Blackbird (ЛП)

***

Каждый раз, когда поезд из Ингольштадта содрогался, останавливаясь у очередной крошечной сельской станции, Юри сжимал кулаки в карманах пальто и всматривался в полосу платформы, пытаясь различить любой признак солдат или гестаповцев. «Меня зовут герр Такахаси, — повторял он про себя. — Я еду по работе. Я работаю на посла Осиму. Вот мои документы, чтобы доказать это».

Через несколько часов после полуночи, когда он в беспокойстве закурил одну из последних сигарет, дверь в его купе распахнулась. Но человек, который вошел, ни на какого солдата не походил. Он был высоким и держал в руках сырую от дождя шляпу, демонстрируя копну густых светло-золотистых волос. Пенсне приютились на его переносице, и маленькие, аккуратно подстриженные бородка и усы украшали его лицо. Мужчина прислонился к косяку дверного проема, когда поезд снова начал двигаться, и его взгляд пробежался по Юри с ног до головы.

— Salut, beauté, (2) — поприветствовал он, а потом дал двери захлопнуться за ним и опустился на сиденье рядом с Юри. — Или я должен сказать «герр Черный Дрозд»?

Юри пристально посмотрел на него.

— Кто Вы? — спросил он по-французски.

— Господи, какое счастье, я уж боялся, что придется говорить по-немецки все время, — мужчина протянул руку. — Для тебя, полагаю, я Лутц, но я предпочел бы, чтобы ты называл меня Кристоф. Я здесь, чтобы доставить тебя в Женеву.

Юри осторожно пожал ему руку.

— Кацуки, — сказал он, — я Кацуки, но я не ожидал сопровождения.

Кристоф усмехнулся.

— Боже, ты и в самом деле не знаешь что ли? Если я не доставлю тебя в Лондон, завернутого в атласный бант, это будет стоить мне головы! Ты был нашим человеком в Берлине, мсье Кацуки. Я буду удивлен, если старый добрый король Георг не захочет пожать тебе руку.

Юри глубоко затянулся и закашлялся, как какой-то мальчишка. Кристоф похлопал его по спине.

— Ты выглядишь так, словно тебе надо хорошо поспать, когда докуришь.

— Не знаю, смогу ли я.

— Но стоит попробовать, не так ли? — Кристоф снова посмотрел на него, и его весьма бесстыжий взгляд теперь превратился в любезный, почти родительский, хотя вряд ли он был сильно старше Юри. — Ну, решишь ты спать или нет, я все равно буду здесь, чтобы присматривать за тобой. Фрау Арабеск пронесется штормом через весь континент, если я допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Юри даже рассмеялся, представив, как Минако-сан сеет месть по всей Европе за него, хотя его голова пульсировала, а грудь болела.

— Я не знаю, почему они просто не отправили ее на парашюте в Берлин, чтобы лично разобраться с Гитлером.

— Тогда вся война закончилась бы через час максимум, — согласился Кристоф.

Неожиданно, но под медленным ритм движения поезда и под беззаботную болтовню Кристофа по-французски Юри сумел погрузиться в полноценный сон. Глухой стук двигателя просачивался в его видения. Немного позже его разбудила рука на плече; небо стало светлее, и он смог отчетливо разглядеть указатель на платформе станции: Фридрихсхафен. Дождь прекратился, но по небу все еще медленно плыли облака.

— Конец пути, мсье Кацуки, — прошептал Кристоф и встал, чтобы снять чемодан Юри с багажной полки. — Держи свои документы под рукой, но главное — оставайся рядом со мной, и если я скажу тебе сделать что-нибудь, сделай это в точности и сразу, хорошо?

Юри кивнул. Он испытывал невыносимую сонливость, пока следовал за Кристофом из поезда. Когда они сошли, он увидел, как тот что-то передал одному из охранников и получил нечто другое взамен. Затем Кристоф схватил Юри за локоть и потянул за собой в темноту — не через ворота контрольно-пропускного пункта, а вокруг задней части здания вокзала. Там оказался высокий забор, увитый колючей проволокой, и закрытые ворота, но Кристоф достал из рукава пальто ключ, подмигнул Юри и открыл замок.

— Если эта война и научила меня чему-то, — сказал он, запирая ворота за ними и кладя ключ под камень, — так это тому, что стоит иметь друзей в разных невзрачных местах.

Он повел Юри по пока еще темным улицам чужого города, и они спустились к берегу большого водоема, который проблескивал в предрассветном сиянии луны, мелькающей сквозь облака. Кристоф приложил пальцы к губам, чтобы издать низкий свист — три разных звука, тон которых поднимался и падал. Прошла долгая, тихая минута, прежде чем Юри услышал шум дребезжащего лодочного мотора, приближающегося со стороны соседнего мыса.

— Ты не страдаешь морской болезнью? — спросил Кристоф. — Бумажного пакета у меня нет, так что придется перегнуться через борт!

— Думаю, со мной все будет в порядке, — ответил Юри, хотя его живот скручивало из-за плохого сна и всего остального, что случилось за эти невозможно долгие сутки. Их паромщик был низкорослым и толстым; на его густых седых волосах косо сидела шляпа. После того как Кристоф, будучи истинным джентльменом, помог Юри залезть в лодку и грациозно запрыгнул сам, он заговорил с лодочником на языке, который звучал, как немецкий, но Юри не смог толком разобрать ни слова.

Они плыли по озеру медленно и размеренно. Шум и тряска поезда сменились на мягкий, успокаивающий плеск волн о корпус лодки. Холодный ночной воздух был слишком бодрящим, чтобы снова уснуть, но Юри соскользнул в какую-то дрему наяву, в транс воды и лунного света. На горизонте что-то постоянно появлялось и исчезало, сверкая золотом, словно пустынный мираж. Когда Кристоф пробрался к носу маленькой лодки и устроился рядом, Юри молча указал вдаль.

— О, это всего лишь Романсхорн, — сказал Кристоф. — Нам потребуется около получаса, или, быть может, три четверти часа, чтобы туда добраться.

— Почему он, — Юри пытался подобрать слово получше, — такой яркий?

Кристоф посмотрел на него с любопытством, а потом его осенило.

— У нас в Швейцарии не везде отключают электричество, — пояснил он. — В большинстве крупных городов — да, но на границе нет. Так американцы и англичане могут понять, что им нужно лететь немного дальше, чтобы сбросить свои бомбы.

— Значит, горят уличные фонари?

— Да, глупый, — сказал он ласково. — Хочешь, чтобы я сфотографировал тебя с одним из них на память?

Юри поворчал на него, пока они приближались к городу, но не отрывал глаз от сияния вдалеке, подобного растянувшемуся по серой воде лучу маяка.

В следующем поезде Юри спал более крепко, напряжение постепенно начало покидать его тело, не оставляя следов, кроме глубокой усталости. Кристоф тоже казался сонным, когда снова разбудил Юри на большой открытой станции, заполненной людьми, спешащими на работу. К тому времени наступил настоящий день, белый и прохладный.

— Добро пожаловать в Цюрих, мсье Кацуки, — Кристоф снова взял чемодан Юри, открыв для него дверь купе. — Я чувствую себя дерьмово, а ты выглядишь еще хуже, поэтому мы встретимся с моей подругой, которая сможет приютить нас на ночь или две. Так подойдет?

Юри смутно кивнул. Держась за стену вагона, чтобы не упасть, он сошел на платформу. Все его тело ныло в ожидании мягкой, удобной кровати, как в его доме в Берлине, как…

Нет. Он не хотел продолжать эту мысль. Кристоф протащил его сквозь утренние толпы и вывел на улицы города. С юга дул пахнущий чистотой ветер, на дорогах и тротуарах заиндевела роса, и люди вокруг них говорили на том же самом малопонятном немецком, которым Кристоф пользовался, беседуя с человеком в лодке. Когда они остановились, то оказались перед зданием, которое резко выделялось среди других: ровные полосы кладки из мягкого красного и желтого песчаника увенчивались двумя короткими, толстыми, куполовидными башнями на крыше.

— Синагога, — обыденно сказал Кристоф, когда Юри с любопытством посмотрел на него. Тот взглянул на часы. — Мы рановато, шахарит (3) еще не закончился, но никто не будет возражать, если мы подождем в прихожей. Пойдем.

Они сели на жесткие стулья в простой маленькой комнате прямо у входной двери. Через запертые двойные двери Юри слышал пение — хор мужских голосов на неизвестном ему языке. Это слегка напомнило вечерню в часовне Уодема: медленные переливы хора, воздушно поющего «The Magnificat» (4) под аккомпанемент звучащего органа. Тут же звучание было богаче и при этом более мягким, без сопровождения инструментов: голоса поднимались и падали в нежном взаимодействии. Комната была бесшумной, звуки с улицы почти не проникали, и все пространство заполнялось только пением, без устали разгоняющим тишину.