Ненаписанный дневник (СИ)

Наверное, нужно было подняться и уйти, ведь он позволил кому-то, пусть и хлипкой девушке, подойти к нему достаточно близко, чтобы она смогла до него дотронуться, и даже не заметил этого. Но уходить не хотелось. И это чувство было очень странным, но Он не мог понять новым или давно забытым, ведь Его желания никогда никого не интересовали. Да и были ли они, эти собственные желания?

Он долго сидел, глядя в одну точку и постоянно ощупывая пространство вокруг себя, и думал. О “заботе”, пледе и куртке. О “хочу” и “не хочу”. О том, что его не найдут. Но эта мысль не вызывала никаких негативных эмоций, Он, наверное, даже радовался, потому что теперь ему не сделают больно, не заставят все забыть. А потом воспоминания начали просачиваться, словно из плохо закрытого крана. Одна за другой, в памяти всплывали миссии: тихо и быстро нож перерезает горло; несколько тихих выстрелов с очень дальнего расстояния, когда даже не видишь лица, бьешь в затылок; левый кулак проламывает грудину, вминая в сердце и легкие раздробленную кость. Разное время, разные люди рядом, с Ним говорят на разных языках.

Он не хотел смотреть на это, не хотел верить, что все это делал Он, но пятнами, урывками возвращающаяся память не давала другой трактовки. Внезапно он даже захотел снова испытать обнуление, только бы не это. Он не хотел верить, что весь этот ужас с живыми людьми он творил своими руками, даже вспоминая все это обрывками. И понял, что это — лишь начало.

Он продолжал сидеть под опорой моста, забытый, брошенный, никому не нужный, отказывающийся верить, что все то, что показывала ему его память, делал Он. Он начинал мечтать об обнулении и крио, но сознавал, что теперь он сам по себе. Но как справляться самому, не имел ни малейшего представления. А его командир, единственный, кто заботился о нем, умер. Иначе бы он пришел за ним, в этом Он был уверен.

Когда утреннее солнце разогнало сумерки и легкую взвесь тумана, снова появилась та странная девушка, отчего-то не желающая оставить Его в покое. Только теперь она не подходила близко, наученная горьким опытом первого раза. На ее горле расцвел и налился багровой чернотой отпечаток Его пятерни. Она стояла, держа в руках все тот же замызганный плед и пару сэндвичей.

— Эй, солдат, — позвала она, а Его как ударили: так обращался к нему командир, — тебе нужно есть. И спать.

Она подняла повыше пакет с сэндвичами и плед, чтобы тот мог рассмотреть, что у нее в руках.

— Меня зовут Скитлз, как конфетки, — девушка медленно подходила к Нему, то ли боясь спугнуть, то ли повторения первой встречи. — А тебя как зовут?

Вопрос поставил Его в тупик, потому что своего имени он не знал, и все то, что он увидел или услышал в обрывках своих воспоминаний, тоже не давало ответа на этот вопрос. А вот Солдатом Его называли, и это не вызывало в нем негативных эмоций.

— Так и зови, — отозвался Он.

— Солдат? — спросила она, а Он просто кивнул, подтверждая. — Держи. Это тебе.

Скитлз медленно подошла и остановилась от него в нескольких метрах. Положив на землю плед и еду, она снова отошла. Он внимательно следил, как она медленно, глядя на него, отходила обратно, попутно отмечая, что Скитлз его не боится. Это определенным образом радовало и настораживало одновременно. Скитлз отошла на почтительное расстояние, так, чтобы быть не близко, но и спокойно говорить, и уселась прямо на землю.

Скитлз говорила, что надо есть и спать. И даже почему-то принесла ему еды. Было не похоже, что она чего-то от него хочет, это было похоже на “заботу”, но Солдат не понимал зачем и почему. А еще он ощутил голод. Но понял это только сейчас, когда увидел еду.

Затекшие от долгого сидения ноги не дали подняться одним слитным движением, но осторожный шаг вперед он сделал уже уверенно. Подняв предложенное ему с земли, Он, не поворачиваясь спиной к Скитлз, сделал пару шагов назад, усевшись обратно рядом со своей сумкой.

Еда и сон, что-то по этому поводу командир говорил, когда успокаивал Его, чтобы люди в белых халатах воткнули Ему катетер в руку. Он не любил этих людей, они всегда делали Ему больно. Еда была или жидкой, или внутривенной, а спать он ненавидел. От странной смеси, что вливали в него, называя это “сном” при пробуждении мутило, шатало, координация движений отсутствовала больше, чем наполовину, и даже подняться самостоятельно Он после такого “сна” не мог. Но капельница сменялась другой, а командир только и говорил: “Надо!”. И Он верил командиру, потому что командир не ошибается. Но командира тут не было, его вообще, скорее всего, больше не было, и эта мысль больно кольнула где-то глубоко внутри. Он не слышал последнего приказа, не отдавал отчета своим действиям, когда Его Цель начала тонуть. Что-то рвануло внутри, так глубоко, как он даже не знал, что может быть, и Он спас Цель. Вытащил из воды, чтобы уйти, не подвергая опасности своим присутствием. Когда Он уходил, его рация молчала. Отдавать приказы больше было некому.

Он знал, что от химии, которая поддерживала его во время миссии, почти ничего не осталось. Усталость накатывала волнами, а глаза норовили сами собой закрыться.

— Я приду позже, — услышал Он голос Скитлз, которая неуклюже поднялась, чтобы уйти.

Он больше не мог сопротивляться сну, который накатывал волнами, норовя поглотить черным забытьем, если только Он смежит веки. Но вместо забытья, которого он так боялся, всегда боялся, кроме моментов полного покоя перед крио, пришли они. Лица без имен, места без названий, и единственно знание, что это — Цели. Они пронеслись шальным галопом перед его мысленным взором, и только последний — молодой блондин — врезался в память острой гранью. Они знали друг друга.

Он резко распахнул глаза, выныривая из видения, захлебываясь в безмолвном крике.

— Эй, ты слышишь меня, Солдат? — голос был чужим, неправильным, мягким и девичьим, но вопрос был сокровенным, тем, не вписанным в множество протоколов, но единственно верным. И только ответив на него правильно Он знал, что все будет хорошо.

— Четко и ясно, — ответил Он тихо, едва слышно, как отголосок прошлого, выдохнув, — Командир.

И, словно лавина, обрушилось на него осознание, что Командира больше нет, Он остался совсем один. Без приказа, без миссии, без знания, что делать дальше. И без памяти.

Но странная больная девушка знала заветный вопрос, была добра, не зная ничего про него, заботилась, как Командир, но не была им. И ей было им никогда не стать, но она знала про окружающий мир больше, чем он, и нужно было закрепиться за ней.

— Давно вернулся? — сейчас, когда Он был в сознании, Скитлз подошла к нему достаточно близко, чтобы можно было говорить негромко, но все равно опасалась садиться совсем рядом.

Он — Солдат — не знал, как ответить на вопрос, поэтому просто мотнул головой. Скитлз поняла это по-своему.

— Недавно, значит. Совсем идти некуда? — казалось, Скитлз была готова засыпать Его вопросами, но было не ясно обязательно отвечать на них или нет. Он понимал, что уже находится вне Гидры, и это просто девушка, тем самым еще больше сбиваясь с толку. В итоге он снова просто мотнул головой, но потом все же добавил севшим голосом:

— Нет.

— А ты где служил? Ирак?

И снова Он не знал, что ответить, потому что не знал, что такое Ирак, не знал, что значит “служить” и снова мотнул головой. Он хотел, чтобы она ушла. Боялся навредить ей, потому что она “раздражала”, слишком много вопросов, на которые он не знал ответов. Это было плохо, он должен знать ответы, всегда, когда его спрашивали, он должен был знать ответы.

“Сержант Джеймс Бьюкенен Барнс. 32557038” — внезапно всплыло в голове, но ответом это не было. Вернее, было, когда-то это было ответом на все вопросы, только не для Него.

— Уйди! — тихо рыкнул Он, словно предупреждая, — “Сержант Джеймс Бьюкенен Барнс. 32557038”, — билось в голове набатом, но Он не имел права произносить это, это было не для Него. Он должен был либо ответить, либо понести наказание, либо убить. Ответов у него не было, наказать Эта не могла, — теперь Его некому было наказывать, — а убивать Он не хотел. Не здесь, не сейчас, не ее, которая заботилась о Нем, как Командир.