Мое побережье (СИ)

— Тише, — чужое колено не дает ногам плотно сжаться. — Расслабься, — не могу. Мягкий поцелуй. — Пожалуйста.

Не могу, пожалуйста, не… по голове точно мешком огревают, и все плывет, когда он с нажимом ведет пальцами вверх и вниз.

Снова, сильнее.

Щеки горели, а в мозгах — патока и ни одной связной мысли. Его руки, его тело. Все это так близко. Лицо, каждую черточку которого я, кажется, знала наизусть, в нескольких сантиметрах от собственного. Вздымающаяся грудь. Ребра, мышцы, натягивающие кожу, когда он делает эти… невероятные движения, которым вдруг захотелось вторить. Подаваться навстречу, чтобы было больше.

Кажется, я безостановочно дрожала, неразборчиво шепча всякую чушь о том, чтобы он не останавливался. Не сдерживаюсь — тихо вскрикиваю, когда тонкая ткань нижнего белья отодвигается в сторону, и один палец медленно проникает внутрь.

— Тихо-тихо, — невозможно разобрать, что он хочет до меня донести. Сердце заходится, как ошалелое, а я забываю, что на поцелуи нужно отвечать. Задыхаюсь и не слышу, что он шепчет, скользя губами по линии челюсти к подбородку.

Пожалуйста…

Он о чем-то просит? Или прошу я?

— Скажи мне, — где-то на задворках воспаленного рассудка.

— Что?.. — ни черта не соображаю.

— …как ты хочешь? — начало фразы смешивается со всхлипом, когда он входит двумя. Туго, неприятно; толчок — стон. Господи, сделай так еще раз.

— Не останавливайся, — язык с трудом двигается. Странный звук, похожий на всхлип. — Сильнее.

Вибрацией по губам от громкого стона — глубокого, сильного, не женского. Я уткнулась в горячее напряженное плечо. Одержимость — такая кристально чистая, сияющая… я не знала, что делаю. Просто вытянула руку вдоль корпуса и, нащупав, сжала пальцы, обхватывая его, чувствуя твердую пульсацию прямо в своей руке, размеренно поглаживая, почти не дыша — поверхностно и прерывисто — в отличие от него.

Тони уткнулся лбом в шею, коротко прикусил ключицу.

— Пеп… черт, — дрожь по телу.

Ужасно пошлый влажный звук и дикое чувство пустоты.

Неожиданно твердая рука резко перехватила мою ладонь и отстранила. Долгий взгляд горящих глаз, в которых, кажется, полыхал самый настоящий пожар, приковался к лицу и не дал возможности отвернуться.

Щеки моментально вспыхнули — он всматривался так глубоко, что мне захотелось сжаться до размеров атома, лишь бы не быть настолько открытой перед ним.

А потом весь радужный калейдоскоп с треском разлетелся, словно по дорогой хрустальной вазе варварски ударили огромным молотком:

— Твою мать, теперь я понимаю Киллиана.

Тишина.

Я замерла с приоткрытым ртом и все тем же прерывистым дыханием.

— Слезь, — голос ломается — невесомо и тихо. Кажется, до него даже не сразу дошел смысл этого пустого звука, пока я не дернулась под ним, выворачиваясь и отталкивая его локтями.

От шума, с которым гудит кровь в черепной коробке, можно сойти с ума. Где-то задним фоном мелькает звук застегивающейся ширинки, пока я дрожащими руками стыдливо поправляю платье и запускаю пятерню в волосы, крепко зажмуриваясь.

Нет. Он не может быть таким.

Злые слезы обжигают глаза, и, кажется, я в этот момент совсем не думаю о том, как буду выглядеть с потекшей тушью.

Дышать. Дышать через нос и на всякий случай сжать губы, как бы не ляпнуть какую-нибудь гадость.

— Выйди из комнаты, — задыхаюсь.

— Что, прости? — ровный тон, который такой исполинской яростью бьет по нервам, что хочется вскочить и голыми руками оторвать ему голову. — Не хочу показаться занудой, но если взять во внимание факт, что этот дом…

— Выйди из этой чертовой комнаты! — собственный крик оглушает — дрожащий, полный невыносимой горечи и глухой, камнем оседающей на самом искалеченном дне души боли, — а затем громкое молчание сражает нокаутом.

Слезы крупные, горячие. Дрожь настолько пробирающая, что хочется выброситься в окно и перестать, наконец, чувствовать.

И за секунду до того, как захлопнулась дверь, из груди вырвался отчаянный и разрывающий на клочки всхлип.

Комментарий к 11.2.

«Ray Charles — Hit the road, Jack!»

========== 12. ==========

«Я потерял тебя, мое побережье».

Ладно. В конце концов, это не так уж и в новинку — пытаться улыбаться, когда хочется, простите за откровенность, сдохнуть.

Вежливо растягивать губы, чувствуя себя настолько несчастной, что впору зарыться в землю и сидеть там до выпускных экзаменов.

После бессонной ночи так болела голова, что череп, казалось, вот-вот разорвется на части, а собирающиеся на небе тучи, гуще вчерашнего, только усугубляли ментальное и физическое состояние.

Брюс крутанул пальцем стрелочку на маленьком специальном игральном круге от конфет «Джелли Белли», и та указала на изображение цветной сладости в форме боба.

— Итак, у меня: фруктовая или вонючие носки, а у тебя: шоколадный пудинг или собачий корм.

Особенность этой игры заключалась в том, что никогда не знаешь, «дрянная конфетка» тебе попадется или съедобная — бобы-близнецы имели совершенно одинаковую наружность. Вопрос удачи. Хотя она последнее время явно не была на моей стороне — начиная от ночного инцидента и заканчивая раскрывающимися вкусами детских салфеток во рту.

Мы прожигали время на кухне в тишине спящего дома, а за окном брезжило серое утро.

— М-м, — Брюс на секунду задумался, определяя вкус. — Повезло, фруктовая. Как жвачка.

Безжизненное серое небо, серые клубы предрассветного тумана у моря, серый воздух, серый песок под серым снегом.

Он сидел, как порядочный человек, на стуле, покуда я, сама не зная, зачем, взгромоздилась на край стола — отчего-то хотелось беседовать с Беннером лицом к лицу, и, по возможности, чувствуя хоть какое-то тепло в этом промозглом окружении. Голая по длину коротких домашних шорт нога касалась обтянутого джинсовой тканью бедра, и это странным образом успокаивало.

Я покрутила в руках коричневый боб и со вздохом закинула конфетку. Скривилась. Потянувшись к прозрачному пакетику, немедля выплюнула гадость, успевшую отравить ротовую полость.

— Собачий корм, — наши с Брюсом голоса прозвучали в унисон. — Сегодня явно не твой день.

Ты даже не представляешь, насколько прав.

— Это похоже на… собачий корм, — о, в самом деле? — В смысле, такой же запах, как когда я открываю новую упаковку для своего кота или протухшие консервы. И все это — у меня во рту, — жалкая попытка словесной реабилитации.

— Мерзко, — Брюс скривился, подал «рулетку неудачи».

— Н-да, — запоздало протянула на его реплику и спешно закрутила стрелочку. — Зато хоть какое-то развлечение.

Беннер подозрительно сощурился, но фразу оставил без комментария. Это я в нем любила. Ненавязчивость.

Сама, правда, не могла похвастаться подобным качеством.

— Как, кстати, дела с Наташей? У тебя лайм или трава, — ответ на немой вопрос в карих глазах, обращенных к картинкам с бобами.

— Ну, — он прожевал конфету и поморщился. Вот же счастливчик, блин; один раз попалась подлянка, да и то приемлемая. Без удушливого привкуса вонючих носков. — Нормально.

— Красноречиво, — я достала оранжевую конфетку. Персик или рвота.

— Мы, — он воровато оглянулся, словно проверяя, не слышит ли нас Бартон, увлеченный каким-то утренним шоу. Еще одна ранняя пташка. — Мы в основном тут сидели, разговаривали, — голос его все равно зазвучал тише.

— Просто разговаривали?

То ли это была игра теней, то ли Брюс, в самом деле, чуть зардел и уставился в столешницу. Моя челюсть так и замерла в сомкнутом положении, расчленяя мерзкий боб.

— Ну, пару раз целовались.

Рвотный рефлекс вызвал страшный спазм. Забывая о «специальном пакетике», я в мгновение ока спрыгнула со стола и добежала до раковины, откручивая кран и выплевывая разжеванную конфету. Сложив ладони лодочкой, на несколько раз прополоскала рот и до мурашек скривилась от крепкого послевкусия. Лишь в последний момент отказалась от идеи пустить в арсенал средство для мытья посуды, памятуя о не самых глобальных, но каких-никаких знаний, вынесенных из уроков химии.