Путь Ассы. Ян (СИ)

Сорочка выскользнула из рук, плюхнувшись в ушат. Капельки воды скользнули по магическому ореолу, превращаясь в пар. Тело застыло, подобно статуе, прекрасное в своем изображении и безобразное в своей сути. Воздух замер в груди, нажимая на сердце и вынуждая его остервенело толкаться в ребра, разрывая мышцы и ломая кости. Или, может, это сердце своим шальным ритмом забило дух, распирая легкие и бешено стуча о грудную клетку?

Ян не хотел поворачиваться, не хотел видеть, боялся смотреть в глаза тем, чьи взгляды, определённо, сейчас изменятся. Если беты и не знают, кто такие мольфары, то даже сам факт того, что его объяло и защитило пламя, уже был неестественен, не говоря уж о том, что его увидел не просто деревенский мужик, а чародейка, которая просто не могла не знать большинство существ мира магического.

Бежать. Только вперед и не оглядываясь. Так, как есть. Босиком, в льняной рубахе и парусиновых штанах, посыпав голову пеплом. Да, все вокруг него, за ним, после него превращается в пепел. Его жизнь обычного омеги – пепел, потому что обычным он уже не будет никогда, и нет ему пути в Равену к тем, кто был его семьей. Его жизнь в Аламуте – пепел, ибо все соединяющие мосты сожжены. Плен в Тул – пепел несбывшихся надежд, который развеялся, но не исчез бесследно, оставив после себя выжженный ореол на его душе. Его папа – пепел, прах и тлен, из-за него и ради него, в искусной вазе на постаменте перед взором врага, словно глум над теми идеалами, которые Завир отстаивал до последнего выдоха. Его чувства, его любовь, его доверие – все пепел, из пепла восстало и в него же вернулось, и если он снова надеялся, что что-то изменится, то его мечты и надежды тоже были обращены в пепел. Похоже, в этом мире, куда бы он ни пошел, шлейф из пепла будет тянутся за ним, каждый раз становясь причиной новой искры.

- Ты чего ребёнка пугаешь, ведьма, - не зло, но с укором, даже без толики удивления, без тени страха, без дрожи, разве что чуть рассерженно, без обвинений, только в сторону чародейки, без презрения и пренебрежения. И пепел пал, осыпался к ногам, а сам Ян медленно повернулся, ещё не веря в то, что его ложь так легко была прощена, и готовясь к тому, что, на самом деле, ловушка захлопнулась ещё тогда, когда он назвал этому странному человеку свое настоящее имя.

- Молчи уже, косолапый, - проворчала чародейка, медленно выходя из своего укрытия и почему-то стеснительно теребя передник.

- Вот все у тебя не по-людски, - таки оставил за собой последнее слово Йван, хмуро плетясь за ведьмачкой, хотя… Смотря на хрупкую девушку перед собой, Ян не мог назвать её ни ведьмой, ни кудесницей, ни чародейкой. Мелкая, едва ли старше его самого и уж точно ниже, а на фоне Йвана так и вообще кажущаяся тростинкой. Рыжая, но не огненная, как он, а, скорее, словно волосы осыпали ржавчиной, с толстенной, даже с виду тяжелой косой, россыпью веснушек по всему лицу и большими зелеными глазами в обрамлении рыжих же ресниц. А ещё она была теплой. Хмурила свои рыжие брови, поджимала пухлые губы, морщила веснушчатый нос и смотрела на него из-подо лба, при этом сложив руки на груди, но не было в этой девчонке ничего воинственного и недоброжелательного. Комок тепла и света, к которому так хотелось потянуться. Пульсирующий силой сотен добрых и угодных дел. Пропахший таким уже знакомым и волнительным ароматом свежескошенных трав. Излучающий надежду, окутывающий верой, дарящий любовь.

Подошла к нему, встала напротив и строго посмотрела. А за её спиной, и правда, как медведь, топтался Йван, виновато поглядывая на него и слегка укоризненно косясь на рыжую макушку. Тепло переполняло его, оно лились и струилось, текло по венам из воздуха и магии, касалось его кожи солнечными лучами, слепило глаза своим светом и тонкими нитями пробивалось сквозь толщу льда, за которым отчаянно, срываясь и замирая, но все ещё билось его, живое сердце. Не стоило поддаваться и тянуться навстречу, ведь сколько раз он уже открывал душу для подобного света дружбы или любви и им же был сожжен, превращен в тот же пепел, который все ещё вился вокруг него, окутывая плащом из своих хлопьев, но в то же время было такое чувство, что если раньше внутренний холод помогал ему, то теперь он его тяготит.

Это ощущение было похоже на крылья, словно раньше, когда он был всего лишь Яном Риверсом, омегой из Венейи, эти крылья никак не могли пробиться наружу, постоянно зудя, но и не раскрываясь – так давала о себе знать сокрытая в нем и не находящая выходя магия. После, в Аламуте, подпитанные заботой, нежностью и любовью того, чей свет опалял, но не сжигал дотла, они начали прорастать, раскрываясь у него за спиной и побуждая видеть и чувствовать мир таким, каковым он до этого его не видел и не чувствовал – да, в месте, где все было пропитано магией, синее пламя уже струилось в его венах вместе с кровью, просто он этого не понимал, считая это ощущение страстью.

Тул не сломил его крылья, нет. Кажется, именно среди демонов они окрепли и распустились на весь свой разворот, и дело было даже не в том, что его магия мольфара пробудилась именно в Тартарии под цепким взором алых глаз императора Рхетта. Возможно, причиной стали его стремления и цели, мотивы и желания, то, что он отчаянно, всем сердцем, хотел защитить своего ребёнка. Думать же о том, что крылья из его спины выдернул и развернул Рхетт, почему-то не хотелось. Да, у него были сильные крылья, которые не позволяли ему упасть на спину или же потерять надежду, но возвращение в Аламут сломало их, вогнало стальные болты в кости, вывернуло их из суставов и посыпало кровоточащие раны солью, а сами крылья были сожжены на том, что менестрели называют жертвенным алтарём любви, вот только его собственный алтарь был не жертвенным, а закланным. Теперь он был переполнен магией, но сил на то, чтобы её принять и использовать, не было, ибо свежа ещё была память о том, как она ему досталась, как не было и крыльев, чтобы уверенно и смело парить на её волнах… до этого момента не было.

- Он мольфар, Йван, - пнув мужчину локтем, прошептала ведьмачка, при этом вроде как смотря и на него, и ему в лицо, но не в глаза, словно его взгляд был подобен гипнотическому взору вампира, - а мольфары, знаешь ли, считаются истребленным видом магов, - нет, он не почувствовал разочарования, скорее, был готов даже к худшему, пусть тепло чародейки и не угасло, но оно стало менее щедрым, да и, по сути, сколько ещё он будет убегать от правды. Его мальчик скоро станет большим, и быстро с животом не побегаешь и не поскитаешься. Магия его сына чуть ли не с момента зачатия вырывается наружу, с каждым днем удержать её все труднее, да и собственная тоже мечется внутри, словно ей тесно. Ещё бы ей не было тесно! Он же отказывается от неё, отторгает, использует лишь крохи, например, для того, чтобы изгнать злыдней, вся его сущность мольфара противится такому расточительству, ведь что такое низшие бесы по сравнению с его силой? Да он их должен лишь шорохом своих одежд испепелять дотла… Да, как оказалось, мольфарам тоже свойственны пороки, и один из них – гордыня, победив которую, очевидно, можно стать великим чародеем или же, наоборот, пасть духом. Самому Яну было все равно, он не собирался использовать свое пламя на ком-то, кроме шкодливых духов, или же применять его где-нибудь, кроме быта. Задушить в себе магию казалось правильным, чтобы больше никогда не увидеть на себе взгляд, который смотрит сквозь тебя.

- Он – дитя, - пробасил Хромой, потирая бок скорее для приличия, нежели потому, что почувствовал что-то более болезненное, чем укус комара, - и совсем не выглядит истребленным, - мужчина прищурился – этот человек явно не боялся смотреть в глаза кому бы то ни было – и Ян даже назад бы отступил, если бы не ушат, полный воды и замоченного белья. – Ну, разве чуток бледноват и худоват, так это исправить можно, - святорус хохотнул, - в баньку его, да кормить посытнее, так ещё к весне и женим… – Йван запнулся, озадачено почесывая макушку. – Ну, в смысле, замуж выдадим.

- Какое замуж?! – возмутилась магичка, развернувшись так резко, что её рыжая коса мелькнула в воздухе и тяжело ударилась о спинку, раскачиваясь толстым жгутом до самой поясницы, и уперев руки в бока. – Его прятать надо и беречь, как зеницу ока! Он же молодой ещё! В силу только вступил! Ты знаешь, косолапый, - девушка приложилась своим небольшим кулачком к широкой мужской груди, - насколько опасен внешний мир для такого, как Лель?! Они же на куски его раздерут, лишь бы получить силу и власть!