Крестовский треугольник

— Пишите.

— Что? — Андрей удивленно вскинул брови.

— Я вам буду диктовать, а вы пишите, – извлекая все из той же папки небольшой блокнот, промолвил следователь. Его голос звучал ровно с достаточной долей безразличия.

Молодой человек послушно взял ручку и приготовился. Евгений Петрович стал диктовать:

— Федор Михайлович Достоевский. Написали? Пишите дальше с новой строки… кавычки отрываются… Ко всему-то подлец-человек привыкает! Кавычки закрываются. Написали?

Андрей молча кивнул.

— Кавычки открываются. Три точки… выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека… запятая… но это страшно несправедливо и обидно для зверей… двоеточие…

С каждым написанным словом у Андрея внутри холодело все больше. Он нервно сглотнул. Золотарёв, не отрываясь от блокнота, продолжал:

— Зверь никогда не может быть так жесток как человек… запятая… так артистически… запятая… так художественно жесток… точка. Дописали?

По спине Андрея прокатилась волна мурашек. Кончики пальцев стали ледяными, а ладони покрылись неприятной липкой влагой. Чего добивается следователь? Разве он не понимает — Андрей ни за что не станет оговаривать себя! Он чист перед законом, перед людьми, перед Ромой и Саней. И ему не в чем признаваться. И это главное!

— А теперь загните эту часть листка так, чтобы её не было видно.

Андрей безропотно подчинился словам следователя.

— А теперь, Вересов, пишите, как все было. Как вы совращали ребенка. Во всех подробностях, не стесняясь, будто на исповеди. – Ни один мускул не дрогнул на лице Золотарёва.

— Я никого не совращал, — Андрей уставился глазами в стол.

Золотарёв почувствовал, как в нем поднимается волна ярости.

— Врешь, сука! Врешь! – он резко ударил ладонью по столу. – Как это было?! Ну, давай, выкладывай! Как ты его раздевал… Ну?! Где ты его трогал? Или что? Может, свой член трогать заставлял? Что делал?

Андрей молчал, слушая длинную тираду Золотарёва.

— Рассказывай, Вересов, рассказывай… — уже более ласково заговорил Золотарёв, пытаясь заглянуть Андрею в глаза. — Все равно же расколешься… чего ты в несознанку со мной играешь? Героя из себя корчишь.

Следователь в ожидании смотрел на Андрея. А тот сидел, опустив голову, и судя по всему, не собирался давать признательных показаний. В воздухе повисла напряженная пауза.

Сделав глубокий вдох, Евгений Петрович продолжил уже более спокойным голосом:

— Откройте ту часть листа, которую вы загнули и прочитайте вслух, что написано.

Андрей стал читать:

— Федор Михайлович Достоевский. Ко всему-то подлец-человек привыкает! …выражаются иногда про «зверскую» жестокость человека, но это страшно несправедливо и обидно для зверей: зверь никогда не может быть так жесток как человек, так артистически, так художественно жесток.

Произнесенные вслух слова били по ушам, забирались леденящим ужасом под кожу, заставляя сердце трепыхаться, словно флажок на сильном ветру. Дыхание Андрея сделалось частым, отрывистым.

— Я ничего не делал, — поняв ту хитрую игру, которую с ним ведут, Андрей продолжал стоять на своем.

Золотарёв вскочил и, нависая над столом, зло уставился в зеленые глаза.

— Пиши, Вересов! Пиши! Если не хочешь, чтобы тебя ещё до суда порвали в клочья!

От внезапного жеста Андрей вздрогнул и, отпрянув, отрицательно покачал головой.

— Не зли меня, Вересов! Лучше во всем признайся! Не усугубляй и без того говенную ситуацию, в которую ты вляпался!

— Не буду.

Покопавшись в папке, Золотарёв вытащил из нее бумагу и, держа за край, показал Андрею:

— Знаешь, что это?

— Нет.

— Это решение суда о содержании тебя под стражей до окончания следствия. Знаешь, что означает «содержание под стражей»? — не дожидаясь ответа, он продолжил: — Это значит, что тебя сегодня же… повторяю… сегодня же… переведут из ИВС в СИЗО. И ты пойдешь в камеру к зэкам. Ты хоть это понимаешь, Вересов? Ты понимаешь, что там с тобой сделают?

От страха у Андрея закружилась голова.

— Последний раз тебя спрашиваю. Будешь писать добровольное?

— Нет.

Золотарёв оперся локтями о стол и обхватил голову руками.

— Не понимаю, чего ты добиваешься? Хочешь, чтобы тебя оправдали в суде? — он устало взглянул на подозреваемого. — До этого еще дожить надо, Вересов. Просто тупо дожить. А в СИЗО тебе этого не дадут… Тебя сегодня же грохнут. Вначале трахнут всей камерой, а потом забьют до смерти.

— Я не буду ничего писать.

Упрямство Андрея выводило из себя. Золотарёв понял, что так он ничего не добьется. Придется немного обломать зарвавшегося парня.

— Все! Можете увести! — Евгений Петрович разочарованно махнул рукой, вскинув глаза на конвоира.

***

За окном уже стемнело. На улице моросил холодный дождь, смывая следы недавно выпавшего снега. В лужах, вздрагивающих от каждой капли, отражался унылый фонарный свет.

Этот почти завершившийся рабочий день был весьма обычным, без лишних стрессов и тревожных звонков из министерства. Никитин закончил свои дела и, отпустив секретаршу пораньше, собирался уже уходить, как в дверь постучали. Не дождавшись приглашения, в кабинет вошёл высокий светловолосый мужчина. Черная стеганая куртка была распахнута. Под ней виднелись строгий серый пиджак и светлая кремовая рубашка. Костюмные брюки и галстук дополняли собранный аккуратный образ незнакомца. Резкие черты лица подчеркивали изящные очки в тонкой золотой оправе. В руках мужчина держал коричневую кожаную папку.

— Вы ко мне? — Никитин с любопытством посмотрел на вошедшего.

— Добрый вечер, я из следственного комитета. — Незнакомец уселся за стол и, положив на него папку, расстегнул молнию, извлекая на свет визитку. – Золотарёв Евгений Петрович.

Он протянул карточку озадаченному Никитину.

— А вы директор этого чудного заведения, Никитин Сергей Петрович.

— Откуда? — брови вышеозначенного директора поползли вверх.

— Я следователь. У меня работа такая. Все. Про всех. Знать.

— Чем могу быть полезен? — Сергей Петрович почувствовал, как от волнения ворот рубашки внезапно сдавил шею. Засунув палец за воротник, он попытался ослабить давление, расстегивая верхнюю пуговицу. Не каждый день приходится разговаривать со следователем из прокуратуры.

— Можете. Я задам вам несколько вопросов. Вы не против?

— А что? Что-то произошло?

— Если бы не произошло, то вряд ли я оказался сегодня в вашем кабинете. Итак, могу начать?

— Да-да, конечно. Задавайте.

— В вашей школе учится некий Александр Крестовский.

Под ложечкой неприятно засосало. «Вот оно! Началось!» — подумалось Никитину.

— Скажите, в последнее время какие-нибудь события, связанные с этим мальчиком, не происходили? Может, вы что-то видели или слышали?

«И видели, и слышали! Господи! А Лев еще предлагал расслабиться и не паниковать! Так, спокойно! Дыши глубоко и ровно!» — Никитин почувствовал дикую неровную пульсацию в недрах могучей груди.

— Ну-у, было… Может, по коньячку? — он чувствовал, что без дозы алкоголя ему будет сложно расслабиться и не паниковать.

— Нет, спасибо, на службе не употребляю.

— А у меня рабочий день закончился. С вашего позволения… — Никитин полез в несгораемый шкаф и, достав оттуда початую бутылку, плеснул немного в стакан. По комнате поплыл горьковатый аромат. Выпив одним глотком содержимое стакана, Никитин громко шмыгнул и, медленно выпустив воздух изо рта, начал рассказывать: — Где-то с месяц назад ко мне в кабинет пришла классная руководительница восьмого «А». Она была весьма обеспокоена ситуацией в семье Саши. Утверждала, что его отец живет с мужчиной и что мальчику угрожает опасность.

— А вы не думали, почему она так решила?

— Откровенно говоря, меня насторожила эта информация, но я не считаю, что если мальчик живет в семье геев, то ему нужно чего-то опасаться.

— Ну, во-первых, в нашей стране законом такие отношения к семейным не приравниваются. А во-вторых, если женщина заявила подобное, то у нее наверняка были для этого основания. Вы не пытались разобраться в ситуации?