We began it all (СИ)

Дилан снова привычно тускнеет, виновато вжимает голову в плечи, трёт переносицу нервными пальцами.

- Да, прости, не стоило просить, не должен втягивать и тебя, прости, забудь.

С этим, Дилан тяжело поднимается на ноги, помогает встать Норману, уходит в дом, поднимается наверх и запирается в своей спальне, где, вероятно, снова прикладывается к бутылке. Норман качает головой, стоя какое-то время у подножья лестницы, и мысленно оценивая итоги разговора.

А ночью, он спит особенно крепко. Душевные страдания Дилана в одной из соседних комнат берегут его сладкий сон.

хХхХх

Так, глядите.

В какой-то момент – Норман мог бы даже назвать точную дату, встань такая необходимость, - что-то в их доме переменилось, хотя юноша, к его внутреннему неудовольствию и оказался не посвящён ни в какие детали.

Но, как бы там ни было, теперь всё стало, как стало.

Дилан делался всё более и более измотанным и беспокойным (даже в разы выше своей обычной нормы, свойственной активным по натуре людям). Что-то жестоко съедало его изнутри безжалостно острыми зубами, всё ближе подбираясь к краям и не давая ни секунды передышки. Нормана эти переживания брата мало трогали, что там, они скорее внушали некое неопределённое, почти – исподволь – злорадное удовлетворение. Словно происходило именно то, чего старший парень и заслуживал изначально; словно Норман являлся очевидцем чудесной кармической справедливости.

Норма к очевидным терзаниям старшего сына оставалась странно безучастной. То есть, СОВСЕМ. Она будто вообще не была поставлена в известность о существовании Дилана больше, не говоря уже о том, чтобы замечать его наличие поблизости или тревожиться за его душевное состояние.

Тотальное игнорирование со стороны матери лишь способствовало усилению смертельного беспокойства Дилана, но Нормана оно ощутимо радовало. Оно как бы возвращало всё на круги своя.

В естественном, правильном миропорядке, созданном восприятием Нормана, мама должна была ограничивать свою любовь, терпение и тепло лишь младшим сыном. И именно так, нормализовавшись в кои-то веки, все и было какое-то время прежде – пока Дилан тогда, безо всякого спроса или хотя бы письменного предупреждения, не объявился на пороге их нового дома в Уайт Пайн Бэй.

После «временного» подселения Дилана, которое вопреки громким планами и самодовольным вызывающим заверениям парня всё длилось и длилось, динамика в их семье снова безосновательно усложнилась.

Между Нормой и Диланом постоянно возникали конфликты – локальные, но опасные, как небольшие пожары в лесу. И это приносило Норману хронический дискомфорт. Как если бы две враждующие стороны поместили его строго посередине и назначили миротворцем, ожидая в равной степени, что он примет именно их позицию.

(Твёрдая убеждённость мамы, впрочем, была объяснима, а вот на что надеялся брат, Норман в душе недоумевал).

К тому же, Норма с Диланом, даже отыскивая постоянно поводы для ссор в ошибках прошлого или промахах настоящего, всё равно как-то неумолимо сближались. Норман не мог не замечать этого, практически с первого же дня ‘воссоединения’, и вот эта-то тенденция, признаться, угнетала его куда сильнее.

Норма определённо питала некие довольно-таки сильные остаточные чувства к старшему сыну, и хотя они даже и рядом не стояли с её сумасшедшей любовью к младшему, Норману всё равно это почему-то не нравилось.

Он наблюдал постепенное сближение Нормы и Дилана, их проработку былых проблем и претензий, их излечение ран прошлого, их повторное пугливое привыкание к персоне другого, их робкие, но упрямые попытки заново найти путь друг к другу. Всё это происходило прямо перед глазами Нормана, и, как ни прискорбно констатировать подобное, не имело к нему, чёрт возьми, никакого отношения. Аргх. Оставаться лишь сторонним наблюдателем в чём-то настолько важном, разумеется, было донельзя раздражающим процессом, изматывающим почти физически, как какая-нибудь несерьёзная, но выбивающая из колеи простуда. Или, возможно, как сыпь. Страшно зудящая и неприятная на вид.

Нормана прогрессирующие всё дальше и дальше взаимоотношения матери и брата страсть как изводили!

Поэтому-то теперь, вместе с удивительным охлаждением Нормы и сладкой на вкус беспомощностью явно впадающего в уныние, корящего себя за что-то страшное Дилана, вещи в доме над мотелем, по мнению Нормана, наконец, вновь встали на свои законные места.

Он даже позволяет себе надеяться, что Дилан, в конце концов, сдастся, осознает всю тщету своих попыток влиться обратно в семью (где всегда было место лишь для двоих, не стоит обманываться, Норман может просветить, кто именно есть эти двое), воплотит свои давнишние планы о переезде и обособленной жизни.

Норман более чем уверен: никто здесь по Дилану особенно тосковать не будет.

хХхХх

Алекс изумительно быстро находит общий язык с Нормой. Такой немногословный, внимательный, но не привлекающий внимания, в школе, в доме Бэйтсов Алекс Уэст демонстрирует себя крайне корректным, хорошо воспитанным, очаровательным юным джентльменом, и Норма не устаёт хвалить Нормана за ‘отличное чутьё на людей’.

Оба юноши скромно улыбаются её комплементам, наперебой рассказывают ей забавные мелкие байки из общей школьной жизни; под вечер, они все втроём устраиваются у телеэкрана и смотрят какой-то молодёжный комедийный сериал, не уставая смеяться вместе.

Два часа спустя, они прерываются на выпуск местных новостей, и смешные темы для разговора стремительно улетучиваются.

Брэдли Мартин, как утверждают СМИ, была намедни обнаружена задушенной в собственной гостиной. Ведётся расследование.

Мама сходит с лица, прижимая ладонь ко рту, комкано извиняется и убегает в уборную.

Норман безмолвно переваривает информацию.

Алекс присматривается к Норману.

хХхХх

На другой день, в воскресенье, Дилан вваливается домой со стеклянными глазами и неверием в каждой чёрточке лица. Норман бы с удовольствием запечатлел это выражение на фотоплёнку для истории, но недосуг. Норма отрывает взгляд от своей бухгалтерской тетради, впервые за последние два месяца действительно обозначая своим вниманием старшего сына, и каких-то полминуты, в странном замершем вакууме времени, они оба глядят друг другу в глаза, безотрывно. Затем, одновременно, Дилан делает несколько шагов в её сторону, а Норма поднимается из-за стола ему навстречу.

Они застывают снова, в паре футов друг от друга, и Норману нестерпимо хочется вклиниться, просто встать между ними, как последнее препятствие.

- Брэдли мертва. – Едва придавая словам звучание, выговаривает Дилан. Мама только кивает, подтверждая известие, ожидая чего-то, и, судя по всему, это следует. – Кто-то её убил. Я ведь даже не любил её, а теперь её нет. Я так… – парень прерывается на вдох и кое-как, словно умирающий вымучивает последнее слово, шепчет с мольбой: – Мам?..

И Норма простирает руки в стороны, Норман наблюдает за этим движением, словно в слоу-мо, а вот Дилан, издав какой-то несуществующий звук, слишком быстро, абсолютно незаметно для глаза, вдруг оказывается в её объятиях.

Оба они плачут, горько и едва слышно, пока Дилан цепляется за маму, пока мама принимает Дилана обратно, всегда, всегда обратно, и Норман знает, что их скорбь не имеет ничего общего со смертью Брэдли Мартин, и Норману кажется, будто он распадается, просачивается сквозь пол, вниз, никуда.

хХхХх

По всей школе, как мобильный вирус, бродят снимки, сделанные каким-то копом внутри дома Мартинов и слитые затем в интернет зачем-то. Норману никогда было не понять, что людей так привлекает в ауре преступления, если НЕ ОНИ его совершили. Он, объективно рассуждая, может признать правомочность желания оставить ‘трофей’ за собственные заслуги. Но весь этот неоправданный ажиотаж вокруг чужих убийств? Это нездорово, право.

- Просто не обращай внимания, – советует Алекс, замечая, как Норман кривится во время очередного упоминания этих злосчастных фотографий в чьём-то разговоре поблизости, и тот кивает головой, соглашаясь с рекомендацией.