Монастырь (СИ)

====== Монастырь 1: 31 глава ======

31

– Николай... – Этьен коснулся руки друга, тряхнул его за плечо. Ладонь была уже холодная, значит, зелье действовало. Только вот снять громоздкого русича с телеги и пристроить к костру не было никакой возможности – по крайней мере, силами одного Этьена. – Эй, Николай, ну проснись же! Хоть ненадолго... я ж не подниму тебя. – Надежда на пробуждение была слабая, конечно, но все же была. А иначе... иначе придется придумывать что-то другое, и очень быстро. Николай плавал в мути. Он не мог понять, что происходит. Последние мгновения перед глотком из пузырька путались, мешались в мозге, перед внутренним взором мелькали Себастьян, Легрэ, Этьен... Этьен... Холодный, отталкивающий голос... Не нужен... Даже как друг... И этот странный зов... Этьен? Презрительный взгляд Легрэ... Холодный Себастьяна... Мягкий голос Этьена... Этьена? – Этьен? – язык еле ворочался, Николаю было очень холодно, его лихорадило. Только теплый голос франка задавал направление. Что-то нужно делать... Но что? – Господи, Николай, ну наконец-то! – Этьен потянул русича на себя – все еще вялого, сонного, вздрагивающего от побочного действия лекарства, но уже пришедшего в сознание, счастье-то какое! – Давай, обними меня за плечи и попытайся сползти с этой адовой телеги... не упади только, ради всего святого. К костру... вот так... сейчас мы тебя согреем. – К костру? – Николай еще не понимал, что происходит. – Какой костер? Он подчинялся словам франка, пытался что-то делать, куда-то двигаться, но все еще не понимал, где он находится, что ему делать. Цеплялся за Этьена, как за спасательный круг, как за единственное, что у него есть в жизни. Перед глазами мелькали деревья, трава, всполохи огня. – Этьен... Почему я жив? – грудь и руки, повернутые к костру, чувствовали живительное тепло, спину, казалось, окунули в лед. – Что со мной? – Ты идиот, вот что с тобой! Руки подними! – Этьен принялся стаскивать с друга подбитый мехом пелиссон, затем расшнуровал рубашку. Радость от того, что Николай жив, несмотря на все свои глупости, мешалась со злостью на эти самые глупости. – Потерпи, сейчас теплее будет... руки сюда... ага. За каким дьяволом тебе понадобилось пить эту гадость? Щедро плеснув на обнаженную спину Николая граппы, библиотекарь начал энергично его растирать. – Озноб – это из-за лекарства, которым тебя травник наш напоил, скоро пройдет. Должно вывести ту дрянь, которой ты наглотался. Мы сейчас в лесу, по дороге в Улазью... я тебе все расскажу, как только ты в себя придешь окончательно... Николай, ну как ты мог?! Русич лежал у костра на одеяле, такой замерзший и растерянный, что вся злость куда-то разом испарилась. Этьен прижался к другу со спины, обнимая и согревая его, закутывая их обоих во второе одеяло и теплый плащ. От волос Николая, кажется, все еще пахло утренними ромашками. – Я... Я не помню... – русич окончательно растерялся. Этьен его обнимает? И это после всего, что случилось в келье Себастьяна? Николай вдруг ясно вспомнил, что именно он делал, и лицо залило мучительной краской стыда. Ну как он мог? С чего, интересно, его потянуло на такие откровения? Мысли двигались с трудом, сталкивались между собой как бревна при сплаве по реке. Вверх выплыла одна мысль, застопорив все остальные: – Улазью? Зачем в Улазью? От тела прижавшегося Этьена расходилось приятное тепло, и мужчине казалось, что становится намного теплее. В любом случае, даже если бы становилось хуже, Николай ни за что бы не отказался от них. Вполне может быть, что ощущение истомы от обхвативших его смуглых рук франка больше никогда не повторится. – Затем, что наш ушлый падре послал нас с тобой именно туда, – удивительное дело, но библиотекарь тоже начал согреваться – не столько снаружи, сколько изнутри. Только теперь он понял, сколько сил отнимала бессмысленная обида и злость. Кем бы ни был Николай, что бы он ни сделал, сейчас это не имело значения. Он жив, он очнулся, в его спину так приятно уткнуться носом... все остальное вполне можно выяснить потом. – Тебе как, получше? – Д-д-да... Наверное, – русич не хотел обманывать, ему действительно было лучше, но с другой стороны так не хотелось, чтобы Этьен куда-то уходил. Про себя он вдруг взмолился: “Пусть еще чуть-чуть полежит!” Странное желание пробуждало еще большее сомнение в своей нормальности и порядочности, но... Пусть еще полежит... – Зачем он послал нас в Улазью? Николай старался не шевелиться, чтобы лишний раз не потревожить Этьена, и не сделать ничего такого, что могло бы быть воспринято библиотекарем как нехорошие действия с его стороны. – За какими-то бумагами... лежи спокойно. – Этьен крепче обнял друга, согревая и согреваясь сам. – За бумагами и за деньгами... я сам толком не знаю. Он сказал... – “он” много чего сказал, только стоило ли сейчас об этом вспоминать? Ничего, что действительно имело бы значение... – франк, сам того не замечая, сильнее стиснул русича, выдыхая сквозь зубы: – Он сказал, чтоб мы срочно делали ноги из монастыря, пока туда не ворвалась королевская гвардия и всех не переубивала. Остальное... на месте разберемся. Николай растерянно заморгал: – А причем тут королевская гвардия? К голове русича постепенно возвращалась ясность, но слова Этьена он никак не мог осознать. Они же готовились к приезду инквизиции! Но, с другой стороны, это хорошо, что пока ничего не понятно. Лежать, не двигаться, греться теплом и телом франка... Он бы еще раз покраснел, если бы мог, но пусть все будет так. Так хорошо. – Понятия не имею, – честно ответил Этьен. Ну конечно, Николай же помнит только то, что случилось перед их грандиозным скандалом! – Так падре Себастьян сказал. Ты хоть помнишь, как зелье выпил? Обо всем остальном, что случилось в то утро, Этьен с несвойственной ему тактичностью пока решил не напоминать – успеется еще. – Через два дня после того, как ты отключился, падре выдал мне денег, одежду, инструкции и твое бесчувственное тело. Сейчас третий день, как... – франк не договорил. Уши Николая пламенели на зависть костру. Спросить сейчас, что ли? Или подождать? – Тебе точно ничего не надо? Горячего травяного отвара там... или граппы? Николай попытался понять, что ему лучше сейчас. По уму, нужно бы отвара, но очень хотелось граппы... Может быть, после нее станет полегче на душе? – Не помню. Граппы лучше, – ответил Николай и сжался. Сейчас Этьен встанет и все. И это будет правильным, но почему же так не хочется? – Держи, – Этьен неохотно выполз из-под одеяла, дотянулся до тюка с провиантом, куда наспех сунул заветную бутыль после растирания больного, и вместе с трофеем забрался обратно в уютное тепло. – Сам сможешь, или помочь? Может, еще разок растереть? Или согрелся уже? Николай растерялся и покосился на Этьена. Такое поведение франка было нормальным для друга, но... – Дай я сначала хлебну, а потом посмотрим, – пальцы еще слушались не очень хорошо, но бутыль удалось ухватить. Русич перевернулся на спину, выдохнул, лихо опрокинул бутылку, но в последний момент рука вдруг ослабела и бутыль со всего размаху ткнулась ему в зубы, вылив гораздо больше жидкости, чем хотелось. Машинально выпустив граппу, Николай попытался приподняться, кашляя и отплевываясь от спиртного, причем большая часть жидкости полетела в сторону Этьена. Когда русич заметил это, он попытался задержать дыхание, чтобы прекратить это безобразие. Просидев с секунду с огромными виноватыми глазами, мужчина не выдержал и опять принялся кашлять, постаравшись в этот раз свалиться в другую от Этьена сторону. – Предлагал же ему помочь... – Этьен, отряхивающий с широких, похожих на крылья рукавов блио последствия самоуверенности друга, напоминал мокрого взъерошенного скворца. – По спинке похлопать? На упомянутую “спинку” тут же была наброшена рубаха – еще не хватало, чтобы только-только пришедшего в себя пациента просквозило коварным весенним ветром. – Одевайся, – предложил франк, когда русич наконец-то прокашлялся. – А то все тепло растеряешь, и снова придется тебя греть! Хочешь травки? Как раз настояться должна была... – Этьен посмотрел в большие несчастные глаза Николая и вздохнул. – Ты одеться-то сам в состоянии? Русич, уже начавший злиться на себя, кивнул. “Да что за напасть!” – думал он, усаживаясь и с трудом натягивая на себя рубаху. – “Что со мной происходит-то? Сначала наговорил кучу всего, потом этот пузырек с зельем, теперь вот это...” Обхватив кружку с настоем обеими руками, Николай почувствовал, как франк набросил на него одеяло. – Этьен, – вдруг сказал он, уткнувшись в кружку, – прости меня. Я не должен был... – и тут же быстро продолжил, – расскажи еще раз, что нам делать нужно? – Добраться до Улазьи – по моим расчетам, завтра мы будем уже у границ Аталии – найти там банкира Фабрицци, забрать у него бумаги и причитающуюся нам с тобой долю монастырской казны, – добросовестно перечислил Этьен. – А теперь, – он внимательно посмотрел на друга, – можно подробнее о том, чего ты не должен был? Николай еще внимательнее уставился в кружку, видимо выискивая в ней что-нибудь очень занимательное, что могло бы ему помочь. Самым занимательным в ней оказался листок какой-то травы, опознать которую он не смог. Слишком уж травка изменила свой вид после того, как ее собрали, высушили, перетерли и заварили... – Зелье Микаэля тебе давать, – глаза он упорно не понимал от кружки. Листик издевательски кружился где-то в середине, изредка выныривая, и тут же пропадая в глубинах настоя. Николай себя чувствовал примерно также – то нормально дышал, то вдруг появлялось ощущение, что его накрывает удушающая волна. – Я ведь правда... Ну... Я ничего плохого бы тебе никогда не сделал... Поверь мне, Этьен... – слова давались с трудом, да и мысли излагались как-то слишком неправильно. – А зачем ты мне его дал тогда? – В то, что Николай ему действительно не хотел зла, Этьен почему-то безоговорочно поверил сразу. Как ни странно, стена недоверия, которую старательно выстраивал вокруг себя монастырский библиотекарь, в присутствии русича неизменно рушилась. Но действительно ведь интересно – зачем? Да и маленькую месть с его стороны дорогой друг все-таки заслужил. Этьен жалобно заломил брови. – Хотел посмотреть, как действует? А вдруг бы меня паралич разбил или я бы вообще умер? Что оно безвредное, мы только со слов Микаэля знаем... а если он ошибся? Или соврал? Или ты бы дозу перепутал? Русич испуганно вздернулся от последних слов франка, едва не выпустив кружку из рук. Облегченно выдохнув, что ничего не разлил (это было бы уже слишком), Николай быстро успокоился и усмехнулся: – Ну так я не от Микаэля-то знаю. Разговорился случайно с одним его помощником, мальчик совсем, язык держать за зубами не умеет. Вот он и порассказал много. И про это зелье в том числе. Микаэль при нем его проверял. Потому я его и у... эм... взял. Я Себастьяна проверить хотел, – мужчина опять занялся кружкой, весь сжавшись, как будто ожидая удара или просто постаравшись стать поменьше. – Что-то он мутил с этой инквизицией. Да и про мальчика ничего не говорил. Не похоже это на Себастьяна. Но просто взять и подлить ему не решился... Ну вот как-то так вот... А тут еще мальчик со своим письмом и Легрэ... Вот я и решил чуть их подрассорить... Глупо получилось... – в конце голос русича сошел на совсем уж невнятное бормотание, а в голове билось: “Лишь бы Этьен не спросил про то, что в келье аббата было!” – И не говори, – тихонько усмехнулся библиотекарь в свою кружку. – Тебе, друг мой, противопоказано быть отравителем – еще отравишь не того, кого надо, потом вот так же переживать будешь! Упоминание о Себастьяне всколыхнуло в памяти их последний разговор... и то, что аббат сказал тогда про Николая, вспомнилось особенно отчетливо. Спросить или не спросить? И если все же спросить – то как? Вопрос был не из тех, что легко задать, да и ответ... Этьен вовсе не был так уж уверен, что непременно хочет его знать. – Николай... – библиотекарь сделал последний глоток и отставил кружку. Эх, хороши травы у брата Микаэля! Если б только их еще не брали без спросу всякие да не спаивали кого попало... – Можно, я тебе один вопрос задам? Кто я для тебя? Да, он хотел знать. И так достаточно голову в песок прятал, хватит! Один раз уже промаялся нерешительностью, не разобрался в себе, промолчал, когда надо было хоть что-то сказать... до сих пор жалеет. Может, и не ехали бы они сейчас куда глаза глядят... хотя теперь-то чего уж. А с Николаем они разберутся как-нибудь, не маленькие. Захочет – скажет, не захочет – его дело. Но лучше уж сказать и потом жалеть, чем не сказать и мучиться! – Друг, – русич судорожно глотнул, сжав в руках кружку. – Сейчас друг... Я надеюсь... Дерево опасно захрустело под руками, и он быстро разжал пальцы. Сразу стало еще более неуютно – хотелось чем-нибудь занять обе руки, а не только одну, держащую кружку. Николай опасливо взглянул на франка. – Сейчас? – задохнулся Этьен, мгновенно выбросив из головы мысли насчет того, что, может быть, судорожные объятия и поцелуи Николая в покоях аббата ничего такого и не значили, а Себастьян, возможно, и ошибся. – А завтра?! Послезавтра? Бывший подельник, с которым можно без сожалений распрощаться... или сдать кому... или капнуть опять того чудесного лекарства, на этот раз уже наверняка? У тебя же небось припрятан еще флакончик на всякий случай, а, Николай? – Что? – русич вскочил на ноги. Одеяло свалилось с плеч на землю. – Этьен! Да я за тебя жизнь готов отдать! Какой подельник, какой флакончик? Этьен! А, дьявол! – кружка в руке все-таки лопнула, облив мужчину все еще горячим настоем. Николай принялся судорожно отряхиваться. – Николай... о черт! – Этьену слегка перепало, но долетевшие до него брызги, к счастью, успели остыть. Ему тоже, кстати, не помешало бы, прежде чем рот открывать. – Николай, ну прости меня, я дурак, неправильно тебя понял... а что еще я мог подумать насчет этого твоего “сейчас друг”? – франк сделал ударение на слове “сейчас”. В монастыре никого нельзя было считать другом, и, позволяя себе подобное в отношении Николая, Этьен здорово рисковал. Чуть меньше он рисковал в случае Гиральда, но францисканец изначально был чужаком, не вовлеченным в их игры. Каждый из вчерашних соратников завтра мог превратиться в безжалостного противника, а для любой из овечек обширного стада ты сам в следующий момент мог оказаться злым серым волком – как только властная рука крепче сожмет твой ошейник. Они все использовали друг друга так или иначе, и всех их использовал Себастьян... – Ну я... Ну... – Николай старательно размазывал по рубахе пятно от настоя. – Этьен, я хочу быть твоим другом. Но я не уверен, что ты хочешь этого после... После всего, что я сделал. После этих слов русич подумал, что так дальше продолжаться не может, нужно все сказать, иначе доверие так и не восстановится. Он закрыл глаза и затараторил: – Этьен, я тебя люблю. Давно, очень давно. Я никогда не собирался тебе об этом говорить, да и сам очень долго не догадывался. И я не понимаю, что со мной тогда было, я больше никогда, ни словом, ни жестом! А потом вдруг растерянно выдохнул: – Вот... Ему теперь только оставалось ждать, что скажет франк, и надеяться. – Ох, Николай... – не то чтобы это стало такой уж новостью, но все равно неожиданно. И радостно вроде, и горько – потому что Этьен вполне представлял себе, каково сейчас его другу. Нет, пожалуй, даже не представлял – сам-то ведь молчал как рыба, это Николай смелый, не то что некоторые. И надо бы уже что-то сказать, ждет ведь. – Ты мне другом был всегда... был и останешься, если хочешь. Я вот хочу. Зачем я, по-твоему, увез тебя из монастыря, который сейчас королевские солдаты разносят по камешку? Лекарством отпаивал? Специально для того, чтобы, когда ты очнешься, объявить, что ты злобный гад и я мечтаю больше никогда тебя не видеть?! И... спасибо, что сказал. Я бы не сказал, наверное... потому что трус и дурак. Вот странно, раньше Этьен был уверен, что любовь – возвышенное чувство, которое блестящие кавалеры питают к прекрасным дамам, а нежные королевы – к своим верным рыцарям. Двоих мужчин может связывать лишь похоть, да и то исключительно с одной стороны, с другой-то стороны какая там может быть похоть, одно мученичество... Библиотекарь Валасского монастыря подобных отношений решительно не понимал, хотя и был далек от мысли, что участников оных надо непременно жечь на костре или распиливать надвое, придумают тоже. Но сегодня ему стало до боли ясно: что бы ни писали в книгах, любовь не делит людей на богатых и бедных, благородных и безродных... на мужчин и женщин. Ее стрелы одинаково ласковы и беспощадны ко всем. Николай растерянно потер шею. Ощущение было, как будто его из петли вынули в последний момент. – А с чего это ты решил, что дурак и трус? – Эм... – Этьен откровенно замялся. – Ну, что я трус, для тебя и так не секрет, наверное... – вот что ему стоит сейчас выдать какую-нибудь банальность? Это Николай у нас герой со всех сторон, а вы, брат Этьен, никогда особой смелостью не отличались, и совершенно зря Гиральд тогда об отваге речь завел. Трудно судить, пока не пришло время действовать? Ну вот, пришло оно. И что? – А дурак буду, если расскажу. – Ты не трус, Этьен, ты просто осторожный, – вдруг возразил русич. – Трусость – это бросить или предать близкого тебе человека, когда он в тебе нуждается. Ты же этого не делал? И ты точно не дурак. Это я по-дурацки поступаю. Он повел плечами – становилось прохладно. Подняв и накинув на себя одеяло, продолжил, горестно улыбнувшись: – Иногда лучше с самого начала промолчать. Доверие – такая хрупкая вещь, особенно в нашем монастыре. Этьен, а настоя не осталось? – Осталось, остыл вот только... сейчас подогрею. – Этьен пододвинул котелок ближе к костру, подкинул хворосту, раздул затухающее пламя. На душе отчего-то было паршиво донельзя. Может быть, потому что на доверие нужно отвечать доверием. Иначе и правда будет как в монастыре. – Николай, я... – библиотекарь зажмурился, будто собрался в ледяную воду прыгать, и обреченно выдохнул. – Я люблю другого человека. Кого – не скажу, прости. И мы с ним очень глупо расстались, хотя я его и не бросал... да и не уверен, что он во мне нуждается. И он не знает... я сам не знал... так и не сказал ничего. – Этьен заставил себя поднять голову и встретиться взглядом с русичем. – И теперь чувствую себя трусом. Прости, что говорю тебе это все, но если бы промолчал, чувствовал бы еще и предателем. Потому что доверие – оно не бывает наполовину. Либо есть, либо нет. И вранье к нему никаким боком не относится. Николай сидел, как пришибленный обухом. Вот значит как. Ну что ж, так даже лучше. Он же обещал, что никогда больше, а теперь даже в пьяном угаре никакие крамольные мысли не посетят. Потом растерянно моргнул, замялся и ответил: – Спа... – горло вдруг перехватило так, что он не смог закончить слово. Русич судорожно кашлянул. – Спасибо тебе, Этьен. Ты не представляешь, как я рад, что ты мне сказал. Мне бы теперь настоя, кажется, он уже закипел. Руки опять девать было некуда, и он принялся судорожно сжимать одеяло. – Прости, – прошептал библиотекарь. Вот совершенно зря он думал, что как только выговорится, ему полегчает – пожалуй, еще хуже стало. И Николаю паршиво небось... о господи, ну когда он научится вовремя язык придерживать?! Настой действительно успел вскипеть и даже частично выкипеть, но на две кружки все-таки хватило. – Мы два идиота, да? – невесело вздохнул Этьен, садясь рядом с другом на расстеленное одеяло. – Но знаешь, Николай... кем бы мы ни были, друзьями от этого быть не перестаем. Может быть, это самое главное. – Эх, Этьен, ну что ж нам делать, если судьба так повернулась! – русич положил руку по плечо мужчины, а потом вдруг улыбнулся и сказал. – Ну что ж, за нас! За русича и франка во вражеской стране! – и потянулся кружкой к библиотекарю. Через пять дней они были в Улазье. Телегу пришлось продать в одной из деревенек – верхом было быстрее, и Этьен порадовался, что захватил с собой лишь самое необходимое. Одежда, еда, одеяла... единственной личной вещью, которую он взял, была Библия Гиральда. Возможно, когда все дела будут закончены, он воспользуется щедрым предложением францисканца. Дела... Этьен сознавал, что лично ему монастырская казна, записанная аббатом на его имя, не сдались совершенно. К тому же, насколько он успел узнать Себастьяна, к деньгам почти наверняка прилагались неприятности, оставалось только выяснить, насколько крупные. И все же он приехал сюда, забрал конверт и теперь сидел в отведенной им с Николаем комнатушке постоялого двора и хмурил брови над его содержимым. Привычка во всем слушаться аббата? Бумаги на земли Валассии и Атальи, отчеты для Рима – стоп, а они тут что делают? – грамота на неприкосновенность для инквизиции (приятно, черт побери!) лично Этьена и его людей (под людьми, видимо, подразумевался угощавшийся в данный момент жареным мясом с подноса Николай) и... письмо инквизитору Паоло Фратори. Которое, согласно инструкциям Себастьяна, следовало передать лично в руки, запечатанным и все такое прочее. Инструкциям – потому что на письмо содержимое конверта не тянуло. Четкие указания, кому, что и когда следует сделать – падре решил не тратить слова, бумагу и чернила попусту. – Николай, – Этьен тронул друга за плечо и передал ему послание, – что ты об этом думаешь? Тот вытер руки о лежащую рядом тряпку и принялся читать письмо. По мере чтения его лицо изумленно вытягивалось. – Этьен, Себастьян нас что, опять в какую-то свою интригу впутывает? Тебе не надоело еще? Может, просто заберем деньги и уедем подальше? Зачем нам лишние проблемы? Да еще идти прямо в руки инквизиции, – русич поежился. – Да нас запросто могут убить, чтобы никто не знал про это письмо. – Надоело, – бывший библиотекарь встал и прошелся взад-вперед по комнате. – Самым разумным, конечно, будет нанять гонца, сунуть ему конверт, взять деньги и отправиться куда глаза глядят. Да и не нужны мне особо эти деньги, если честно... кстати, ты хоть знаешь, сколько там? На вот, посмотри – забирать не станем пока, такую сумасшедшую сумму иметь при себе просто опасно. Если я правильно понял, это и есть пресловутая монастырская казна. Можно даже без гонца обойтись. Достаточно развести огонь в камине пожарче, и... кто там видел те бумаги? Это не просто “какая-то” интрига Себастьяна, бери выше, Николай! Это политика. Ты внимательно читал земельные грамоты? Думаю, герцога Аталийского они бы ооочень заинтересовали. А отчеты для Римской Церкви? Я знал, конечно, что наш падре ой как непрост, но не предполагал, что настолько. Святейшая инквизиция у нас под боком, ну надо же! Выходит, и визит падре Паоло был спланирован заранее, это только мы ничего не знали... или знали? Николай, ты же у нас главный специалист по инквизиции... ну так как, знали или нет? Русич долго молчал, как будто раз за разом изучал письмо. Наконец, он поднял глаза на франка: – Этьен, отдай мне все эти бумаги, и уезжай подальше. Прошу. Денег тебе на всю жизнь хватит. – Я так понимаю, на мой вопрос ты отвечать не будешь... или это можно расценивать как “знали”? – Этьен прошелся туда-обратно еще раз и встал прямо перед Николаем, разглядывая того с каким-то нехорошим интересом. – Вроде бы у нас не так давно был разговор о доверии, недоверии и прочем предательстве... чувствую, тогда кое-кто далеко не все сказал. Не думаешь, что сейчас самое время это исправить? А насчет денег я уже говорил, что они мне не упали никуда ни разу. Русич опустил глаза долу. Он не мог всего сказать Этьену, но и солгать тоже не мог. Он и так уже сильно обидел своего... Друга, да, именно друга. В любом случае, Этьен навсегда останется ему другом. – Они тебе понадобятся, – пробормотал Николай. – Тебе нужно будет прятаться, не хочу, чтобы тебя тоже втянули. Это слишком опасно. Я не знаю, как отреагирует падре Паоло на письмо, а вскрыть я его не могу. Уничтожить тоже нельзя, – русич поднял умоляющие глаза. – Этьен, пожалуйста, поверь мне. Уезжай! – Еще как можно, – Этьен жестко усмехнулся. – И уничтожить, и вскрыть... продемонстрировать? Всегда было любопытно, о чем пишут друг другу на досуге инквизиторы! Обмениваются рецептами, как правильно жечь еретиков, или ведут сентиментально-философские дискуссии о погоде и несовершенстве земной юдоли? А насчет опасности... я, знаешь ли, не совсем дурак. Вот эту грамотку, если не ошибаюсь, подписал юный герцог Сильвурсонни своими нежными белоснежными ручками – значит, падре Себастьян на пару с братом Кристианом все же убедили его в необходимости отречения от земных благ в пользу небесных... любопытно, какими методами. Все его владения переходят под руку святой церкви, и теперь, согласно указаниям падре, мы должны уведомить об этом падре Паоло. В этой игре высокие ставки, и уж если меня в ней сделали пешкой, я хочу знать, за кого играю. В общем, так, Николай... мне изрядно надоело, что вы с Себастьяном держите меня за идиота. Либо ты перестаешь развешивать мне лапшу на уши и рассказываешь, какова твоя роль во всем этом... этом, и мы вдвоем садимся и думаем, как дальше быть и что делать, либо я сейчас собираю манатки, забираю эти бумажки и ухожу. Твою часть денег я тебе оставлю, не беспокойся. – Этьен! Как ты можешь! – русич вскинул на него больной взгляд. – При чем тут деньги! Просто для тебя это очень опасно, а со мной падре Паоло вряд ли что сделает! Этьен, ну пожалуйста! – Николай, ты слышал, что я сказал? – спокойно спросил бывший библиотекарь. – Мне повторить? Пока ты не объяснишь толком свою роль в этом безобразии, а заодно и почему тебе падре Паоло ничего не сделает, мы далеко не продвинемся. Впрочем, я уже догадываюсь, почему. Мне только одно непонятно: зачем тебе Себастьян тогда скандал устроил, если был в курсе происходящего? А, Николай? Так кто ты в итоге: доблестный шпион, засланный добрым падре Себастьяном следить за злым падре Паоло... или не менее доблестный шпион, которого добрый падре Паоло отправил следить за злым падре Себастьяном... или как там его зовут на самом деле? – Падре Ксанте, – русич опять опустил голову и принялся теребить край рубахи. – Этьен, прости, но... Ты точно понимаешь, во что ты хочешь впутаться? Он опять с надеждой взглянул на франка. Глаза буквально кричали: “Откажись! Уйди!” – Да уж не сомневаюсь, что в редкостное дерьмо! – Этьен запустил пальцы в волосы, тряхнул головой – привычные, знакомые до боли нервные жесты. – Только почему “хочешь”... мне отчего-то кажется, что я уже по уши в нем, просто до сих пор не посвящен в особо, хм, пахучие подробности. Скажем так, сейчас у меня появилась возможность из него выкарабкаться... но, знаешь, прежде чем я решу воспользоваться ею или нырнуть еще глубже, мне бы очень хотелось поговорить по душам с единственным человеком, которому я пока еще доверяю... хотя бы чтобы понять, стоит ли доверять дальше. И еще я надеюсь, что выкарабкиваться или нырять мы будем все-таки вместе... как тебе такая идея, Никола-и? – Это я привел инквизицию в монастырь, – русич опять опустил голову, устремив взгляд на край рубашки, которую он уже почти порвал. – По приказу Себастьяна. Ему нужно было, чтобы в монастырь приехал официальный представитель инквизиции. Чтобы церкви отошли земли Сильвурсонни, я точно не знаю, как он это собирался сделать. Но Себастьян сказал, чтобы я связался с инквизицией и вот... – Николай душераздирающе вздохнул. – Этьен, мне нужно передать бумаги Паоло, иначе будет что-то очень плохое. Насколько я понял – война. Он опять умоляюще посмотрел на франка. – Этьен, отдай мне все, а сам уезжай. В наступившей тишине раздался треск разрываемой ткани. Николай густо покраснел и растерянно уставился на рубаху. – Ну, ты даешь! – Этьен плюхнулся на табурет рядом с другом. – На тебя так одежды не напасешься! Знаешь, не хочу тебя расстраивать, Николай, но война может развязаться и в том случае, если ты передашь бумаги... а может и не развязаться. Мы пока видим лишь часть мозаики, остальные кусочки наверняка у наших хитрож... умных инквизиторов. Вероятно, они решили сыграть в четыре руки и оттяпать у его величества Фернандо грешный кус земли для своих святых нужд... впрочем, не возьмусь утверждать наверняка. А теперь, – франк лукаво улыбнулся, – раз все самые страшные тайны раскрыты, предлагаю обсудить степень нашего с тобой участия. Только учти: вариант “отдай мне все и беги” мы рассмотрим в самую последнюю очередь! – Этьен, – Николай был все такой же красный от смущения, но смотрел на мужчину и говорил твердо. – Что будет, если бумаги передать – это одному Богу известно, а вот если не передать, то будет явно что-то нехорошее. Может быть, я и не прав, но я не могу их не отвезти. Был бы кто-нибудь другой, стукнул бы, забрал все и уехал. Тебя не могу. Пока Николай говорил, его уверенный взгляд и твердая речь куда-то пропадали, и закончил он говорить, уже опять уставившись в пол. – Ну почему я не могу так крутить словами, как наш падре или хотя бы ты? – в наступившей тишине вдруг раздался горестный вздох русича. – Спокойно, брат Николай, – усмехнулся бывший библиотекарь, к которому наконец-то вернулось ощущение веселой непринужденности, сопровождавшее некогда их болтовню и совместные пьянки с русичем – такое родное и знакомое до боли. – Спасибо, кстати, что не стукнул. Слушай... – Этьен вновь взял письмо и теперь пристально изучал скреплявший его сургуч, – у Себастьяна была только одна печать? – Что? – Николай не на шутку разволновался и подскочил с места. – Этьен, не смей! Ты не можешь! Ну, дай хотя бы я посмотрю! В любом случае, у меня лучше получится! Этьен фыркнул. – Что, богатый опыт дает о себе знать? Да успокойся ты, не собираюсь я его вскрывать... прямо сейчас, по крайней мере. Я всего лишь хочу узнать, сможем ли мы потом его запечатать и сказать падре Паоло, что так и было. Держи, – он кинул бумагу обратно Николаю. – Может, у тебя и правда лучше получится. Николай, насупившись, глянул на франка, а потом принялся пристально изучить бумагу. – Смотри, – откликнулся он через некоторое время, – видишь, тут прошито? – он ткнул пальцем в одну сторону письма. – Обычно берут какую-нибудь специальную нить, чтобы трудно было найти замену. А вставить ту же не получится – видишь вот этот узелок? Его обрезали под корень, если вытащить нить, то сделать такой же узел не получится. Да и печать... Вспомни печатку падре – она другая. – Значит, незаметно вскрыть не выйдет? Жаль... – Этьен покачал головой. – Точно нет? У тебя ничего похожего не завалялось в карманах, доблестный представитель инквизиции? Видишь ли, было бы крайне печально прибыть к падре Паоло лишь затем, чтобы обнаружить, что в этом послании говорится что-то вроде “Немедленно схватить подателя сего и предать его жестокой казни”. Я как-то читал о двух студентах, которые попали таким вот образом... не хотелось бы повторить их судьбу! – Этьен, – Николай опять насупился. – Давай я отвезу! Если уж умирать, то лучше одному. Да и посильнее я буду, смогу отбиться, скорее всего. – Если уж умирать, то лучше никому! – Этьен был решительно не согласен с мнением друга. – Можно подумать, мне тебя очень хочется с бумагами, в которых неизвестно что, отпускать неизвестно куда, где ты будешь неизвестно от кого отбиваться. Слушай, Николай... а этот Паоло Фратори – он какой? В смысле, чего от него вообще можно ждать? Ты с ним общался? – С ним? Нет, с ним не общался, я только с нашей, валасской инквизицией общался. Я птица не того полета, чтобы с самим папским инквизитором общаться. Но он точно про меня знает. Ему про меня сообщили, и со мной должны были связаться в ту ночь, – Николай замялся, – ну в ту самую ночь. Русич виновато взглянул на Этьена и предпринял очередную попытку покраснеть. – Но про Паоло говорят, что лучше ему в руки не попадаться – очень умный, хитрый и цепкий. Клещ. – То есть подсунуть ему вскрытое письмо не получится, – подвел итог франк. – А то как вцепится... Ага, значит, кто ты такой, он знает, соответственно, бросаться на тебя вряд ли будет. Что до меня... у меня стараниями нашего падре есть именная охранная грамота... ну и не думаю, что старый интриган отправил меня за бумагами с целью угробить. Скорее – втянуть в какое-нибудь безобразие. Что ж, считайте, что я втянулся! Когда выезжаем? И главное – куда? Николай огорченно посмотрел на Этьена и задумался. – Я предлагаю вернуться к нам, в монастырь, и разузнать потихоньку, что там творится. В любом случае, после такого гигантского переполоха там должны были остаться монахи инквизиции, а от них я смогу узнать, где искать падре Паоло. – Отличная идея! – Этьен вскочил, чтобы снова пройтись по комнате. – Мы – купцы, которым приспичило съездить в Валасский монастырь, дабы замолить свои многочисленные грехи. О том, что там случилось, ничего не знаем, разумеется... светской одежды у нас полно, но можно и еще купить. Остановимся в одном из гостевых домов для паломников... ну а там будем действовать по обстоятельствам. В лицо нас никто не знает – меня, по крайней мере, да и для тебя можно придумать что-то. Люди вообще не очень-то наблюдательны... другая одежда, другая прическа, другая манера речи – и вуаля! Деньги падре предлагаю не трогать пока, у нас и своих достаточно. На дорогу нам вполне хватит, времени на сборы тоже достаточно, переночуем здесь, а с утра – в путь! Тааак, сначала портной... впрочем, нет. Сначала прикажем притащить сюда бадью с горячей водой. Как думаешь, меня не сочтут опасным еретиком, если я вымою голову? Николай лишь открывал рот – такой прыти от Этьена он не ожидал. Франк, конечно, егоза еще та, но чтобы так быстро вписаться в мирскую жизнь... Русич же, откровенно говоря, и так жил наполовину нормальной жизнью – все-таки очень много времени проводил в поездках по городам. Вроде бы “продавал” вино, а на самом деле контролировал торговлю во всех больших городах Валассии, подвластных монастырю. – Ну, прикажи, я тогда пока пойду погуляю. Николай поднялся, стараясь всеми силами скрыть смущение. Вот ведь Этьен! Странно, вроде бы совсем недавно в купальнях вместе о философских вопросах рассуждали, а теперь... Теперь ему нужно уйти, чтобы не смущать библиотекаря. Или, скорее, себя. Обратный путь до монастыря отнял меньше времени – расстояние, которое почти две недели назад они с Микаэлем и Сеем одолели за день, теперь отняло всего пять часов. Да и то сказать, перерывы на отдых делали короткие, даже костер не всегда разводили... на ночь же бывшие монахи старались остановиться на постоялом дворе. Если такового в очередной встреченной деревеньки не было, обязательно находился радушный хозяин или не менее радушная хозяйка, готовые принять “купцов” – молодых, симпатичных и явно не стесненных в средствах. Гостеприимство щедро оплачивалось серебром. Судя по более или менее завуалированным намекам одной из хозяек, оное гостеприимство распространялось не только на кров, стол и ночлег, но еще и на кое-какие излишества, но Этьену с Николаем после дня в седле было не до излишеств совершенно. К Валасскому монастырю они подъехали ближе к вечеру. Внешне все осталось по-прежнему, и Этьена неожиданно резанула острая тоска – с одной стороны, они возвращались сейчас домой, и так заманчиво было думать, что стоит переступить порог – и все вернется, и все будет как прежде – ежедневные труд и отдых, книги, молитвы, тайны, ссоры и примирения, беседы и перепалки, тепло рук и огонь глаз... Бывший библиотекарь покачал головой. Монастырь перестал быть их домом в ту самую ночь, когда они покинули его. Ничто уже не будет так, как прежде. Спешившись, монахи подошли к воротам и постучались. Этьен нервничал, но старался этого не показывать, Николай так и вообще выглядел невозмутимым, как скала. Открыли им довольно быстро – и здесь тоже ничего особенно не изменилось, разве что привратников в коричневом и белом сменили привратники в красном.