Мое побережье (СИ)

Мы с Джеймсом многозначительно переглянулись. Нет; пора бы уже кого-нибудь приставлять к нему и устанавливать слежку за количеством поглощаемого спиртного.

Немного подумав, вернулась к стойке и захватила бутылку с недопитым пивом. Этот вечер определенно обещает длиться долго, и проводить его в трезвом состоянии, окруженной компанией пьяных парней — не лучшая прерогатива для и без того истрепанных нерв.

Мои прогнозы сбылись: игра заведомо не имела долгосрочных перспектив, ибо вызывала интерес, по большей части, только у одного человека. После нескольких довольно двусмысленных вопросов из уст Старка в адрес Наташи, та стала выбирать «действие» и, как итог, успела дважды станцевать и единожды — спеть.

Ничего криминального не спросили у Роуди; Стив попросился в качестве альтернативы продекламировать стихи; больше всего повезло Клинту — этот человек умудрился весь вечер просидеть в массивном кожаном кресле, у горшка с пальмой, попивая свою темную порцию из граненого стакана, избегая «музыкальной расправы» и время от времени отпуская безобидные, но меткие фразочки по поводу несчастных «выступающих».

Тони, кажется, только и ждал момента, когда придет его черед, чтобы исполнить неизменный репертуар «не позже восьмидесятых».

Я, можно сказать, тоже не сильно страдала. Страх выбрать «правду» не оправдался — вопрос задавал Брюс, и он поинтересовался, каких авторов я предпочитаю к прочтению. Свезло и на втором круге: Стив спросил, какие дисциплины в школе для меня наиболее интересны.

Ничего смущающего. Компрометирующего.

Однако на третьем кругу Тони, едва не подавившийся чем-то, похожим на коньяк, перебил меня и Наташу, приготовившуюся вытянуть маленькую долю «правды»:

— Баста! Новое правило: нельзя повторять одно и то же дважды. Действие! — он подхватил с близстоящего кресла черную шляпу с широкими полями (честно, не имею никакого представления, откуда она взялась — сей момент оказался мною беспечно упущен) и отправил в полет по направлению ко мне — едва словила.

Я хотела возразить, но мозг не подкинул ни одного действенного контраргумента: виновник этому — вторая бутылка, опустошенная на треть — стоял возле ножки круглого пуфа, на коем я удобно примостилась.

— Только не песню, пожалуйста, — я не смогла сдержать улыбки, надевая глупую шляпу. Зачем? Не знаю. Просто так.

— Не-ет, — он нетвердой поступью приблизился к стереосистеме, и на несколько секунд в гостиной стало почти тихо. — Сейчас… вот, — щелчок техники; колонки разразились знакомой каждому ребенку песней, а Клинтон и Джеймс одобрительно загудели — звук смешался с воодушевленным Наташиным: «Это же та самая, из фильма!..».

В свете одного лишь электрического камина и под действием выпитого пива лицо Тони разглядеть в деталях было проблематично, однако я была готова поклясться, что он улыбался, игриво протягивая повернутую вверх ладонь.

— Проваливай, Джек, и больше не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся!* — в один голос пропели Клинт с Наташей, хлопающей в ладоши, когда я вложила свою руку в его и не удержалась от смеха, притягиваемая легким рывком.

Он держал мои ладони на уровне груди и «вел», забавно подергиваясь не совсем в такт музыке. Я закусила губу, пытаясь подавить очередную широкую улыбку; кажется, мы снова немножко перебрали.

Все истории повторяются: по спирали, в разное время и в иных местах, но сюжет — один и тот же.

Ты думаешь, что они поголовно однотипны и банальны, пока не сталкиваешься с одной из них лично.

«Воу, женщина, о, женщина, не будь ко мне так жестока!»

Тони поднял руку и позволил мне прокрутиться под ней пару раз, пока я не поссорилась с вестибулярным аппаратом и не пошатнулась. Ловко поймав за талию, он притянул меня к себе и занял позицию, схожую с той, в которой мы танцевали вальс.

Только в более расслабленной манере. Более близко.

Более…

— Женщина, твоя голая спина сводит меня с ума, — шепотом на ухо.

…интимно.

Густое пространство в сознании слегка покачнулось, когда я почувствовала его теплое дыхание на шее.

Всколыхнувшиеся на задворках остатки разума сообщили о том, что мы все еще находимся к гостиной, полной людей. Оторваться от Старка было сложно почти физически, но я даже умудрилась словно бы в танце увернуться и нараспев протянуть:

— Проваливай с дороги, Джек!

Тони, подтащивший к своему стремительно опускающемуся вниз заду пуфик, хмыкнул совершенно по-доброму.

— И больше не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся, — я не хотела думать, как выгляжу со стороны, хватаясь за подол и, приподнимая его так, что обнажались колени, вырисовывая бедрами подобия «восьмерок», но улыбка Тони стала шире, не несущая в себе никакой насмешки. — Проваливай, Джек, и больше не возвращайся…

Веселье постепенно гасло, потому что глаза Тони принялись скользить вдоль моего тела почти так же, как и на балу.

Фраза вырвалась машинально:

— Что? — я отогнула поля шляпы и прижала их ладонями к лицу по обеим сторонам настолько, насколько позволял материал.

Взгляд Старка обратился к моим глазам.

— Что? — он передразнил, приподняв брови, и попытался скрыть легкую улыбку, все равно различавшуюся в дрогнувших уголках губ.

Где-то там, за спиной, раздавались голоса подпевающих ребят.

— Просто ты так смотришь, — тихо, одними губами — не дай бог, кто-нибудь услышит. — На меня.

Тони не ответил.

Мы сидели в компании неиссякаемого количества алкоголя слишком долго — это я поняла по тому, как Брюс начал судорожным потоком бессвязной речи изъясняться Клинту о своей критической нужде в «рабочем» блокноте, беспрестанно тарахтя о каких-то гамма-лучах, а тот, в свою очередь, крутил бутылку в руках со страдальчески-угнетенным лицом и явно думал о несовершенстве бытия. Хэппи… Хэппи смеялся. Хихикал, закрывая лицо ладонями, а потом и вовсе переходил на хохот, откидывал голову назад и разливался соловьем, утыкался в локтевой сгиб и разражался весельем еще сильнее, если стукался вдруг о поверхность барной стойки. Роуди либо смотрел телевизор на кухне, либо дремал с открытыми глазами.

Держали себя в руках, пожалуй, только Стив с Наташей (хотя насчет последней, периодически отставляющей на журнальный столик постепенно пустеющий стакан с виски, закрадывались сомнения) — по крайней мере, взгляд Роджерса был самым осмысленным. Он сидел на диване и рассматривал камин, пока она, поджав ноги, рассеянно теребила пуговицы на его рубашке.

— А помнишь тот прикол, про внутреннего еврея? — донесся до меня ее приглушенный голос и смешок Стивена.

— Я не еврей.

— Ты положил в салфетку недоеденный сырный шарик. — На ее словах Стив тихо рассмеялся, откидывая голову на спинку дивана. — Один шарик, Роджерс! По-твоему, это не по-еврейски?

— Я знал, что проголодаюсь вечером и буду жалеть, что оставил его там. И лучше быть евреем, чем: «эй, что уставился».

Судя по улыбке Наташи, это была еще одна «их шуточка», понятная только двоим.

Друзья. Кто такой друг? Трудно объяснить. В моем представлении, это человек, которому ты не боишься признаться, что скучаешь; это тот, кто знает, что ты не идеален, но все равно любит тебя, смеющегося или плачущего, жалующегося или подбадривающего, кричащего или разбитого. Кто хочет иметь возможность обнять тебя, когда ты один, и единственный, кто может заставить тебя улыбаться. Кто может говорить с тобой о чем угодно. Друг всегда поймет твои проблемы.

Ты доверяешь этому человеку, как самому себе, а он, зная про тебя все, продолжает хранить каждую тайну. Друг счастлив, когда счастлив ты, и ты всегда желаешь ему того же — самого лучшего. Лучшего, чем себе. Ведь разве это не прекрасно — видеть, как мечты твоего самого близкого человека претворяются в явь?

Друг всегда найдет время, чтобы оказаться рядом.

— Как настроение? — Тони подкрался незаметно, когда я доедала вкуснейший кусок теплой пиццы и отвлеченно раздумывала, стоит ли доводить себя до того состояния, когда в момент наполнения рюмки новой порцией алкоголь почему-то заливает всю поверхность стола, но упрямо не попадает в предназначенную для него емкость, или же оставить все, как есть — на уровне возросшей словоохотливости и раскрывшейся для откровений души.