Две души Арчи Кремера (СИ)

– Бруна, дорогая, – вздохнул Лутич. – Я позволю себе еще раз повториться. У тебя есть конкретные наблюдения? Информация о сомнительном функционировании ваших пузырей?

– Златан, дорогой, – Сакузи посмотрела в одну сторону, другую, снова начала изучать синяк на большом пальце. – Я понимаю, что ты в сложном положении. Ты всего лишь распорядитель здесь.

Она замолчала, начала вычищать грязь из-под ногтя. Лутич отказывался думать, много ли ее там, и вообще: что творится под ее ногтями. О том, как первые землеройки создавали необходимую микрофлору почвы, народ предпочитал не задумываться; до сих пор очистительные сооружения охотно вносили свою лепту – скорей даже таланты, десятками, сотнями, децитоннами – в удобрение стерильной, полностью неплодородной марсианской почвы. Естественно, часть городских фекалий оказывалась и на руках землероек, пусть и в крайне сублимированном виде. Воистину, подвиг во имя общества.

– Иными словами, даже твои ребята начали говорить о том, насколько ненадежны наши условия. Так?

Бруна Сакузи виновато посмотрела на него и робко кивнула головой.

– Бруна, дорогая. Ты присутствовала при обсуждении многих ситуаций, связанных с недоверием, которое мы не можем не испытывать по отношению к местным архитекторам. Ты же присутствовала и при некоторых экспериментах. Они успешны, не так ли?

Она помолчала немного, пожевала губы, несмело улыбнулась и покивала-покачала головой.

– Златан, я верю тебе и доверяю. Я уверена, что не только ты, но и мы все делаем все во имя нашего будущего, и мы заинтересованы в том, чтобы оно было максимально успешным. Но понимаешь, я сама понимаю, что не могу поделиться всей информации с моими питомцами. А они спрашивают, – пожаловалась она. – Сначала спрашивают о причинах аварии «Триплоцефала», затем о том, почему давление в шести пузырях из семнадцати ими обследованных на девять-двенадцать процентов ниже нормы, затем – еще что-нибудь такое. У меня очень любопытные дети.

Она пыталась сделать вид, что виновата, но в ее голосе слышалась гордость. «Старая перечница», – не без одобрения подумал Лутич. Он был не менее горд, когда его подчиненные неожиданно оказывались куда более сообразительными, чем он предполагал.

Но то служащие администрации. Разные люди, частью чиновники-бюрократы, частью раздолбаи и предприимчивые до кругов перед глазами олухи. Они-то поневоле развивали в себе странную черту, именуемую политическим чутьем, оценивали любое событие с точки зрения его значимости и делали выводы, которые оказывались критически близкими к правде. Пусть они и руководствовались в первую очередь политическими выгодами, что комендант Лутич одобрял, но и правду знали. Что Лутич находил опасным. Поэтому он предпочитал апеллировать к их разуму, мягко и незаметно направлять на путь истинный, наставлять, чтобы они ориентировались административной выгодой прежде всего. У него были неглупые подчиненные.

Кто его знает, что за одержимые были в подчинении у Бруны Сакузи. Судя по тем ребятам, которых Лутич знал, это были смекалистые люди – во всем, что касалось их профессии и – глубже – призвания. Во всем же, что касалось безболезненного существования кластера их пузырей, приходилось договариваться с Бруной Сакузи – старой вешалкой, которая очень хорошо чувствовала, откуда ветер дует, что нужно делать и куда улепетывать, если что.

– Это просто здорово, что у тебя именно такие дети, – задушевно начал отвечать комендант Лутич. – Это бесспорно свидетельствует не только о твоей замечательной команде, которая вместе куда больше, чем просто сумма ее частей, но и члены которой поодиночке являются замечательными участниками гражданской жизни в нашем маленьком обществе. Я должен признать, что именно это ценю в своих подчиненных, и мне очень хочется думать, что я тоже воспитал такой зрелый, изобретательный и ответственный коллектив.

Бруна Сакузи улыбалась все более натянуто и наконец глядела прямо ему в глаза.

– Насколько я могу судить, уполномоченные органы достаточно энергично ведут расследование, – заметив ее мину, решил побыть чуть более искренним Лутич. И он продолжил в том же духе: причины будут установлены, причинно-следственные связи определены-зафиксированы, виновные будут наказаны, герои награждены, пострадавшим выплачены компенсации, мы все извлечем необходимые уроки. Он не сказал ничего, что сама Бруна при должном желании не смогла бы придумать сама, и она понимала, не могла не понимать это, но помалкивала и делала вид, что удовлетворена его велеречиями и даже считает их этаким своеобразным откровением, что ли.

Когда Лутич выдохся (а лить воду на мельницу истории он не мог бесконечно долго, как бы ни считал, что это просто), Бруна Сакузи оглядела комнату.

– Замечательная брехня, – виновато сообщила ему она.

Лутич тоже осмотрел комнату. Его компьютер сообщал, что подозрительных узлов не обнаружено, за пределами комнаты не находится подозрительных личностей, так что все вроде в порядке, их не подслушивали. Он посмотрел на Бруну, та – оживилась, поняв, что ей достанется два карата откровений.

Подобравшись, прищурившись, сцепив руки, она совьим жестом склонила голову к плечу.

Лутич, важно помолчав, еще раз оглядев комнату – больше для того, чтобы выиграть время, чем для лишней проверки обстановки, – сказал:

– Спецбригада прорабатывает самые разные направления. Для тебя поясню: тут дело даже не в том, чтобы установить виновных и собрать достаточно доказательств. Я догадываюсь, что твои детки уже подозревают кое-кого, и сдается мне, что их подозреваемые и наши не отличаются особо.

Бруна Сакузи молчала; выражение ее лица подтверждало: еще как. Мы тоже кое-что можем. Мои детки тоже соображают и способны делать очень грамотные выводы, а иначе не было бы их в моем царстве да на Марсе.

– Дело в том, дорогая Бруна, – продолжил Лутич, – что нашему начальству может не понравиться тот виновный, и я имею в виду не физическое лицо, а скорей некую организацию, группу людей, как ты сама понимаешь. Ни моему, ни Ставролакиса, ни чему-либо другому. Боюсь, мы вляпались в политику.

Это тоже не было для нее секретом. Оставалось выяснить, какие силы задействованы сейчас – не тогда, когда речь шла о жизнеобеспечении крайне разношерстной публики в заведомо экстремальных условиях, а сейчас, когда несколько компаний – корпораций, если быть честными – заполучили дыру в бюджете в несколько сотен миллионов койнов. И если, к примеру, генштаб к упущенной выгоде относится как к чему-то мифическому, то есть допускает существование еще и такой статьи в бюджете, но только не в своем и только с изрядными допусками, условиями и оговорками, то есть же огромные корпорации, которые ничем другим не интересуются и в R&D вкладываются ровно настолько, чтобы не допустить излишних расходов, которые значили бы недополучение выгод, что в свою очередь значило бы крайнее недовольство нескольких, но очень влиятельных людей.

И Лутич рассказал о мнениях, которые уже были доведены до него и до Ставролакиса людьми, приближенными к тем, занимающим вершины. А мнения эти были по-прежнему разнородными. Кто-то пытался разглядеть в аварии недосмотр чиновников здесь на Марсе, причем ему было крайне желательно увязать его со своими недоброжелателями на Земле; кто-то настаивал на халатности младших офицеров, которые в свою очередь подбирались по инструкциям, разработанным на Земле своими недругами, и так далее. Лакис получал пакеты с информацией каждые три часа, и каждый раз он чуть ли не накачивался успокоительным, потому что крайне велик был шанс, что он получит распоряжения-приказы, противоречащие друг другу и тем, которые он получил в предыдущем пакете. Иными словами, нормальная практика. А что пока было совершенно неясным, так это позиция адмирала Аронидеса. Он пока был осторожен в своих замечаниях и предпочитал высказывать самые общие слова поддержки. Еще и его свита помалкивала.

– Захария Смолянин считает, что они наверху разберутся, потому что Аронидес не терпит дураков, – осторожно сказала Бруна Сакузи.