Blackbird (ЛП)

— У меня еще есть письмо… если ты можешь послать его, — продолжил Виктор. — Моему юному другу, оставшемуся дома.

— С таким же успехом ты мог бы привязать письмо к лапке птицы и надеяться изо всех сил.

— Но я должен попробовать, Дед. Подумай, как это много значит для тех, кто остался дома — получить весточку от старых друзей.

Может, Виктор сидел в Берлине как в ловушке, совсем один, но он хотя бы имел некоторое подобие свободы, возможность ходить по улицам без боязни вражеских пуль и ложиться спать ночью с животом, полным еды. А дружеские слова и ободрение нужны Ленинграду почти так же сильно, как еда и медикаменты. Так он считал.

— Хорошо. Посмотрим, что я могу сделать.

Они закончили обед в относительной тишине; Фельцман отказался от новой порции угощений. Когда они уходили, Виктор бросил последнюю корочку хлеба выжидающему у двери скворцу, а потом передал Фельцману письмо для Юрия, которое тот поместил во внутренний карман пальто.

— Алеша, этот твой лев… Будь осторожен.

Виктор нахмурил брови.

— Конечно.

— Я знаю, что есть вещи, которые солдат может совершить на службе, но никогда не совершил бы дома, ради победы или ради его собственного эгоистичного удовольствия. Имей в виду, что я вижу тебя насквозь. Я знаю, что ты за человек.

Их взгляды встретились, и Виктор вдруг почувствовал, как по нему покатились неприятные мурашки от взгляда ледяных глаз Фельцмана.

— Но помни, каким человеком ты должен быть. В каком человеке нуждаются твои товарищи. Я верю, что ты можешь быть лучше, — сказав это, майор развернулся и постепенно скрылся из виду среди улиц.

В груди Виктора что-то скомкалось…

___________

1. Черчилль на самом деле перефразировал последние строки стихотворения «Непокоренный» Уильяма Эрнста Хенли.

2. To dance at our end of the ballroom, «танцевать в нашей стороне зала» — это реальное выражение, подразумевающее людей нетрадиционной сексуальной ориентации.

3. Медаль де Моргана — высшая премия Лондонского математического общества, вручаемая математикам, работающим в Великобритании. Вручается раз в три года, начиная с 1884 года.

4. Уодем (Wadham) — колледж Оксфордского университета.

5. Небольшая ария, обычно в двухчастной форме, отличающаяся простотой изложения, песенностью мелодики.

6. Или гэммайтя. Японский зелёный чай, который изготавливается из чайных листьев и обжаренного коричневого риса. Изначально такой чай пили бедные японцы, так как рис служил в качестве наполнителя и снижал стоимость напитка. Именно поэтому гэммайтя также известен как «народный чай». Сегодня его употребляют все слои общества.

7. Как выглядит револьвер «Enfield»: https://upload.wikimedia.org/wikipedia/commons/thumb/2/2f/Enfield-8. No2.jpg/1200px-Enfield-No2.jpg

8. Ангоки Б-ката (Angouki B-kata) — электромеханическая японская «шифромашина типа „B“».

9. Айнтопф представляет собой густой суп с мясом и овощами, который варится на воде или бульоне.

========== Chapter 2: Berlin, Part Two (2) ==========

— Думаю, проще сфотографировать и уничтожить все это тогда, когда тебе будет удобно. В Москве ведь найдется кому сделать перевод?

Виктор яростно закивал, все еще тщательно перелистывая мануал к «Ангоки», как будто сам мог прочитать его.

— Просто отлично. Очень ценная вещь.

— Думаю, где-то через неделю у меня появится возможность получить частичный доступ к недавней переписке посла. Я сообщу.

— Спасибо, Юри.

Они уже несколько раз кратко увиделись с Виктором за последний месяц после их первой тревожной встречи в пансионе, но в этот раз впервые состоялся официальный обмен информацией — в комнате посредственного отеля, за которую заплатил Виктор.

Скрестив ноги, оба сидели на кровати с разбросанными перед ними бумагами, и их колени скромно соприкасались.

Удивительно, с какой легкостью развивалось комфортное общение двоих коллег по разведке, несмотря на все различия между ними. Виктор не пытался ввинчивать цитаты из Маркса в любой подходящий и неподходящий момент и не болтал без умолку про рабочий класс, представителем которого не являлся, в отличие от тех коммунистов, которых Юри встречал в Англии.

Виктор обладал чувством юмора, вдумчивостью, добротой и мог прервать самую серьезную дискуссию, чтобы обратить внимание Юри на какую-нибудь собачку. Это совершенно не укрепляло решимость Юри удерживать их отношения, хотя бы пока, в профессиональных рамках. И под слоем одежды. Что касалось последнего, сейчас они оба сидели без пиджаков. Виктор снял еще и жилет, а также ослабил узел на галстуке. Даже в простой рубашке и с немного взлохмаченной прической, он обладал элегантным обликом и почти неземной красотой. Пепельные пряди волос были направлены назад, открывая лицо, и с этого расстояния Юри заметил, насколько длинными были его светлые ресницы. Мотнув головой, он взял бумаги, добытые Виктором в посольстве Италии: серия скопированных от руки писем о постройке десантного корабля для планируемого вторжения на Мальту.

— Не знаю о твоих методах передачи информации, но это тоже нуждается в переводе, — произнес Виктор извиняющимся тоном.

— А, да я могу читать по-итальянски. В основном. Но говорить — не очень.

— Ты столько всего знаешь, — тепло сказал Виктор, даже не пытаясь скрыть обожание в голосе. — Это красивый язык. Очень романтичный. Жаль, что на нем говорят фашисты, не находишь?

— М-м-м, — неопределенно протянул Юри, сканируя взглядом одно из писем. Большая часть была непонятной, но на основании того, что удалось разобрать, Юри сделал вывод, что корреспонденция весьма пригодится.

— Скажи мне что-нибудь по-итальянски.

Юри кратко моргнул и посмотрел на Виктора, который уже, кажется, бросил все попытки заняться делом, откинувшись на изголовье кровати, и засиял всеми гранями обаяния.

— Так скажешь? Что-нибудь. Что угодно.

Юри напряг мозги.

— М-м… il mio battello è pieno di anguille. (1)

— Ух ты, здорово! — воскликнул Виктор, расплывшись в довольной улыбке, напоминающей по форме сердце. Юри лишь надеялся, что он не станет узнавать перевод.

— Не так уж и здорово. Какие-то сорок миллионов итальянцев говорят уж куда лучше меня.

— Эх, Юри, тебе когда-нибудь говорили, что ты совсем не умеешь принимать комплименты?

Юри освободил руки от бумаг и снова посмотрел на Виктора.

— А говорить комплименты — это часть твоей работы сегодня?

Виктор сделал забавное лицо, словно подыскивая веселую шутку в ответ, но в итоге просто вздохнул:

— Извини. Я не хочу навязывать ничего, если ты не хотел бы… Я знаю, что мне нельзя игнорировать долг из-за какого-то буржуазного самопотакания. Давай продолжим работу.

Он собрался переместиться обратно к документам, но Юри остановил его движением руки. Может, он и не знал, что делать с заигрываниями Виктора, но он точно не хотел вызвать в нем такую реакцию.

— Так вот как это называется в России? «Самопотакание»?

— Нет. Обычно термины куда менее литературные, — ответил он, и то, что он не смотрел Юри в глаза, казалось сейчас таким же острым, как прямой зрительный контакт. — Это такая вещь… В первые годы после революции, когда я был еще мальчишкой, власть церкви свели на нет и гомосексуалисты в открытую заседали в правительстве. Но товарищ Сталин решил, что нам предстоит еще много работы, если мы хотим догнать капиталистические страны и победить фашистов, поэтому ради блага советского общества такие вещи запретили, — он прочистил горло. — Конечно, это временно, как и многое другое, что необходимо для обеспечения победы. Я знаю, товарищ Сталин — хороший и справедливый человек.

Юри понимал, что сейчас было не лучшее время, чтобы поделиться своим мнением о «хорошести» и справедливости Сталина. Он протянул руку и осторожно коснулся плеча Виктора.

— В Японии это не запрещено законом, но это не обсуждается, и в любом случае человек обязан жениться и завести детей как хороший гражданин своей страны. В Англии это запрещено, по крайней мере, для мужчин. Был один известный писатель, которого отправили в тюрьму в конце прошлого века за это, и он написал огромную поэму о его пребывании там (2). Могу дать почитать, если хочешь.