Blackbird (ЛП)

Юри не ожидал, что Виктор окажется таким. В равной степени не оправдались ни его представления о настоящей личности, скрывающейся под маской Риттбергера, ни его идеи о том, каким обязательно должен быть советский военный офицер и разведчик. Виктор очаровывал своей непосредственностью, его легко было дразнить, и все это покоилось на каменно-твердом основании из его убеждений в праведности своего дела. Их совместного дела, как предполагал Юри, по крайней мере, пока речь шла о поражении стран «оси».

Кромешная тьма позволяла видеть небо с рассыпанными по нему звездами, словно он был за многие километры от города. Юри не мог назвать ни одного созвездия, но это все равно было то же самое небо, каким он помнил его и дома, то же, что раскидывалось над поселениями и городами Англии в ночи. Может, сегодня Минако-сан смотрела на те же звезды в ее старый телескоп.

Несмотря на риск, он все еще хранил первое письмо, которое она послала ему два года назад, припрятанным в дипломатической сумке из Швейцарии. Даже если это письмо было бы найдено кем-то в потрепанной пачке сигарет под кучей носков, оно бы воспринималось вполне нормально, хотя сам факт письма на английском языке от японской родственницы был бы несколько подозрительным. Юри и сам удивился этому противоречию когда-то, прочитав лишь первый абзац письма.

Шифр Чолмондели, как профессор Челестино окрестил его, был придуман в качестве загадки на Рождество для его жены и в итоге стал игрой для всех троих, когда настал 1938 год и начался зимний триместр в Оксфорде. Юри до сих пор понимал не все математические концепты, вложенные в шифр, но мог легко читать его, даже если фразы вроде «меня стерегут в засаде десять кошек, заныкавшихся в пальто» были куда привычнее, чем «ты должен понимать, что Япония идет по темному и нечистому пути в этой войне». Ностальгия и моральные принципы вместе представляли из себя сильное сочетание.

Существовало много такого, чего он еще не знал и не хотел знать. Воображение легко рисовало, как профессор Челестино, с его медалью Де Моргана (3), наверняка служил стране. Любой, кто встречал Минако-сан, понимал, насколько легко ей удавалось неистовствовать, унижать или искусно льстить даже самым упертым представителям Британского истеблишмента, чтобы они не мешали ей в ее делах. Но Юри не ведал, насколько далеко тянулись ниточки, будучи в курсе только насчет своей работы, а также знал Эмиля и еще одного человека, находящегося в Швейцарии, который принимал и отправлял почту, что позволяло им общаться, минуя границы конфликта. Он не представлял, сколько еще других людей в мире скармливали информацию этой балерине, оставившей карьеру и с тех пор жившей в английской глубинке. Их могли быть сотни. Тысячи. Он бы не удивился.

Юри притормозил у перекрестка и посмотрел по сторонам, стараясь различить признаки света фар. Виктор должен был поехать домой на машине — очень модной модели. Юри не мог не пофантазировать, как бы выглядел его дом изнутри. Был ли он таким же ярким и дерзким, как Риттбергер, или же Виктор переделал его в маленький уголок России, полный красных флагов и портретов Ленина? В рабочем кабинете Юри Виктор как-то упоминал, что любит читать, а сегодня перед их расставанием упомянул, что зачитывался Верленом. Может быть, у него дома хранились произведения Пушкина или Чехова — напоминания о доме.

По спине Юри вниз прокатилась дрожь, не имевшая никакого отношения к холоду. Верлен всегда напоминал ему только об одном: как он лежал обнаженный в кровати Тристана в Уодеме (4), в комнате, полной свечей, пока тот читал ему первую ариетту (5) с трогательно-ужасным французским произношением. Интересно, как бы звучал голос Виктора за тем же самым…

Спать с ним было бы плохой идеей. Еще хуже — сделать это привычкой. Но после сегодняшнего дня, лицезрев, как Виктор запинался, краснел, называл Юри «удивительным», но при этом проявлял в движениях непоколебимую решительность солдата и говорил о нацистах со сталью в голосе, у Юри это желание ужасающе возросло. Ситуация усугублялась и тем, что Виктор был единственным человеком на многие тысячи километров вокруг, с кем он мог быть хотя бы относительно искренним, и одно это уже казалось намного более интимным, чем что-либо, включавшее снятие одежды.

Несмотря на то, что была уже поздняя ночь, Юри ехал на велосипеде по городским дорогам — а это не самое подходящее место для фантазий о том, каково было бы медленно расстегивать пуговицы рубашки Виктора.

Путь домой не настолько утомил его, чтобы сразу уснуть, так что он устроился с чашкой любимого генмайча (6) у свечи, позволяя колесикам в его голове крутиться, пока полночь плавно превращалась в ранние часы утра. Он не знал, был ли уже взломан шифр «Ангоки Б-ката» (8) советскими специалистами, но даже если это произошло, то вряд ли они отказались бы от копии мануала оператора. Перемещения войск в северном Тихом океане, пусть и против американцев, тоже могли представлять интерес. И поскольку посол Осима все еще прислушивался к Гитлеру, у Юри сохранялся доступ к данным, обычно предназначенным для высшего командования Германии.

Он и Виктор будут очень полезны друг другу. А быть ли им чем-то еще, Юри еще предстояло решить.

***

— Надеюсь, ты не собираешься превращать в привычку вызывать меня, Алеша, — пробурчал Фельцман в процессе запихивания айнтопфа (9) в рот. — Если это какая-то ерунда…

Виктору казалось немаленьким достижением — наконец-то уговорить майора пообедать с ним, пусть и в тихом, захудалом пивбаре. Они не виделись всего несколько недель, но тот выглядел похудевшим и более измученным, несмотря на потепление. Виктор взял хлеба и сыра со своей тарелки.

— Думаю, ты будешь удовлетворен, Дед. Я подружился кое с кем замечательным из Токио.

— Что, наконец нашел японскую юбку, чтобы твоя итальянка заревновала? И зачем мне это лично рассказывать?

Всплывшая в голове картинка, как Сара Криспино ввязалась бы в склоку с Юри из-за него, была настолько абсурдной, что даже забавляла.

— Нет, все гораздо интереснее. Мой друг и я занимаемся одним и тем же делом. Он может быть из Японии, но у него сердце льва.

Фельцман чуть не подавился тушеным мясом.

— Ты шутишь, — сказал он.

— Я бы никогда не стал, Дед.

— Да ты постоянно шутишь со мной. Иногда я думаю, что все твое существование — это такая шутка.

Н-да…

— Ну, по крайней мере, я не шучу сейчас. Разве ты не говорил мне в прошлом году, что у наших старых сахалинских знакомых где-то завизжал поросенок? Я нашел его для тебя, — улыбнулся он и съел еще немного хлеба.

— И в Берлине! — пробормотал Фельцман. — Ну, и чего стоит дружба с этим поросенком-львом?

Виктор пожал плечами.

— Он передаст мне много важных деталей, когда получит их, и, может, какую-то другую информацию, если его собственный «дед» позволит. Он хочет того же от меня. Я ответил, что мне надо будет прежде всего посоветоваться с тобой.

Пережевывая еду, Фельцман хмыкнул, что подозрительно прозвучало как «ну, хоть раз в твоей дурацкой жизни». Проглотив, он спросил:

— Ты доверяешь ему?

— Да, — тут же ответил Виктор. — Он показал мне семейный подарок.

На самом деле он поверил Юри даже без осмотра оружия. Убедиться в истине было в своем роде шоком, но в глубине души Виктор и так всегда подозревал, что Юри не так прост.

— Хорошо… — Фельцман немного помолчал. — Я подумаю и сообщу свое решение. Пока будь дружелюбен с ним настолько, насколько по-твоему было бы уместно.

— Чудесно! — Виктор воскликнул с радостью и взял еще кусочек еды. — Кстати, этот сыр просто отличный, не хочешь немного?

Фельцман окинул взглядом пустые столы вокруг них, прежде чем заговорить.

— Не с этим, — тихо ответил он, слегка покачав ложкой с небольшим кусочком мяса.

— Да, конечно, прошу прощения.

Майор был хорошим коммунистом, не склонным к угнетающим буржуазным приметам, но у него были какие-то свои обычаи, полагал Виктор, и кто мог бы винить его за их соблюдение среди жизни в этой стране?