Blackbird (ЛП)

Юри был измотан, с двухдневной щетиной на лице, песок и пыль покрывали его одежду, но он внезапно встрепенулся, когда хор голосов сменился глубоким баритоном. Ему доводилось видеть такие здания в Берлине, разбросанные по всему городу, разбитые, покрытые надписями или сгоревшие. В их стенах больше не было пения, но здесь, за сотни километров, среди совсем другого мира этот храм был чудесно, вызывающе живым.

Его глаза защипало, когда открылись двойные двери и люди начали выходить из главного зала в прихожую. Некоторые из них улыбнулись и одобрительно кивнули Кристофу, прежде чем с интересом посмотреть на Юри, но когда появилась невысокая женщина с темными, седеющими волосами под шляпой, Кристоф вскочил на ноги и широко раскинул руки ей навстречу.

— Мириам! — крикнул он и наклонился, чтобы она крепко обняла его и поцеловала в обе щеки.

— Крис, ты тут, милый мальчик, — сказала она по-немецки (к счастью, на том немецком, который Юри понимал). — Кого же ты сегодня выловил для меня в Боденском озере? (5)

— Мириам, моя дорогая, это герр Кацуки, — Кристоф помахал ему рукой, когда Юри неуверенно поднялся на ноги. — Ты знаешь, Мириам была моей первой, — добавил он, подмигивая. Она пихнула его в бок.

— Этот ужасный молодой человек подразумевает всего лишь то, герр Кацуки, что я была первой, кого он провел через немецкую границу, как и Вас.

— В тридцать четвертом, — сказал Кристоф, прикладывая руку к сердцу. — Я хорошо это помню. Юри тоже только что приехал из Берлина.

— О… — выдохнула Мириам, и на ее лице появилось задумчивое и невыносимо печальное выражение, как будто она вдруг увидела человека, который давно считался мертвым. Она подошла и обняла Юри. — Думаю, сначала я должна накормить вас обоих завтраком и позволить вам поспать, а позже… Вы расскажете мне? О городе?

Берлин вспыхнул в голове Юри, как на ускоренной в три раза кинопленке: разбомбленные здания и агитационные плакаты, цветы в Тиргартене и галки на снегу, папиросы, книги и парикмахерские, скрип его велосипедного седла и ярко-красная кровь на пальто Хигучи, а в неподвижном центре этого водоворота был Виктор, Виктор, с его яркими голубыми глазами и сердцем Юри в руках.

— Да, конечно, я расскажу, — сказал он и наконец дал волю слезам.

_________________________________

1.«Фридрихштадтпаласт» (нем. Friedrichstadt-Palast) — театр-ревю в центре Берлина. С 1984 года находится в здании на Фридрихштрассе. Один из ведущих театров Европы, представляющих данный вид искусства, характерной особенностью которого, помимо прочего, является традиционный канкан. В эпоху национал-социализма театр был переименован в Theater des Volkes.

2. «Привет, красавчик!» (французский)

3. Шахарит (Shacharit или Shacharis) — утренняя молитва в иудаизме, одна из трех дневных молитв.

4.Также известная как Песнь Марии, по византийской традиции, Ода Богородице. Традиционно включается в литургические службы Католической Церкви (во время вечерни) и восточных православных церквей (в утренние службы). Это один из восьми древних христианских гимнов и, возможно, самый ранний гимн Марии.

5. Озеро, находящееся в предгорьях Альп на границе Германии, Швейцарии и Австрии. Говоря о Боденском озере, имеют в виду три водоема: Верхнее озеро, Нижнее озеро и Рейн, который их соединяет.

========== Chapter 3: Berlin, Part Three (4) ==========

Стефан Риттбергер был мертв.

Это был дорогой уход, стоивший Виктору хороших часов, двух пар запонок и немалого количества рейхсмарок, которые пришлось выложить, чтобы уважаемые люди из его отряда Фольксштурм (1) поклялись, что «Риттбергера пристрелили, господин, пуля вошла прямо в голову, а когда русские наступали, он оказался за линией фронта, нет никакой надежды обнаружить тело, да, настоящая трагедия».

Стефан Риттбергер был мертв, и в конце апреля 1945-го в его дом ворвался почти такой же опустошенный и растерянный человек, пока артиллерийский огонь гремел громом на улицах. В квартире оставалось мало того, что Виктор хотел бы забрать, и намного больше того, чему не помешало бы исчезнуть в пожаре или завале от взрыва, чтобы в Берлине стерлись все следы его присутствия. В нагрудный карман Виктор положил фотографию матери, вложенную в краткое письмо, полученное им из Цюриха полтора года назад об успешном прибытии Юри в Швейцарию. Он разбил роторную шифромашину молотком еще до того, как Красная армия окружила город, и затем упаковал небольшую сумку, закинув в нее немного еды и «Романсы без слов». Под конец он пристегнул к поясу кобуру со своим служебным пистолетом.

В спальне Виктор отшвырнул дорогостоящие костюмы Риттбергера и потянулся за коробкой в самой нижней части шкафа. Там не было его офицерской фуражки или форменной гимнастерки, но вместо них ждала своего часа короткая кожаная куртка советского образца — единственный клочок правды, который он хранил шесть с половиной лет. Он небрежно сбросил пиджак и надел куртку поверх жилета, застегнув пуговицы на груди.

Виктор провел рукой по волосам, совершенно потерявшим опрятный вид за прошедшие недели. Последние восемнадцать месяцев он провел, как сухая трава на ветру, живя жизнью Риттбергера, как призрак, и делал все возможное, чтобы не вспоминать о настоящем себе. Но куртка являлась чем-то реальным, осязаемым — она была частью капитана Виктора Никифорова, который не скрылся в ночи, направляясь к швейцарской границе. Он выпрямился и поднял подбородок. Наконец-то он снова солдат!

Сквозь окно спальни проникали треск и звуки стрельбы где-то поблизости. Привязав самый причудливый и дорогой белый шелковый платок Стефана Риттбергера к палке, он вышел на улицу.

Примерно в полукилометре от его дома пехотный взвод Красной армии закрепился на маленькой площади; как только Виктор возник в их поле зрения, на него нацелились сразу три винтовки, появившиеся из-за баррикад. Он поднял руки, размахивая импровизированным белым флагом, и замедлил шаги.

— Стой, где стоишь, нацист!

Виктор прекратил махать флагом, и его сердце замерло, когда он обратился по-русски, по-русски:

— Товарищи, пожалуйста, могу я поговорить с вашим командиром?

Винтовки не исчезли, но солдат ответил ему на том же языке, и его звучание было прекраснее всего, что Виктор когда-либо слышал:

— Кто Вы?

— Я капитан Никифоров, офицер НКВД, и с 1938 года выполнял чрезвычайно секретное задание в Берлине, — он мягко улыбнулся. — Очень приятно снова услышать голос товарища.

Одна из винтовок исчезла за самодельной баррикадой, и через несколько секунд на ее месте появилась голова в каске, принадлежащая молодому человеку с квадратным, суровым лицом. На расстоянии Виктор не мог разобрать его знаков отличия, но поскольку стрелки́ расступились перед ним, мужчина явно был офицером.

— Если Вы действительно разведчик, тогда Вы знаете, что должны произнести определенную фразу, — сказал тот.

Эта была одна из любимых фраз его матери; вышитая и вставленная в рамку, она висела на их семейной кухне еще с самого детства Виктора:

— По словам товарища Ленина, каждая кухарка должна научиться управлять государством. (2)

Молодой офицер встал, дал знак своим людям и, быстро перебравшись через баррикаду, сделал несколько широких шагов к Виктору. Остановившись, он бойко отдал честь. Его суровое лицо не выдавало эмоций, но в глубине зрачков вспыхнули искорки восторга. На вид ему было лет двадцать.

— Лейтенант Алтын, 150-я стрелковая дивизия.

— Товарищ лейтенант, — поприветствовал его Виктор, отдав честь в свою очередь. После всех этих лет его сковывала некоторая неловкость, но возвращаться в свое русло было так хорошо, так правильно и естественно. — Чем я могу помочь?

***

Артур вставил в ладони Юри чашку свежего горячего чая, а Глен увеличил громкость радио.

«Конец войны в Европе теперь ближе еще на один шаг, так как американские и советские войска объединили свои силы на реке Эльба, — раздался четкий, ясный голос Джона Снагга (3) из приемника. — Командиры дивизии Соединенных Штатов и подразделения Советской гвардии встретились в Торгау, к югу от Берлина, 26 апреля в 16 часов по местному времени. Среди офицеров царила дружеская атмосфера, а лейтенант Уильям Робертсон из армии Соединенных Штатов и лейтенант Александр Сильвашко из Красной армии официально пожали друг другу руки перед группой фотографов. В заявлении, опубликованном Даунинг-стрит, премьер-министр Уинстон Черчилль одобрил это событие: „Мы объединимся в истинном и победоносном товариществе и с непреклонной решимостью достигнем нашей цели и исполним наш долг. Мы вместе пойдем вперед на врага“».