Море опалённое свободой (СИ)

Зеркальное море было опасным. Не только в моменты рассвета или заката, когда оно становилось, как зеркало, отражая и небо, и душу человека. Опасность море несло двадцать четыре часа в сутки, и даже когда поднимался туман или был шторм, море несло в себе беду. Люди сходили с ума, но каким образом и по каким причинам, только само море знало.

«Фортуна» и «Сирена Моря» вошли в порт ночью, перед самым рассветом. Волдин приказал всем уйти спать, отправив Ай на койку тоже. Взяв штурвал в руки, он с лёгкостью вёл корабль следом за «Фортуной», вдоль горящих тусклым, золотистым светом фонарей. Сердце дрожало и пропускало удары, душа изнывала в странном стоне, мучительно выбивая из юноши последние остатки духа. Он снял очки, сунул их в карман штанов, судорожно вдохнул и странно улыбнулся. Потом повернулся назад и посмотрел на сгорающие в огоньках огроменные ворота. Величие Ансэрит начиналось именно с них. Хотя, вся её власть, вся громоздкость, вся красота тянулись от форта Бекшальх, до форта Муаршельши. Вновь повернувшись к мелькавшему огнями Шахандеру, Волдин крепче вцепился в штурвал. В небе уже вспыхивали сотнями лампочек, зависшие над портом, острова.

Через тридцать минут два галеона вошли в порт Шахандер, и здесь их пути, как ни странно, разошлись. «Фортуна» пошла к плавучим докам, ей нужно было хорошенько подлатать себя для большого и опасного путешествия. А «Сирена Моря» кинула швартовые у одного из пирсов, плавно изгибающегося, с раскиданными по краям маленькими лампочками. Лампочки двигались, потом взлетали на небольшую высоту и снова опускались на доски пирса. Были такие, которые падали красивым огоньком в море, но и там оставались на поверхности, сверкая своим лёгким, голубоватым и алым светом.

Волдин вошёл в кают-компанию, где расположился адмирал. Хэнги не спал, он сидел за столом, смотрел на исписанный лист бумаги и о чём-то думал. Думал, наверно, ожидая чего-то страшного и опасного.

- Порт Шахандер, адмирал, – сказал Туа, кладя руку на эфес своей шпаги.

Хэнги поднял на Туа глаза, но в тусклом свете светильника не смог разглядеть взгляда Волдина. Атмосфера в кают-компании сказала всё за них. Волдин сделал несколько шагов вперёд и положил на край столешницы скрученный лист бумаги.

- Мой отказ, – сказал Туа и улыбнулся одним уголком губ. – Боюсь, в Шоршель вы привезёте сразу несколько отказов.

- Боюсь, – тихо, но твёрдо проговорил адмирал. – Что до Шоршель я не скоро ещё доберусь.

- Вы всё потеряли тогда, когда отправились в эту погоню за собственным сыном, – проговорил Волдин. – Вы столько лет добивались статуса и значения, и вот теперь за считанные дни лишились всего одним махом. Сыновья должны сами выбирать себе путь, вы ведь когда-то тоже были чьим-то сыном?

Хэнги тяжело вздохнул, откинулся на спинку стула и медленно взял пачку сигарет, лежавшую на столе. Прикурил. В воздухе повисла песчинка грусти, от которой даже Волдин не мог избавиться. Иренди ничего не собирался говорить, он не хотел отвечать на риторические вопросы. Он просто ждал.

- Ну, что ж, адмирал, – не дождавшись ответа, проговорил Туа. – Прощайте. Больше мы с вами не увидимся.

- Прощайте, Волдин, – сказал Хэнги, вставая из-за стола. – Надеюсь, вы выполнили свой долг.

- О, – хмыкнул Волдин, поворачиваясь к двери. – Ещё как выполнил.

Дверь открылась, а потом снова закрылась, разделив Туа и Иренди своими тонкими досками. Хэнги некоторое время стоял за столом, молча, курил. Потом вышел из кают-компании, прошёлся по палубе и, опершись о поручни, замер, вглядываясь в предутреннее небо. Иногда хорошо лишиться всего одним махом, да, только, чёрт возьми, строить, это не разрушать. И возводить на руинах новые замки просто глупо и тяжело. Но он был отцом, и если кто-то его упрекает, то пусть посмотрит на себя со стороны. Да и не в Лорени вообще было дело…

Волдин спокойно сошёл по трапу на причал, прошёлся по прочным доскам каменных деревьев, спугивая воздушные лампочки, очередное природное явление. Они были как пушинки, только светились. Когда наступала ночь, они поднимались из воды и располагались на кромке пирсов. Чеканя шаг, Волдин, волнуя лампочки, не спеша прошёл несколько метров по изгибающейся линии пирса. Ступив на прочную поверхность планктона, прошёл вдоль кромки воды, а потом свернул налево. Взошёл по длинным, не высоким ступеням огромной площади, на которой стояли резные колонны, увешанные морским плющом. Пройдясь по площади, он ловко обогнул не высокое, но громоздкое здание, свернул в проулок, прошёлся по широким бордюрам. За всё то время пока шёл, встретил лишь несколько пьянчуг и три патруля. Порт спал, и пока что просыпаться не спешил.

Спрыгнув с бордюра, он поспешил по широкой улочке, свернул в очередной проулок, потом поднялся по ступенькам, оказавшись на мосту. Мост представлял собой составленные в несколько рядов плиты, которые держались на шедших из самих глубин моря стволах каменных деревьев. Мост был большим и больше походил на площадь.

Сойдя с него, Волдин оказался на перепутье нескольких дорог и, нисколечко не задумываясь, куда бы пойти дальше, снова свернул налево. Пройдясь по улочкам вдоль многоэтажных домов, он только на мгновение поднял голову, чтобы посмотреть на паривший в небесах, светящийся ночными фонарями остров, и снова пошёл дальше. В итоге, весь путь Волдина составил минут тридцать, хотя казалось, что он шёл дольше. Запах и вид родного Шахандера волновал и будоражил кровь.

Дверь, в которую Волдин толкнулся, была обычная, да и дом был простым, таких вдоль этой улочки набралось много. Створка поддалась легко, без скрипа и шума. Он перешагнул порог, прикрыл за собой дверь и оказался в лёгком полумраке. Светильник на стене осветил узкую прихожую, по которой Туа без всяких разрешений прошёлся вглубь дома.

Мама спешила. Патрульный агент сказал, что ОН прибыл, и Мама летела на всех порах по улицам, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, помогая себе резной, каменной клюкой. Лишь на мгновение она остановилась, тяжело дыша и хватаясь за бешено стучащее сердце, а потом толкнула дверь и ворвалась в плохо освещённую прихожую. Несносный мальчишка, вертелось у неё в голове, вот сейчас она его как треснет своей клюкой, чтобы вмиг весь глупый мозг покинул его дурную головушку.

И Мама это сделала. Как только её старческие глаза вырвали из ярко освещённой комнаты знакомый силуэт и лицо. Она опустила на пышную шевелюру свою клюку, услышав характерный стук. Юноша удивлённо посмотрел на женщину, которую и старухой, и молодухой назвать было нельзя. В серых глазах сверкнула сталь, холод и гнев. Но Мама всё же выкрикнула:

- И где, позвольте вас спросить, носило вашу тощую задницу?!

Стоявший посередине огромной и светлой комнаты Волдин, будучи уже переодетым и принявшим ванны, озвучил:

- Как ты смеешь бить меня, старуха. И разговаривать со мной в таком тоне.

- Ох, – спохватилась женщина и низко поклонилась, почувствовав стыд и лёгкий страх. – Прошу меня простить, Ваше Величество.

Волдин отвернулся, слегка, но нервной рукой подтянул полу развязанного, махрового халата и направился величественно к стоявшей на другом конце комнаты ширме. От него так и веяло властью, величием и высокомерием. На того Волдина, которым он был последние месяцы, разве только похожа была шапка каштановых, чуть вьющихся волос и тонкие черты лица.

- Вас не было почти четыре месяца, – заговорила жалобно Мама. В голосе её сквозила материнская забота и человеческая любовь. – Вы пропали, исчезли, и мы не знали, что делать и где вас искать. Мы с ума сходили.

- Я же сказал, что должен отлучиться, – чуть недовольно сказал Волдин и зашёл за ширму. Стоявшие за ней две женщины тут же ожили, словно по команде, и когда Туа раскинул руки в стороны, они смело стянули с него халат и принялись облачать в другие одежды.

- Но не на четыре месяца, – с лёгким упрёком и слегка покривившись, проговорила женщина. – Хотя бы кого-нибудь из охраны взяли бы.

- Мама, ты смеёшься?