We began it all (СИ)

Но много позже, оставшись один на один с собой, он всё-таки сдаётся этому стадному любопытству и прогружает полученные на электронку ссылки.

Ничто не привлекает его внимания, он остаётся равнодушен и пассивен, пока, в какой-то момент, его взгляд не падает, совершенно внезапно, на абсолютно незаметную, казалось бы, мелочь. Брошенная возле дивана сумка девушки. И сиреневый комок смятой бумаги рядышком.

Норман ещё долго потом фантазирует о том, что могло бы быть написано там. Это отвлекает его от домашних проблем.

хХхХх

От подозрительного уменьшения ‘домашних проблем’, если быть особенно точными.

хХхХх

Глядя иногда с возвышенности, как мама внизу подметает крылечки перед комнатами, а Дилан деловито помогает ей с починкой оконных рам или выхлапыванием ковров, Норман ощущает себя больным. Ему не по себе, даже несмотря на то, что оба его родственника даже не особо общаются между собой, просто слажено содействуют в неуклюжей асинхронности, в хрупкой пародии на неустойчивый мир.

Всё равно. Эта недогармония нелепа, и Норман почти желает, чтобы Дилан тоже получил загадочное сиреневое письмо.

хХхХх

Ричарду требуется двенадцать дней, чтобы сорваться. На Нормане, что характерно. Парень просто загоняет его в угол во время обеденной перемены, и он обвиняет, и плачет, и промазывает кулаками, и попадает в цель тоже; Ричарда оттаскивают несколько человек, хотя тот продолжает отбиваться, всхлипывать и кидаться в Нормана проклятиями.

Когда его уводят, толпа зевак постепенно расходится, а Норман остаётся на своём месте на полу, прислонившись спиной к стене, отстранённо вспоминая, как правильно дышать.

Норману требуется двенадцать минут, чтобы выйти из ступора достаточно, чтобы услышать, что Алекс, как оказывается, стоящий перед ним на четвереньках, зовёт его по имени и пытается до него достучаться.

- Что? – будто очнувшись, спрашивает Норман, и улыбка облегчения трогает губы Алекса.

- Ты как, приятель?

- Я в порядке. Скула болит, а так… – он аккуратно трогает припухшую часть лица. Синяк, должно быть, расплывётся знатный. Алекс понятливо фыркает и лёгонько тянет его за рукав.

- Пойдём. Я отведу тебя к медсестре.

А когда Норман возвращается домой в тот день, выясняется, что дверь в мамину спальню закрыта снова. На сей раз, правда, слишком уж убийственной трагичности вокруг этого действия не отмечается, и мама даже объясняет – зыбким, но ласковым голосом, что ей нездоровится, поэтому она предпочла бы провести несколько часов в полном покое. Норман может дать ей это. К тому же, так у него будет немного времени на то, чтобы подлечить своё собственное лицо – и не напугать мать очередными проблемами, в которые оказался впутан.

Дилан тоже остаётся дома, в отличие от прежней ситуации. Он смотрит ТВ в общей гостиной, время от времени бродит по первому этажу – то ли до холодильника за напитком, то ли просто, чтобы к чему-то приспособить собственные ноги. Дважды (Норман прислушивается) Дилан поднимается наверх, стараясь не топать, и стоит по нескольку минут под дверью Нормы. Норман испытывает острое желание выйти в коридор и отогнать брата прочь, но он держит себя в узде. Для этого ещё будет время, - утешает он себя.

хХхХх

На следующее утро, когда Норман просыпается незадолго до будильника, Норма уже внизу, колдует над завтраком. Присоединяясь к ней, Норман не может не заметить, что мама и впрямь в последнее время стала выглядеть слегка…осунувшейся. Больной.

- Всё хорошо, мама? – спрашивает Норман, не в силах скрывать сильнейшее волнение, и приглядывается к её лицу, чтобы уловить самый правдивый ответ. Норма пожимает плечами:

- Должно быть, малыш. Просто устала, – затем, после нарочитой паузы, она смотрит целенаправленно на его синюшную скулу. – А вот что такое с твоим лицом, вопрос куда как более интересный. Ничего не хочешь мне рассказать?

- Это пустяк, – лжёт Норман. – Результат недопонимания. Нас даже к директору не вызывали. Ничего серьёзного. Не обращай внимания.

Мама качает головой с трогательным осуждением:

- Как я могу, если кто-то обидел моего маленького сынишку? – затем, она подаётся ближе к его лицу и, то всматриваясь в повреждение, то прямо в глаза Нормана, спрашивает шёпотом. – Очень болит, да?

Юноша не может противостоять порыву и, тоже шёпотом, отзывается:

- Поцелуешь, чтобы прошло?

Мама смеётся тихо-тихо и целует, едва касаясь отёкшего места губами.

- Теперь лучше?

Норман кивает торжественно. Теперь да.

хХхХх

Сколько бы, впрочем, мама ни отмахивалась от тревог Нормана, а её состояние всё равно оставляет желать лучшего и, наконец, ему удаётся убедить мать в том, что навестить доктора – дело неотложное. На это уходит почти пять недель практически непрерывной обработки, чтобы она сдалась и признала, что помощь со стороны была бы не лишней. Дилан, неуверенно и шатко, даже предлагает составить ей компанию, раз уж Норман должен быть в школе.

Норма сомневается долго, будто взвешивает разные ‘за и против’ или просто спорит сама с собой, и какая-то смесь страха, жалости и неприятия читается в её полупрозрачных глазах; в итоге, к удовольствию Нормана, мама отказывается от услуг старшего сына. Тот признаёт её мнение, не пытаясь как-то добиться иного результата, и замолкает на весь остаток вечера.

хХхХх

Родители Ричарда Силмора заявляют о пропаже сына во вторник, даже не дожидаясь заведённых трёх дней, и половина города встаёт на уши из-за известия.

хХхХх

Труп Ричарда Силмора всплывает в озере в среду. И вот тут-то у кого-то в полиции достаёт ума сложить два и два и сообразить, что каждый из убитых в последнее время подростков, так или иначе, был связан, среди прочего, именно с Норманом Бэйтсом.

хХхХх

Норман как раз кричит в потолок:

- Маааамаааа? Тебя к телефону! Это доктор Эсперанза! У неё есть какие-то новости! – когда раздаётся стук в дверь.

За ней стоит, переминаясь с ноги на ногу, какой-то полицейский, с которым Норман не имеет никакого особого знакомства, и с ним ещё пара человек, тоже далеко не штатских. Слава всему, он хотя бы не арестован. Они здесь, - заявляют незваные гости, - просто чтобы задать пару вопросов.

Норман прислушивается, как в другой комнате мама вполголоса говорит что-то в телефонную трубку, но не может разобрать ни слова, и ему трудно сосредоточиться на том, что ему говорят. Но он старается. Он отвечает как можно более чётко, где и с кем он был в момент убийств, что он делал, какие отношения его связывали с жертвами, действительно ли он враждовал с каждым из них.

Все инсинуации полицейских звучат как-то неправильно, не в стиле обычного допроса, больше похоже на обвинения, и Норман пытается объяснить им, что он не совершал никаких преступлений (в этот раз…он надеется…), что у него есть алиби, которое может со всей ответственностью подтвердить – его мама. И ни с кем он не враждовал.

Это Ричард ревновал Брэдли к нему. Это Брэдли ушла от него к Дилану. Это Эмма носила свою невзаимную любовь повсюду на шёлковой подушечке и сдувала с неё пылинки. Любая вина за их испорченные отношения с Норманом – на них самих. Очевидная истина.

Норма, вошедшая в комнату очень даже вовремя, быстро выясняет, в чём дело, и самым решительным образом, указывая на неправомерность подобных допросов и произвола полиции, выставяет визитёров вон.

- Я не убивал этих детей, – первым делом обращает Норман к матери, как только они остаются одни. – Честное слово, мама! Это был не я.

- Знаю, милый. Ты ни при чём. – Тут же соглашается женщина, и это рассеивает любой мрак. – Тебе не нужно оправдываться передо мной ни в чём. И ничего доказывать им. Пусть сами попробуют найти хоть одно основание против тебя, кроме их домыслов!

И облегчение от полного доверия мамы такое сильное, что почти заставляет Нормана забыть о кое-чём не менее главном.

- Что сказала доктор? – спрашивает он, ступая ближе, на случай… неясно точно, чего. На какой-то экстренный случай.