаще от нас толку немного, мы простые социальные работники, которые не относятся к разряду специалистов психотерапевтического направления. И слава богу, что не относятся, надо сказать.

- У него погибли родители три года назад, автокатастрофа, он не пострадал. Живет у опекуна. Молчит уже больше года.

Автокатастрофа? Ну, конечно, мало мне цикла историй под грифом «все напоминает о тебе».

Три года? А молчит больше года?

- Почему больше года? Не сразу проявилось?

- Мало данных, к сожалению. Сложно, - сочувствующе заметил Макс.

- В большинстве случаев, - добавил я со знанием дела.

Макс, до этого приземлившийся на подлокотник кресла перед моим столом, резко встал и, кивнув на папку, сказал:

- Дело там. Мне звонил Густав из центра в их районе, это неподалеку от тебя. Потом встретились, и он передал. Есть одна деталь, мальчик, очевидно, все же хочет с кем-то говорить, он постоянно пишет об этом – «пусть просто говорит».

Я вздрогнул вновь. Значит, «пусть просто говорит». Что, малыш, те же проблемы?

- Надо бы посмотреть на него. Оставь координаты этого Густава, если что.

- Конечно, – Макс, взяв мой телефон, забил номер своего знакомого и продолжил несколько рассеянно, - но… Георг, может, тебе лучше поехать домой?

Не лучше, точно не лучше, Макс.

- Да нет. Все нормально, я хорошо себя чувствую.

Макс с сожалением глянул на перебинтованную руку, а потом добавил:

- Может, хочешь что-нибудь? – в голове моментально сложился неправильный ответ, который я заменил на:

- Чаю… чаю хочу, у тебя нет холодного?

***

Макс принес чай и побежал по своим делам, по своим подопечным. Самое несправедливое во всем этом, что он занимается этой работой не по велению сердца. Нет, он выкладывается, насколько вообще это возможно, но для него это работа является единственной возможностью заработка. В более престижные учреждения его с неполным профессиональным образованием не приняли, а финансов для того, чтобы окончить университет, у него нет. Как и у большинства работающих здесь. Но не у меня. Правда, мало кто об этом знает, благодаря наследству родителей я не нуждаюсь в средствах. И образование получил нормальное, а почему выбрал именно эту работу? Не знаю, это сложный вопрос и сложный спектр ответов, озвучить которые в полной мере для меня проблема.

Сделал глоток, и жидкость с приятным фруктовым ароматом освежила пересохшую глотку. И я снова думаю о Максе, секундное воспоминание, зеленый свет взволнованных глаз, видимая мягкость чуть волнистых каштановых волос, всей бы пятерней и на затылок.

О Максе я всегда вспоминаю так, быстро и беспричинно. Нет, Макс, у нас ничего бы не вышло, ухмыляюсь сам себе и думаю о том, что это самое «вышло» даже не пыталось стать реальностью. А так… дразнит меня на расстоянии это ощущение недозволенности. И не более того. Всегда находится тот, с кем можно снять напряжение, было бы желание.

Поудобнее сел в кресле и решил кратко просмотреть то самое дело новенького. Ну, что же: Вильгельм Каулитц, шестнадцать лет. Рост, общее состояние и развитие в норме, а вот вес - явный недобор.

Не разговаривает более года, не имея физических отклонений.

Преобладающее психическое состояние – фрустрация, при явной полярности настроений.

Других психоневрологических дисфункций нет, кроме отсутствия устойчивого желания пользоваться устной речью.

Неопределенная сексуальная ориентация. Какое классически незавидное определение, как будто заранее дающее представление о том, что из себя представляет человек. Что же, весьма наслышан.

Общая успеваемость неудовлетворительная, все виды работ, ввиду индивидуального положения, сдаются письменно. Причем, он учится даже не в специальном заведении, а в обычном.

Все интереснее. Общение со сверстниками, осуществляется письменно и так же редко. Общий же аспект поведения с большинством сверстников имеет ярко выраженный сексуальный характер. Хм…

А вот это вообще интересно: ранее пел и играл на гитаре в группе, образованной при общеобразовательном учреждении. Был активным и веселым ребенком.

И теперь молчит. Что ж ему так подпортило психику? Авария?

Что-то тут не сходится. По времени это очевидно.

Из фактов: Три года назад потерял всю семью. Переезд сюда, в Берлин, новая школа, новый дом. Год назад - попытка самоубийства.

Все правильно, после этого им уже и стали заниматься социальные органы.

Вены, значит. Откачали, после этого замолчал. Ну, хоть что-то.

Помимо прочего, тогда же решался вопрос о передаче опекунства социальным органам. Причем, по ходатайству опекуна. Почему он тогда до сих пор там живет? Тут больше вопросов, чем ответов.

И, словно в окончании этого веселого дня на меня снизошло, что я где-то упустил данные самого опекуна.

Нашел.

Том Холт, 30 лет. И адрес.

Стол. Снова лист слегка желтоватой бумаги, напомнивший ссохшийся осенний. В горле явственно почувствовалась слетевшая с него неосторожным носком ботинка пыль. Ком горечи, который протолкнуть не удается, и холодеют кончики пальцев. Снова взгляд на стол. Окно.

Этого просто не может быть, может, опечатка, может, другой человек? Может? Может, по идее. Нереально же! А если так, почему-то я, все же, не удивлен… Я шокирован! Почему ты, Том? Почему именно ты? Это что, судьба так криво старается, чтобы мы пересекались в одной плоскости? Для чего? Я уверен, что это он, таких совпадений не бывает! В графе «работа» – фотокорреспондент. Что ещё мне нужно в качестве подтверждения?

Я со злостью захлопнул папку, не желая дальше просматривать дело. Не нужно это мне. И точка!

А ему…

Кому именно?

Мальчишке этому. Как мыслишь Георг?

Как…

Снова глоток чая, чувствую, как прохладная жидкость чертит себе путь до желудка. Я вновь и вновь вижу данные, уложенные в несколько абзацев его жизни. И вновь мечусь. Почему же стремление помочь всегда преобладает над тем, что считаешь для себя неприемлемым? Почему? Я ведь обещал себе. Никакого Тома Холта. Это, конечно, было ещё до утреннего происшествия, но и оно не может повлиять на тот факт, что видеть этого человека мне не хочется и, более того, - не следует. Ну и что, что все давно в прошлом. Себя-то для чего провоцировать?

А если посмотреть с другой стороны, сколько таких вот мальчишек? Сотни. У этой сотни проблемы разного характера: у кого-то сносит крышу от гормонов, у кого-то - от боли, у кого-то - от одиночества. Большинство из этих ребят стараются справиться с этим, но есть и единицы, которым действительно нужна помощь. И чаще всего эти единичные случаи не поддаются какому-либо вмешательству. Мы - сторонние наблюдатели, которые, в лучшем случае, могут стать обыкновенными слушателями. И еще не факт, что с нами заговорят. Чаще - нет. Чем я смогу ему помочь? Чем, Георг? Чем ты можешь помочь?

Тянущее необъяснимое чувство в груди говорит о том, что пытаться стоит. Даже зная результат, мы все равно пытаемся пробиться. Пытаемся стать для этих ребят... нет, не друзьями, не близкими, а теми самыми «слушающими» людьми, хотя и посторонними. Посторонними быть значительно проще. Мы - те люди, которые случаются в их жизни наряду с неприятностями и бедами, навалившимися на них. Если есть мы, значит, есть и неприятности. И хорошо, если мы уходим. Но, прежде, мы всегда пытаемся помочь. Всегда. Так почему я сейчас думаю об отказе от дела только из-за личных мотивов? Я не имею права. Я права не имею, это мелко.