Мое побережье (СИ)

— Не слишком консервативно для дня рождения?

Я покосилась в сторону компьютера с работающим скайпом. Хэппи неопределенно пожал плечами.

— Ты всегда так одеваешься, ничего необычного.

Это задело; не то чтобы меня никогда не попрекали в излишней «официальности», однако слышать подобные вещи каждый раз было не самым приятным звуком для ушей.

Даже распущенные волосы не преуменьшали вида «хорошей и правильной девочки».

Все же одернула юбку так, что она съехала с талии, плотно обхватила бедра, и направилась к рабочему столу. Взглянув на часы в углу экрана, шумно выдохнула:

— Уже половина?

Хэппи сощурился, дублируя мои манипуляции.

— Тридцать три минуты. А что?

Вот гадство! Я опрометью кинулась к сумочке, проверяя содержимое той на наличие денег, телефона, зачем-то — наушников, мелочной чепухи, вроде помады и зеркальца, и обернулась в поисках самого главного — подарка Брюсу Беннеру, бережно утрамбованного в красивый пакет.

Звонок от него раздался в среду — за четыре дня непосредственно до праздника. Я была в очередной раз взвинчена из-за Тони, вбивающего своим поведением в мозг гвозди, и потому не с первого раза поняла, чего от меня требуют.

— Что? — нет, вопрос я расслышала прекрасно; мне показалось, я ослышалась, или рассудок сам дорисовал наиболее предпочтительную картину развития событий.

— Не согласишься ли ты прийти на мой день рождения? — повторил он почти дословно своим приятным, бархатным голосом. — В субботу, в боулинг-клуб.

— Прости, да, конечно! — я мысленно себе похлопала — с такой натуральностью прозвучала напускная радость.

Безусловно, фальшивой она не была — было не совсем располагающее для восторженных кличей настроение. Сам факт приглашения разросся в груди чем-то ласковым и пушистым, похожим на эфемерного кота, которого хотелось прижать к сердцу, почесать за ушком и зарыться с носом в теплую шерсть.

Из разговора выяснилось: отмечать восемнадцатилетие он не планировал вовсе, как и предыдущие празднества в заветный мартовский день. Не потому, что они выпадали сплошь на будние дни, кроме нынешнего, — потому, что напрочь отсутствовало желание. На сей раз запереться в комнате и не покидать ее пределов до полуночи помешал Старк, заявивший, что закатит Беннеру праздник на свой вкус и стиль, что, как известно, было чревато, ежели он откажется устраивать пусть маленькую, но тусовку.

Толпа гостей не входила в планы Брюса — он позвал только меня, Тони и Наташу. «Тихо отметим в узком кругу и разойдемся по домам», — таков был его замысел. Старк вмешался и здесь: домашнее чаепитие насильно перенес в публичное место, а затем за каким-то бесом настоял на том, чтобы провеселиться до позднего часа и снять пару номеров в мотеле на ночь — дескать, дабы ничьи плечи не обременял груз ответственности за дорогу от Сиэтла до Маунт-Вернона, и каждый смог со спокойной совестью пуститься во все тяжкие. Последний поход в клуб был жив в моей памяти плохо, однако желания напиться и уйти в отрыв не наблюдалось. Не из страха тяжких последствий похмелья. Просто не хотелось.

Отговаривать Тони представлялось занятием бесполезным, и Брюс смирился. Впрочем, почему смирился? Он ведь не был такой крупной занудой, как я, и не имел ничего против незатейливого веселья в компании самых близких друзей.

А теперь внизу, в половину восьмого вечера, меня должна была ждать Наташа на машине — отправиться в долгожданный путь к боулинг-клубу. И я безбожно задерживалась.

— Хэппи, — я наклонилась к ноутбуку, готовая закрыть все вкладки и захлопнуть крышку. — Без обид.

— Пиши мне, если будет скучно! — прозвучали последние слова, прежде чем экран бесповоротно потух.

Пиши; конечно. Я подхватила подарок и вздохнула, последний раз замирая перед зеркалом. Неужели я в глазах посторонних и впрямь такая заноза, чья жизнь идет с весельем в параллелях, которым никогда не суждено пересечься?

Пуговицу все-таки не расстегнула.

Кажется, я безнадежна.

Шарф обматывала вокруг шеи уже на улице, спеша в распахнутом пальто к серой иномарке, прибывшей строго в назначенное время.

— Прости, я сильно опоздала?

— Привет! — голос Наташи, низкий и мягкий, щекочущей волной пронесся по коже. Она неожиданно потянулась и приобняла меня за плечо, едва я уселась на переднем сидении и захлопнула за собой дверь. — Ерунда, я только подъехала.

С нашей последней встречи ее волосы самую малость отрасли, и теперь, выпрямленные и уложенные, касались плеч.

От нее пахло терпким, но не душащим парфюмом — такому аромату идеально подошло бы определение «зрелый». Самое странное: гармонировал он с ней идеально.

— Что в пакете? — она с любопытством покосилась в сторону подарка, попутно выруливая на проезжую часть.

Я почувствовала, как щекам и шее под голубым кашемиром становится жарко.

— Книги, — слова прозвучали глухо; я смущенно закусила губу. — Два сборника рассказов: «Воспоминания Шерлока Холмса» и «Архив Шерлока Холмса», — и я искренне надеялась, что память меня не подводила, да упомянутых книг на полке в коллекции Брюса, в самом деле, не имелось.

— О! Ему понравится. Он фанатеет по Шерлоку, хотя, конечно, все отрицает.

Я улыбнулась, чуточку расслабляясь в ее обществе.

Мы подъехали к светофору, когда Наташа вдруг встрепенулась, вновь обращаясь ко мне:

— Ты слушаешь Анастейшу?

— А?.. — растерявшись, я нелепо хлопнула ресницами, наблюдая за ее рукой с каким-то красивым браслетом, потянувшейся к радиоприемнику.

— Поп-музыка, — пухлые губы расплылись в улыбке, а затем принялись нашептывать слова. — Это просто песня моей молодости! — пальцы отбивали дробь по рулю в такт музыке.

Мотив вдруг показался страшно знакомым. Шестеренки активно крутились в голове, мучили, не подкидывая ни единой здравой мысли или воспоминания, и зудели легким раздражением в затылке. Я знала эту песню — определенно! — и никак не могла понять, откуда. Эдакое музыкальное прескевю.

А потом она резко увеличила громкость и запела:

— И мне все еще интересно, знаешь ли ты, — в голове фейерверками взорвалось осознание, напрочь сбивающее своей волной ностальгического фриссона, — каково это — когда тебя оставляют в одиночестве, и когда повсюду холод!*

Язык буквально шевелился во рту, желающий подпеть, но не знающий необходимой комбинации слов; я внимательно вслушалась в припев, что в детстве воспринимался как несуразная и бессвязная болтовня, тщательно переваривая в голове каждую строчку.

— Ну же, присоединяйся!

Это ненормально: хотелось сказать мне. Это глупо, по меньшей мере странно и далее, далее, далее… слов рвалось много, но ни одно из них так и не выскользнуло из разомкнутых уст.

Я вновь ощутила себя ребенком, когда припев повторно разнесся на радиоволнах. Так тянет, но так бессмысленно.

Прикусила губу и отвернулась к окну, чувствуя себя круглой дурой.

— Может, ты тоже знаешь, каково это — ощутить, что тебя оставили в одиночестве, — лицо горело от смущения, когда я решилась тихо подпеть ей.

Наташа весело рассмеялась, прибавила звук настолько, что музыка начала отражаться от стенок желудка, и вдруг запела громко, разгоняясь по трассе, обруливая какую-то железную развалину на колесах и вынуждая стрелку на спидометре лететь вверх с рвением, характерным для ускорения сердцебиения блюстителей порядка, наблюдающих картину мчащегося в огнях ночного города авто.

— И мне интересно, знаешь ли ты!..

Пришлось зажать между зубов палец, чтобы не хохотнуть в голос. Безумие. Чистое, стихийное и неповторимое, ярчайшим воплощением которого она была — сгустком энергии.

Сумасшествие заразно:

— Каково это на самом деле!..

— Когда тебя оставляют в одиночестве, и когда повсюду холод!

Сердце выпрыгивало из груди от эйфории, гонящей кровь по венам, и искрилось игривой восторженностью, словно здесь и сейчас происходило нечто волшебное.

Словно музыка — и есть та самая магия, вдруг сплотившая двух совершенно разных людей и пробравшаяся под кожу, окутавшая кости, каждый сосуд или вену. Как подобное вообще возможно?