Tough Cookie (СИ)

— Ну что, сучка, заграбастал себе жирного клиента? — сквозь зубы цедит Лиам и дергает край не застёгнутой кожанки Чонгука на себя. — Маленькая дрянь, уводящая чужих клиентов.

Лиам резко отталкивает его назад и впечатывает в только закрывшуюся позади дверь. Чонгук исподлобья кидает на него тяжелый взгляд, брезгливо скользя им по лицу напротив, и позволяет чистому накопившемуся за все это время раздражению покрыть кожу тонким слоем стылого инея. Больше бессмысленных стычек с этим мудаком, Чон ненавидит только, когда он его трогает.

— Убери руку, — на грани слышимости угрожает Чонгук, ударяя по предплечью Лиама, когда он неожиданно подскакивает к нему вплотную и, крепко сжав в кулаке отворот куртки, еле сдерживает второй, чтобы не пройтись по лицу Чонгука — Кен разнесет к хуям, если увидит хоть одну ссадину.

Чонгук дергается, пытаясь вывернуться, но в итоге замирает, поджимая губы в тонкую линию и буквально кожей чувствуя исходящую от Лиама агрессию, которую он никогда не считал нужным прятать. Под рёбрами настойчиво скребет от переполняющего его презрения, будто Чонгука бросают в глубокое болото, а над головой резко смыкается горькая противная жижа, до отказа заполняя собой лёгкие. Она опасно блестит в его глазах, грозясь выйти за берега зрачков, потому что Чона вымораживает от того, что каждый считает своим долгом доставить ему побольше боли. Он почти ненавидит Лиама, но оказывается, что еще и на эту ненависть, у него уже не хватает сил. Все, что вспыхивает горячей удушливой волной, начинается и заканчивается исключительно на нем самом.

Лиам хватает Чона за горло, с силой сжимает пальцы на тонкой коже и усмехается самоуверенным попыткам Чонгука выглядеть смелым, но всё равно внутренне поддергивается странной дрожью, когда смотрит в его глаза, на короткие доли секунды чувствуя себя паршивой мошкой, которую прихлопнут тяжёлым ботинком и размажут ошмётки по стене. Это не пугает, но желание выместить свою злость увеличивается в геометрической прогрессии, и Лиаму уже не важно, что их может кто-нибудь увидеть — он давит сильнее, душит, перекрывая доступ к кислороду, и разве что не урчит, когда чувствует заходящиеся удары чужого пульса. Чонгук барахтается в руках Лиама и пытается освободиться. Перед глазами белеет, а сам он превращается в одну сплошную натянутую пружину, которую только задень неловко, и детонатор стопроцентно сработает, сжигая воздух в легких за доли секунды. Чудом не выпавший из сжатой в кулак ладони телефон всё также вибрирует, но Чонгук даже благодарен, потому что так ему есть на что отвлечься. Он почти не способен сделать осознанный вдох, перед зажмуренными веками скачут белые точки, сменяясь едкой темной пустотой, когда Лиама все-таки оттаскивают от побледневшего Чонгука и отталкивают в сторону.

— Совсем ахуели? — еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик и не привлечь внимание клиентов, шипит Кен. — Что за концерт вы мне тут устроили? Ты, — Кен обращается к Чону, выжидая несколько секунд, пока поверхностные вдохи не перейдут в более ровные и спокойные. — Отдышись и бегом в двести пятую, тебя клиент ждет. А ты, — Кен зло смотрит на Лиама, передёргивая плечами и концентрируя не сулящие ничего хорошего эмоции в сощуренных глазах. — Ко мне в кабинет.

Чонгук делает пару глубоких вдохов и, развернувшись, быстрым шагом направляется к лестнице. В груди что-то неприятно саднит, и сделать очередной вдох кажется чем-то нереальным. Но Чонгук упорно проталкивает в лёгкие тяжелый пахнущий искусственным ароматизатором воздух, потирает болезненно саднящую шею и медленно поднимается на второй этаж, даже не пытаясь обернуться. Он слышит грызню Лиама с Кеном внизу, но ему до сих пор противно от скользнувшего по телу голодного взгляда Лиама, который Чон сумел поймать, уходя, поэтому Чонгук раздосадовано сдергивает с себя кожанку, задирает рукава обтягивающей кофты до локтей и окончательно выравнивает сбитое дыхание, вскидывая подбородок, но не оборачивается. Дойдя до нужной двери, Чонгук ставит мобильный на беззвучный, с усилием цепляет на лицо что-то наподобие улыбки и входит.

В комнате душно. А еще почти нет света. Чонгук знает их обстановку наизусть — слишком часто бывает и в этой, и еще в десятке других. Здесь только кровать и кресло рядом с ней, чтобы ничего лишнего — пришел, отработал и в бар до следующего клиента. Правда сегодня в углу отсвечивает небольшой стеклянный столик, заставленный дорогими бутылками, бокалами и ведерком со льдом. Это заставляет напрячься и обвести комнату настороженным взволнованным взглядом. Чонгук ловит размытую полутьмой фигуру в кресле и с трудом подавляет надрывный всхлип, опуская голову и жмурясь, стоит узнать в вальяжно развалившемся человеке У Чихо. Чон надеялся, что перегорел еще ночью, методично набираясь в гордом одиночестве, но это все равно оказывается неожиданно больно. Чонгук, не отпуская ручку, прислоняется к двери.

— Зачем ты это делаешь? — устало спрашивает Чонгук, его ломает от всего этого — он весь сдувается будто, горбится, пытается подобраться, но все запасы из внутренних резервов все равно утекают сквозь пальцы, которыми он старается зачерпнуть поглубже, но в итоге теряет ещё больше.

— Делаю что? — У смотрит на Чонгука сквозь бокал, залпом допивает его содержимое, и, вытянув руку, расслабляет пальцы. Бокал с тупым звуком падает на ковер и катится в сторону.

— Ты ведь уже знаешь, кто я, — Чонгук скрещивает руки на груди, крепко сжимая пальцы на ребрах, чтобы перестало рябить в глазах. Голос звучит на удивление спокойно, но это все, на что его хватает. Он и говорит-то только, чтобы не захлебнуться собственной кровью, и плевать, что легкие режет острой железной стружкой. И горло. И язык, кстати, тоже.

— Знаю, — Чихо смотрит с нескрываемой усмешкой, пальцами зачесывает волосы назад и бьет наотмашь, прекрасно зная, куда ударить, чтобы добить. Ему всего-то и нужен контрольный выстрел в голову, потому что стрелять в сердце бесполезно — его уже нет. — Ты шлюха, и я тебя снял. Подойди.

Чонгук вздрагивает, но взгляд не переводит. Смотрит точно перед собой, словно видит себя же, со стороны. И наблюдать не интересно, потому что больно. Потому что во Вселенной кометы взрываются и их собирать не надо, а Чонгука надо, слышите, вот прямо сейчас надо. Зрачки Чона сначала расширяются, а потом сужаются до размеров игольного ушка — с него словно кожу снимают и палят, палят, палят. Пока не сгорит.

Чонгук не двигается с места. Он знает, что должен подойти. Знает, что Чихо, как и все остальные клиенты, заранее оплатил заказ. Знает уже, что у Чихо нет какого-то морального компаса, и если ему взбрендило что-то, то он это получит. Но Чонгук не может. Прищуривается и даже рот открывает, но выходит только тупо моргать, потому что страх, запутавшийся во всей кровеносной системе, отравляет каждую клеточку, оказываясь настолько физически ощущаемым, что хочется заползти куда-нибудь в вакуум, где вообще ничего не существует. Ни паники, ни страхов, ни желания. Особенно желания. Оно безжалостно рассекает Чонгука на две кровоточащие половины, оставляя его на краю лезвия между ними: вправо, влево — неважно, все равно любое касание прошьет разрядом боли в двести двадцать, а сердце встанет по аритмичной кривой синусоиде — шаг за пределы и он уже мертв.

Чихо наслаждается картиной той борьбы, что канатом растягивает Чонгука по сторонам, но жадного прищура с него так и не сводит. Будто раздевает, оставляет синяки на бледной коже, и снимает её так, чтобы было максимально больно. Он ловит малейшую дрожь, глубоко всматриваясь в чернильную темноту в глазах Чонгука, пока перед собственными не поползут мерцающие мазутные пятна, когда, кажется, проведи рукой, и он напротив посыплется пеплом, смажется по краям, покрывая поверхности инеем. От холода, растекающегося по всей глубине трескающейся радужки. И Чихо так нравится, как Чонгук пытается заставить себя сделать то, чего не хочет, но эта несговорчивость начинает порядком бесить, а невозможность коснуться этой блядски потрясающей бледной кожи — выносит с орбиты все тормоза. Кости под тонкой рубашкой ломит, а руки отчего-то чешутся особенно чётко — Чихо хочется разложить Чонгука гораздо сильнее, чем требуется, чтобы уж наверняка выбить из него лишнее сопротивление. Это заставляет на пару мгновений задуматься. У вытягивает из пачки еще одну сигарету вдобавок к уже выкуренным в ожидании четырем, раздраженно прикусывает зубами черный фильтр, но так и не прикуривает. Замирает, не донеся трепыхающийся от кондиционера огонёк зажигалки до кончика, потому что огонь чужого неподчинения опаляет позвоночник куда ощутимее, чем мог бы обжечь настоящий.