Девятая Парковая Авеню (СИ)

— Двигайся! Быстрее… — прошептал и чуть не отключился. Он разорвал меня, растекся по всему телу кровавой дрожью… нет, не разорвал, показалось. Но вошёл наконец весь, послав в меня сильным толчком разряд боли, я застонал… нет, всё, теперь хорошо, хорошо, сладко, как по маслу… в потеках его смазки из перевозбуждённого члена, то есть… так, как я люблю. Короткие, колючие и рваные импульсы исходят из его рельефных вен на члене, мне нравится, я чувствую его и его бушующую кровь, полностью… Теперь тело Шеппарда входило в подходящий жёсткий ритм, всаживаясь и вламываясь в моё всё быстрее. Его движения ускорялись с каждой секундой, я хрипло дышал, не поддаваясь искушению кричать снова… я слишком сильно взмок и устал. От сладкой и острой содомии, ещё в первые пять минут. Он отпускает мой онемевший зад, чтобы сжать и помять мой член… выжать из меня что-нибудь ещё… хочет, чтоб я вскрикнул ещё раз и сорвал голос. А я уже сорвал, охрип и затих, вздыхая. Покорно позволяю вбивать себя в постель, каждым толчком, каждым неистовым ударом вглубь. Трахай меня сильнее, трахай… упивайся неслышными воплями, увеличь давление, если хочешь, подомни под себя, только не сломай. Крёстный… мне хорошо, мне славно, верь моим глазам. Из-под закрытых век струятся слезы, но я наслаждаюсь. Верь… и не жалей.

Он не жалел. Безжалостно унёс меня куда-то к чёрту. И утопил. В своей странной, грубоватой нежности, страстно прижимая к себе и заставляя двигаться вместе с ним, выше, ниже, вперёд и вглубь, то мешая, то помогая. И всё-таки, несмотря на всплеск безумной животной похоти, он не перешёл черту. Вспотевший торс прилипал ко мне осторожно… обнимал и тёрся с трепетом. А его член проник в меня целиком, заполнил, будто ощупывая все внутренние шрамы… Следы прошлого, оставленные раскаленными иглами, ножами и щипцами. Я давно забыл (или вообще не знал?!), что от проникновения чужой плоти может быть хорошо… приятно… уютно и безопасно. Он родной, он не причинит мне зла, я убедился. Я вишу совершенно беззащитно над больничной кроватью, в его огромных руках, и чувствую, что тугое и невыносимое напряжение, росшее внутри, почти готово выплеснуться. Ещё немного, ещё один гибкий и резкий удар членом, еще один его порывистый поцелуй в мою мокрую шею, натянутые шнуры вен… Наконец по мне прошлись такие судороги, что Шеп невольно приостановился. Позволил мне кончить, упившись этим сладким колючим ощущением и только им одним… измученно и невероятно классно. А потом ещё раз забиться в короткой конвульсии, когда кончил он. Погрузил меня в немой страдальческий экстаз на грани обморока… от усталости и истощения. Крёстный… у нас был секс?! Я смотрю помутнёнными глазами на рельефную линию его мышц, на жёсткий, властолюбивый подбородок, испачканные губы, он брал ими мою сперму… и не верю, что это сделал он. Боги, он меня трахал… он всё ещё во мне. И его сперма просочилась наружу, запачкав мне бедра, поставив пятна на одеяло и простыню.

Анемия резко дала о себе знать. Вся кровь в паху, сгоревшая от ненормального обилия удовольствия, гормона… допамина. А в голове её нет, там тяжесть, снова боль… пик помутнения. И на мгновение я «отъезжаю», потеряв сознание.

*

— Мне снилось… — охрипший до неузнаваемости голос, запутавшийся в волосах на моей макушке, ласковые прикосновения больших рук к моей груди, освобождённой от бинтов. И мускулистое тело титана, привалившееся к моему боку и ещё не остывшее после сумасбродного секса, — …как всё произойдет. Чаще всего мне снилось, что ты приглашаешь меня к себе на ужин, сильно напиваешься, сметаешь тарелки и отдаешься прямо на столе… — он пристроил голову мне на живот. — Это ужасно.

— Знаю, — я тяжело вздохнул, рассеяно ощупывая пальцами его лицо. Баланс крови медленно восстановился, осталось лишь лёгкое головокружение. — Не хочешь сам сказать то, что должен сообщить тебе я? Может, тебе будет не так больно.

— Хорошо, говорю. Это никогда не повторится. Между нами ничего нет и не будет. Ты мой крестник и… и сегодня ты просто вернул мне долг пятилетней давности. Больше ничем мы друг другу не обязаны.

— Да, именно. Надеюсь, проститутка отработала свои двести пятьдесят тысяч зелёных?

— Не смей, — он накрыл мой пупок жадным поцелуем, но через секунду спохватился. — Прости, сдержаться невозможно. Пока ты нагишом, я просто думать не могу. Все деньги, которые есть на этой злосчастной планетке, не могут оплатить рай, который ты мне только что подарил.

— Шеп… как ты мог позволить себе влюбиться в меня так сильно?

— Я не сопротивлялся. Не сумел… моей воли не хватило даже на то, чтобы отвести от тебя глаза, в самый первый раз. И во все последующие. Каждое твоё мимолётное движение, взгляд или слово я ловил и пытался запомнить. Я коллекционировал твои улыбки. Каждая из них, как снежный кристалл, была неповторима. И я сходил с ума по твоим мимолётным прикосновениям. Их было крайне мало. Но каждое заставляло мою плоть неистовствовать. Больше всего на свете при наших встречах, как это ни глупо осознавать, я ожидал момента расставания: драгоценной секунды, когда смогу прижаться губами к твоей щеке. На мгновение ощутить вкус твоей чуть сладковатой кожи, пахнущей, как мне каждый раз мерещилось, этиловым эфиром или эфирным амфетамином, которым я баловался в юности. Ты неземное существо. Твоё имя…

— Мое имя ничего не значит. И сейчас меня интересует лишь одно. Ты смиришься?

— Постараюсь. Выбора у меня всё равно нет. Называю причины, в порядке убывания значения, которые помогут мне в этом: ты меня не любишь и вряд ли хотел когда-либо близости; наша связь — опасная глупость и ненужная авантюра, я тебе в отцы гожусь; у моих желаний нет будущего, я твой крёстный. Ещё я слишком стар. И я твой начальник.

— М-м… интересно. А что ты подразумеваешь под старостью?

— Мне сорок восемь лет. Хотя на вид, конечно, больше.

— Ничего подобного! Если бы не хмурился так часто, выглядел бы вообще идеально. Согласен, что ты похож на моего заботливого папашу. И на Клинта Иствуда…

— Враньё! Впрочем, я поверю чему угодно, что вымолвят твои распутные губы. Однако мне никак не удаётся спросить у тебя то, ради чего я приехал в больницу.

— Ну, так спрашивай сейчас, — сердце болезненно сжалось.

— Энджи, кто в тебя стрелял? И почему? И как всё, что произошло в твоём доме, вообще могло произойти? Ты киллер. Не в тебя стреляют. А ты стреляешь. Объяснишь?

«Вот и настал момент великой лжи во имя любви».

Утконосый миокард, между прочим, не спрашивали! Сиди тихо. Надо хоть немного подумать.

— Я не знаю, кто это был. Его лица я не увидел.

— Странно. Очень странно. А ты хоть помнишь, где тебя чуть не убили?

— В спальне.

— Ого! Преступник так далеко забрался в твой дом? Система сигнализации не сработала, что ли?

— Всё было в норме, Шеп. Охранная система не сбоила.

— Так что же, он незаметно в открытое окно влез?

— Ну откуда я могу это знать? Он ухитрился войти в дом, и с этим просто нужно посчитаться.

— Значит, теперь любой придурок может додуматься, как ворваться и убить тебя?!

— Нет, чёрт подери! Никто не сможет незамеченным проникнуть в мою мрачную нору!

— Во-от, верно… и я знаю это не хуже тебя. А потому — ты не хочешь перестать завираться и по-честному всё это объяснить?

— Если бы и хотел, то не могу. А я и не хочу, и не могу.

— То есть хочешь, чтобы я сам сказал, — Шеп прищурился. — Ты ведь знаешь стрелявшего человека. Он беспрепятственно вошёл к тебе, потому что был приглашён, не правда ли?

— Отстань. Это не твоё дело.

— Хм… — благостное выражение его лица внезапно стало злым и ревнивым, — это твой любовник, да? Это с ним у тебя целую неделю до покушения были проблемы? Проблемы, закончившиеся столь плачевно?

— Да! Именно так! — я ухватился за нелепое предположение Шепа, как утопающий за соломинку. — Я поссорился с любовником, он изменяет мне с каким-то грязным выродком, полмесяца назад я даже застал их в собственной постели. А в тот день он опять… принялся за своё. Я не на шутку разъярился, слово за слово… и выхватил пистолет. В завязавшейся борьбе он отобрал его у меня и выстрелил. Но пальнул все же случайно.