Ри (СИ)

Кар смотрел тускло, даже, пожалуй, обреченно.

— Не могу я перекидываться в ближайшие полгода, — ответил глухо, немного помолчав, и уставился на свои сцепленные в замок, на животе, пальцы. — Щенков убью. Теперь пока не рожу, на двух ногах бегать.

Гого отложил уже занесенный, поковыряться в ране, зловеще поблескивающий стальной пинцет и заметно оживился.

— Попробую-ка догадаться, — просиявший лицом шакал взмахнул в воздухе освободившейся рукой. — В помете ожидаются рыжики!

Кар подтвердил, коротким всплеском ресниц, и замученно улыбнулся другу. Омега был более чем бледен, его губы имели болезненный сероватый оттенок. Пока Гого накладывал чистую повязку, оба молчали.

— Вот что, — шакал закрепил бинт несколькими кусочками пластыря, сунулся в недра аптечки и активно там закопался. — Я, конечно, не оменолог, судить, но мне не нравится, как ты выглядишь, воин, и твой озноб, — бормотал парень, доставая одноразовый шприц в упаковке, пузырек с белым порошком и наполненную бесцветной, прозрачной жидкостью ампулу. — Уж не обессудь, кольну тебе антибиотик. — Кар протестующе зашипел, и Гого успокаивающе похлопал омегу по колену. — Беременности не повредит, — уверил. — Могу дать аннотацию почитать.

Кар, с некоторым пренебрежением, прячущим, впрочем, слабость, фыркнул и отстранил протянутую шакалом, сложенную вчетверо бумажку с информацией о лекарстве — у него перед глазами плясали, водя «заводящие» хороводики, черные точки, куда сейчас разбирать мелкий печатный текст.

— Пусть Ри почитает, — распорядился, пряча под веками расфокусированный взгляд. — Вслух. А ты, — он передернулся и вернул шакалу тычок под ребра, — готовь антибиотик. И анестезии туда добавь, я уколов с детства боюсь жутко.

Сломавший ампуле носик Гого издевательски фыркнул, набирая растворитель в шприц. У альфы имелось собственное — и весьма не лестное — мнение о беременных омегах, сначала лезущих под пули, а после трясущихся при упоминании об уколах.

— Ложись кверху жопой, — велел он Кару без признаков почтения, закончив разводить лекарство, наполнил им шприц и выпустил через иглу воздух. — Хочешь — подушку закуси, эта гадость жжется.

Уронивший на пол аннотацию от антибиотика Ри внимательно наблюдал за слаженными движениями рук шакала, запоминая порядок действий — протереть кожу, в подходящем для инъекции месте, смоченной спиртом ваткой, помассировать мышцы подушечками большого, указательного и среднего пальцев, стремительный тык… Распластавшийся на животе Кар едва слышно всхлипнул сквозь сжатые зубы и — расслабился.

— Ёб! — обрадовался в голос. — Не больно же совсем! Дурак ты, боско, спецом пугаешь, да?!

Довольно скалящийся Гого, не торопясь, ввел весь антибиотик до капли, аккуратно вынул иглу из твердой ягодицы друга и хохотнул по-гиеньи: — А то! Конечно, спецом. А теперь — набок и спать! И ты спать! — повернулся парень к сидящему с раскрытым ртом Ри. — К ужину разбужу. Вам отдохнуть надо, срочно, ребята — вы на привидения похожи, такие же румяненькие и бодрые, только не стонете. Маю сам скажу.

Собрав аптечку, шакал легко взлетел на ноги, обменялся с Каром и Ри, по старшинству, кифами на удачу, вразвалочку вышел из номера и захлопнул дверь.

Забывший про аннотацию Ри проводил альфу задумчивым, долгим «о-о-о…», отчаянно зевнул и ужиком юркнул к лежащему, по-прежнему кверху попой, возлюбленному под одеяло.

Кто из супругов отключился первым? Наверное, Кар, на правах раненого. Наощупь омега показался уплывающему в сон Ри подозрительно горячим, гораздо горячее обычного, но Гого, кажется, упоминал про озноб. Озноб — это когда температура повышается, от того и горячий…

Укол антибиотика помог относительно — вечером рана мэсса Кара выглядела почище, отек вокруг нее уменьшился, но гной продолжал обильно сочиться и пропитал повязку насквозь. Слабость и головокружение омегу, проспавшего около шести часов, не покинули, не проходила тянущая, противная боль внизу живота.

Невзирая на желающее лучшего состояние, Кар встал с постели, откровенно пошатываясь, оделся, пользуясь преимущественно левой рукой — правая почти отказала — и вознамерился, по стеночке, ползти ужинать на кухню.

И Ри растерялся — уговоров омега не слушал, отмахивался и кривился.

— Мне нормально, — твердил, стискивая до скрипа зубы, цепляясь за дверной косяк, чтобы не упасть и вытирая рукавом со лба ледяную испарину. — Случалось и похуже. Я воин, я не гаремная фиялка! Перетерплю!

Цвет лица у «воина» при этом был землисто-серый, а бескровные губы жалко тряслись.

порить далее с явно больным Ри не видел смысла, а дядя Май, как назло, не брал трубку. Вдоволь наумолявшись, наломав пальцы и не сумев вызвать подмоги, подросток плюнул и решил позволить мэссу Кару самодеятельность: раз не внемлет голосу разума, пусть правду ему скажет собственное тело. Потому — загнал подальше наворачивающиеся слезы отчаяния, заткнулся, молча взял единственный в номере стул и последовал за бредущим, волоча ноги, омегой.

И не прогадал — с трудом преодолев, с черепашьей скоростью, метра два по коридору, мэсс Кар остановился, хватая ртом воздух, и непременно бы грохнулся, не подставь ему, оседающему на пол кучей тряпья, бдящий Ри стул под задницу.

— Ну?! — ехидно осведомился альфочка, придерживая кренящегося набок, близкого к обмороку мужа, смотрел, недобро прищурившись. — Нагулялся? Бензин закончился?

Мэсс Кар простонал еле слышное ругательство и заиграл по скулам злыми желваками.

— Беги ищи Гого, — прошептал, изможденно прикрывая воспаленные глаза веками. — Что-то мне… нехорошо, малыш. Совсем.

Что и требовалось доказать. Ура, прозрел упрямец-то. Ри оставил его сидеть и помчался за Гого. Подросток ворвался на кухню запыхавшимся метеором, растрепанный и красный, и с порога крикнул обернувшемуся на шум, шинкующему капусту шакалу:

— Господину плохо, господин! Он там, в коридоре! Врача! Скорее!

Гого подпрыгнул, полоснул себя по пальцу, выронил нож и зашипел.

— Разве можно так орать, щенок?! — возмутился, засовывая порезанный палец в рот. — Ты меня чуть калекой не сделал, ёба!

Откуда именно вынырнул вытирающий о фартук испачканные мукой руки Кап, Ри не заметил и вздрогнул.

— Где мэсс Кар? В коридоре? — переспросил альфа ровным тоном, впиваясь в лицо сына сузившимися зрачками. — Как именно ему плохо? Он лежит, сидит?

Ри вкратце объяснил, шмыгая носом. Подросток очень испугался за любимого и вот-вот готов был позорно, фиялково разреветься.

«Воину не пристало плакать, — твердил он себе, сдерживая застрявшие в горле колючими ежами, лезущие наружу рыдания. — Не пристало. Воин обязан сохранять спокойствие. Ради мэсса Кара, пожалалуйста, ради наших рыженьких щенков…»

Миг, и Гого сдернул с полки уже знакомый подростку чемоданчик-аптечку.

— Веди, — велел, кивая подобравшемуся Капу «за нами давай».

Кар по-прежнему сидел в коридоре, привалившись плечом к стене, с закрытыми глазами, и красок на его щеках отнюдь не прибавилось.

— Живот… — прохрипел подлетевшему, затеребившему Гого. — Кружится… Ох…

Не без причины заподозривший угрожающий омеге выкидыш шакал зарычал и от сердца шмякнул аптечку о пол.

— Не поднимем — тяжелый он, — бросил парень Капу, хмуря темные брови. — Стучись в седьмой, ававия, вопи, что есть мочи, «пожар»! Дины подсобят! Или в пятый. Бабра и Дины пока тут!

Цифры, небрежно накаляканные на светло-голубом общем фоне дверей черным маркером, Ри были известны, и альфочка здраво рассудил — трое помощников куда лучше одного или двух. Повинуясь знаку подумавшего аналогично тятя, подросток метнулся влево, к двери под номером семь и замолотил в нее кулаками, истерично хохоча по-гиеньи. Нервы у бедного иссякли напрочь.

— Горим! — сквозь хохот пронзительно заверещал он сиреной. — Памагите!!!

Если хоть кто-нибудь невезучий в гостинице сейчас спал, то непременно подскочил в панике, пробивая головой потолок — будильник из Ри получился мировой.