Мое побережье (СИ)

— Извини, это…

— Не персик. Я догадался, — в голосе звучала легкая ирония.

— И не реакция на твои слова, — вернувшись к исходной позиции, я поздно осознала, что слишком сместилась в сторону Беннера, и теперь лодыжка не просто упиралась в его стул — загибалась крайне неудобно, однако двигаться не стала. Подтолкнув игральный круг к нему, поерзала и пристроила болтающуюся ногу между его двух — многим удобней. Брюс на сии махинации даже не обратил внимания. Только откинулся на спинке стула да шире развел колени в стороны. — Как это было?

— Что, поцелуй? Нормально, — он постарался как можно беспечней пожать плечами, однако я заметила его нервозность. — Зубная паста или черника. Опять.

«Нормально». Явления рождения и смерти он по аналогии окрестит этим словом?

Мальчишки. Обескураживающее отсутствие желания обсуждать подобные темы. Понимая, что подробности, полные красочных эпитетов, выпытывать бесполезно, я посмотрела на картинку, что указывала стрелочка.

Груша или сопли. Фу.

В районе лестницы послышались голоса. Вернее, голос — один единственный, громкий, хриплый спросонья, заведомо исключающий возможность не узнать его владельца. Которого я была бы рада выкинуть из своей головы и запереть воображаемую дверь в сознании на засов и десяток замков.

— Джарвис! Где бы ты ни был, отзовись и скажи, что у нас на завтрак.

Он свернул в противоположную от кухни сторону, где виднелись высокие книжные шкафы и часть громоздкого дубового рабочего стола, и откуда, точно по волшебству, — я была уверена, что там никого нет! — показался Эдвин в неизменном, идеально выглаженном костюме-тройке. Из переднего кармана на груди показывалась, поблескивая, цепочка золотых карманных часов.

— Жрать хочу, умираю, — тем временем отвлеченно продолжал он, уткнувшись в экран телефона и принимаясь что-то быстро печатать.

— Доброе утро, сэр, — размеренный, приятный голос с едва улавливаемым британским акцентом.— Сделать вам омлет и тосты с горячим шоколадом?

— Мне бы мяса.

— Поджарю с беконом, — на лице Джарвиса фактически не дрогнул ни один мускул, но я с трудом сдержала смешок, ликуя, что хоть кто-то может безнаказанно подшучивать и ставить на место этого остолопа.

Даже забавно, как один человек может ускорить твое сердцебиение до бешеных пределов, — измеряйся они на спидометре, стрелка давно бы пробила стекло, — а потом — заставить его остановиться.

Было… стыдно.

Начистоту, я не склонна к самоубийству и не думаю, что когда-нибудь смогла бы наложить на себя руки (дело не только в осознании эгоистичности акта по отношению к Майку), но, скажу искренне, после сегодняшней ночи, в ситуации, когда бы автомобиль ехал прямо мне навстречу, я не уверена, что отошла бы в сторону.

Утром мне не хотелось смотреться в зеркало. Не только потому, что я уснула с размазанным по всему лицу макияжем — странное отвращение к самой себе, какого раньше не замечалось, отталкивало, стоило только увидеть в отражении, вспомнить, что эти самые губы…

Меня передернуло, и я запоздало спохватилась, слезая со стола. Джарвис наклонился за сковородой.

— Всем… доброе утро.

Пришлось опереться на плечи Брюса, дабы перекинуть ногу через его колено и не упасть. Одно неловкое движение, и навалюсь сверху. О, вот об этом хотелось думать в последнюю очередь.

Беннер поздоровался с ним, как и подошедший Клинтон. У меня же не повернулся язык.

— Что это, конфеты? — Старк подцепил один боб из коробочки и забросил в рот.

— Стой, тебе может… — договорить Брюс не успел — этот тип начал жевать. Недолго, правда: скривившись, Старк развернулся и в спешке ринулся по направлению к уборной, забывая обругать кресло, в которое случайно по пути врезался коленом.

— Что это было? — Клинт, явно не понимавший смысла происходящего, переводил взгляд с меня на Беннера.

— Судя по цвету, либо сыр с плесенью, либо тухлое яйцо. Я без очков не успел разглядеть.

— Поделом ему, — да, я не удержалась. Брюс просочившуюся сквозь стены морали злорадную реплику проигнорировал, однако Бартон вопросительно свел брови.

— У вас с ним, — он выставил два указательных пальца перед носом и потер ими друг о друга. Очевидно, заметив наши недоуменные лица, пояснил: — Ну, терки?

«Терки». Смешно.

Воображение вдруг подкинуло образ Майка, сидящего в гостиной и ворующего моих мармеладных червяков из пачки.

Между нами, типа, вообще ничего больше нет.

— Типа того.

И, не дожидаясь ответной реакции да кого-нибудь, вернувшегося из туалета, я поспешила юркнуть в гостиную. Дурацкое утро.

Дурацкое каждодневное влачение существования.

Прибрежная черта почти скрылась за густым туманом.

***

Я думаю, у каждого из нас в жизни происходили такие моменты, после которых ты уже понимаешь, что таким, как прежде, не будешь. Что ничего вокруг тебя не будет прежним. Мир никогда уже не изменится и не станет таким, каким был «тогда», до этого «эпизода», «события». Мы еще называем их «переломными» моментами; иногда они меняют твою жизнь к лучшему — в таких случаях ты даже не думаешь об этом. Ты просто наслаждаешься. В иных случаях они тебя ломают. Тебя и твою жизнь.

Я сыпала в блог короткими разгневанными записями, чередующимися с депрессивными, впервые за очень долгое время «выливая» в пределы социальной сети себя, а не безликие красивые картинки, позаимствованные в иных интернет источниках, да музыку, до утра. Затем удаляла. Одна из причин, связанная с эмоциональным состоянием, так в конечном итоге и не была мною четко обозначена; другая заключалась в воспоминании, что Хэппи тоже зарегистрирован на сайте, и следит за каждым моим обновлением. Этот человек вообще живет виртуальностью. Вспомнить только, как он уговаривал меня завести профиль в «Инстаграме», чтобы «лайкать» его собаку, запечатленную в разных ракурсах. Или как заставлял загрузить на «Фейсбук» хоть одну фотографию — треплет нервы до сих пор при каждом удобном случае. А я ведь загрузила. Сидящего на стуле Снежка.

И пару снимков с того утеса, который встречается по дороге к дому Киллиана — я все-таки вернулась туда с фотоаппаратом в конце осени. Тони, разумеется, сии фотографии вниманием обделил. И показательно вместо этого оставил комментарий под фото Снежка: «Жирдяй». Смотри, мол, какой я, все видел, а оценивать не собираюсь.

Детский сад.

Когда-то настоящие страсти кипели в испанских сериалах, а теперь достаточно выйти в Интернет.

Меня даже посетила мысль сделать какой-нибудь типично-девчачий снимок, но отпала она моментально, стоило взглянуть в зеркало. Нет, я еще не настолько отчаялась. К тому же, опухшее от слез и словно на пару лет «постаревшее» лицо не спас бы ни один фото-редактор. Существуют красивые девушки с персиковыми щечками, есть смуглые и загорелые, а еще существую я, с таким цветом кожи, будто умерла вчера. Впрочем, сравнение недалеко от сути.

Куда мне до тех куриц, чьи профили он просматривает ежедневно.

И уж как до Луны пешком — до невероятно красивых, профессиональных фотографий Наташи.

Увлекшись, умудрилась зайти к нему на страницу и с трудом подавила желание щелкнуть по иконке и удалить из друзей. Бегло пролистала фотографии. Их не много, на самом деле; есть пара-тройка со мной — одна из них стоит у меня на полке в «реальном мире». Несколько видео. Не успев мысленно шлепнуть себя по рукам, открыла то, где он шлет нам с Хэппи привет из Майами и поздравляет с наступающим Рождеством. Веселый. Улыбающийся.

Пошел вон.

В шесть утра было поздно идти спать, но самое время — делать не очень любимый кофе да надеяться, что доживу до конца школьного дня. Пусть издерганная, пусть не выспавшаяся. А потом — точно в постель. Подальше от мыслей об этом болване.

Я упорно доказывала себе, что «наряжаюсь» не для него, когда вытащила из шкафа то самое платье, на котором он зациклил внимание во время первого визита к Брюсу, после безумного путешествия на заброшенный склад, — и плевать, что это было просто поводом завязать со мной диалог после размолвки, и что он едва ли помнит детально хоть одну вещь из моего гардероба, на все плевать. Я так устала оправдываться перед самой собой.