Deux Ex Machina/Slow (СИ)

– Хоть раз, Доминик. Хоть раз подумай не только о себе, – процедил он.

– От кого слышу? – фыркнул он. Нет уж, никакие другие причины не удержат его от того, чтобы отстоять себя. Доминик не собирался поступаться своей гордостью. Ни за что.

– Я только и делаю, что думаю о тебе, неблагодарный мальчишка.

Доминик понял, что находится в расстоянии секунды от того, чтобы увидеть Мэттью в ярости.

– Я позволил тебе забраться в мой дом, в моё прошлое. Что ты несёшь, – рычал он. – Чем ты отплатил мне? За то, что я таскаюсь с тобой, как с ребёнком. Ты думаешь, ты один такой гордый? Я не поступаюсь собой для тебя? Посмотри на меня сейчас, – мистер Беллами тяжело дышал, – я стою посреди дороги, пока Пусиандр еле дышит, и ещё трачу на тебя своё блядское время!

Ему хотелось выскочить из авто и уйти. Просто уйти пешком. Он был на грани, он едва держался, он ещё искал какой-то путь, кроме ядовитой обиды, что слепила глаза, но в следующий миг произошло необратимое.

Мистер Беллами отогнул край полотенца, и его лицо исказилось как никогда прежде. Его глаза моментально увлажнились, но он дышал ровно. У Доминика у самого в тот миг похолодели конечности. Мистер Беллами согнулся и поцеловал Пусиандра в холку.

Стеклянным взглядом он смотрел перед собой, когда отгонял машину на обочину дороги. Не произнеся ни слова, он осторожно положил свёрток на водительское место, а сам закрыл двери и закурил. Доминик видел, как дрожали его руки через стекло. Через минуту начал накрапывать дождь.

В голове было пусто. Он снова оступился. Шаг не в ту сторону – и ты пропал. Мистер Беллами был его минным полем. Он не думал, что может так ошибиться.

Они добрались до дома в тишине. Долго устраивая место для своего друга, мистер Беллами, наконец, уселся на диван перед «открытым гробом» из картонной коробки, и был само воплощение тихого отчаяния.

Доминика для него будто не существовало. Даже когда тот сел на пассажирское сиденье, мистер Беллами ничего не сказал. Лишь закрыл за собой дверь и повернул в зажигании ключ.

Голые ветви деревьев тряслись, грозясь чем-то, от пронизывающего ветра. Погода была что надо для похорон. Мистер Беллами шёл впереди с самодельным крестом, неся его, как проповедник, и они составляли свою небольшую мрачную церемонию.

Он долго выбирал место, но Доминик даже не открывал рта, чтобы сказать, что под этим деревом или под тем – разницы нет. Везде были корни, везде было трудно копать, везде земля была неприветлива и тверда, ещё не отогретая и вряд ли когда-либо радушная в Девоншире.

Мистер Беллами копал с отчаянием. Долго, больше десяти минут, смотрел на закрытую коробку в яме, а после бросил жменю земли, втянув губы. Его брови сошлись вместе, он снял свои новые очки и положил в карман, прежде чем начать закидывать землёй могилу. Ему было плохо, но Доминик ничего, совсем ничего не мог сделать.

Именно это было самым ужасным: мистеру Беллами никогда не нужна была помощь. Его нельзя было обнять или коснуться – он был отдельным, он был закрытым, он не мог поделиться, но до висков в боли страдал. Доминик был бессердечным, и в то же время не был. Ему было куда хуже от того, что мистер Беллами отказывался его замечать. Он не мог никак на это повлиять.

На следующее же утро Доминика ждал сюрприз прямо на журнальном столике. Он открыл свою зачётку и увидел там букву «А» и роспись. Вот так просто решались вопросы. Просто мистеру Беллами было всё равно. Он, всё же, не был против халявы, но при этом в душе ещё давала ростки надежда и какой-никакой оптимизм.

Но его сердце оборвалось и упало куда-то на диафрагму, когда он дёрнул за ручку двери в спальню. Мистер Беллами закрыл себя, и это вынести было практически невозможно. Доминика заживо поедала обида – он мог бы просто сказать, что хочет быть один. Никогда ещё мистер Беллами так не молчал.

Это молчание было закрытым, глухой стеной, которая не допускала ни единого звука. Доминику было страшно. Теперь еда для него оставалась на тумбочке, рядом с холодильником. Мистер Беллами умел быть один даже в компании (пусть она и состояла из него одного), но никогда ранее Доминик не был столь несчастным. Любить мистера Беллами было всё равно, что быть жертвой шантажа; когда тому было плохо, Доминику кусок в горло не лез, и жить хотелось не только и исключительно ради себя. Он хотел помочь, он думал, что он мог. Но ему это было не позволено. Только и всего.

И Доминик думал. Люблю, люблю, люблю, люблю. Но это ощущение было вне любого описания. Оно не было любовью в общепринятом смысле, вне обывательского понимания. На грани болезненной зависимости. Мистер Беллами заставил его быть частью его сети, и тем самым реагировать на каждое её плетение, каждое движение. Как материя, каждая струна в которой неизбежно влияет на всю плотную необъятность. Пусть это и было незаметно, но существовало, а это — главное. Единый факт наличия чувства делал Доминику больно. Мистер Беллами делал ему больно.

Он так старался быть лучше, так старался ему соответствовать, чтобы в итоге всё равно оказаться ненужным.

Жить вместе стало невыносимо. Доминик понимал, что мистер Беллами думал – ему от него нужен только зачёт и роспись. Четыре дня Мистер Беллами умудрялся обходиться без слов. Его мучили кошмары, потому он всегда выглядел измученным. Он закрывался на ночь.

Доминик отчаялся вместе с ним. Дни тянулись серой вязкой патокой, за целую неделю Доминик не услышал ни слова. Он не разбирал дни и сам. Так и работал, и на автомате у него это получалось куда лучше. Но это было совсем не важно, пока спина болела от жёсткого дивана, а голова – от холодного игнорирования.

– Что мне для вас сделать, – спросил он в тысячный раз в утро вторника. Он упрямо пытался достучаться до Мэттью, потому что знал – у него нет другого выбора.

Тот открыл рот, чтобы что-то сказать, но после отвернулся и закурил. Курил он теперь вообще везде, кашлял, травился дымом, но так ничего не говорил.

– Мистер Беллами, – Доминик попытался обнять его со спины, но шипы холода, с которым он отодвинулся подальше, больно ранили его физически.

Спустя половину сигареты Доминик спросил:

– Мне уйти?

Молчание.

– Тебе всё равно?

Доминик поражался, как мистер Беллами вообще мог работать, пусть и только с документами, в таком состоянии. Может, это Доминик сам мешал ему восстановиться?

– Ты винишь меня? – Доминик горько рассмеялся. – Он бы всё равно умер, – и вот, снова он плевал на всё, лишь бы получить желаемое – ответ. Доминик был готов на всё, чтобы только не чувствовать кожей лёд. – Рано или поздно. Когда ты ни за что орал на меня, или на подъезде к лечебнице.

– Заткнись, – процедил Беллами. – Просто заткнись, прямо сейчас.

– В чём я виноват? Почему ты так со мной, – Доминик всплеснул руками. – Трахни меня. Может, полегчает.

Медленно, как надвигающаяся грозовая туча, Беллами обернулся. Ты нужен мне.

– Тебе это нравится. Срываться на мне, – продолжал Доминик. Ему было всё равно – он жал на то, на что считал нужным надавить. С мистером Беллами это работало всегда. – Так что лучше трахай меня. Так хотя бы приятнее нам обоим. Ты, – его глаза приобретали резкость, взгляд заострялся, как ледышка, – даже поцеловать меня не мог. Уступить мне? Когда ты мне уступал, расскажи, я хочу послушать.