Это было у моря (СИ)

Тише, вдали туман,

И тоскуют волки,

Пролитый воск луны —

Сквозь рванину туч

Снов твоих морщит гладь

И саднит без толку

Там, где дыру в груди

Твой пробил мне луч.

Если из нас кому-то

Придется выжить,

День за тобой.

Уступаю и не виню.

Путь мой сквозь чащу

Все человечье выжег.

Тем и дышу, что от ветра

Твой свет храню…

Когда он зашел в номер, обнаружилось, что Пташка уже встала, привела себя в порядок — и теперь недовольно бродила по комнате в поисках своих листочков.

— Привет! Встала уже?

— А ты где был?

— Гулял.

— Так дождь же.

Сандор провел рукой по мокрым волосам. И вправду.

— Ну, дождь. Я все же не из сахара, авось не растаю.

— Растаешь ты вряд ли. Хотя, кто знает. Но вот заново простудиться — можешь. Помнишь, в прошлый раз ты тоже ходил под дождем? Хоть зонт бери, если тебе так приспичило.

— Пташка, я не понял, ты что — ворчишь, что ли? Ушам своим не верю! Если трехчасовые развлечения в постели так на тебя действуют, я к тебе близко не подойду больше.

Она удивленно подняла на него взгляд. Пташка сидела на кровати и пыталась пригладить ей же самой скомканные страницы, что он давеча поднял и бросил на подоконник.

— Я не ворчу. Я беспокоюсь о твоем здоровье. Таскать тебя на плечах из машины было тяжеловато, знаешь ли. Не хотелось бы повторять. Я, конечно, знаю, что ты бесчувственный чурбан, но невозможно все время совершать ту же ошибку. В следующий раз я просто оставлю все, как есть. Ты будешь сгорать от лихорадки — я и пальцем не пошевелю. Нет, лучше разденусь догола и пойду плясать под проливным ливнем!

Боги, да она опять почти плачет. Беда… Сандор подошел к Пташке, у которой уже начали дрожать плечи, присел перед ней, поднял ее упрямый подбородок.

— Если ты проделаешь такое, никакая лихорадка не помешает мне восстать,

чтобы насладиться зрелищем… Прекрати. Я знаю, что ты для меня сделала, и не буду больше шляться под ливнем, коли это тебя раздражает. Хорошо?

— Можешь шляться, сколько угодно. Мне-то что за дело? Не забудь потом еще, когда снег пойдет, попрыгать снаружи. Я думаю, ждать уже недолго…

— Этого никто не знает. Но ты права.

— Про что, про танцы под снегом?

— Нет. Нам надо ехать. Надо добраться до загребучего убежища Баратеонов до того, как начнется даже самый мало-мальский снегопад. Несмотря на то, что у нас теперь есть машина, горные перевалы под снегом — не лучший вариант.

— Я вообще не хочу туда ехать. Это обязательно?

— А что такое?

— У меня дурные предчувствия. И вообще, это дом Джоффри.

— Это не дом Джоффри, это избушка Роберта. Ты что-то и против него имеешь?

— Нет, не имею, даже напротив — из всего семейства Баратеонов он мне наиболее симпатичен. Но все же его жена — Серсея — мало ли что с этим домом.

— Да что там может быть? Ну, грязь, наверное. Мыши. Скорее всего, масса пустых бутылок от вина… Это не самое страшное в мире, поверь мне.

— Мыши? МЫШИ???

— Боги, Пташка, ты еще и мышей боишься?

— Естественно. Они отвратительные. Когда я была маленькая и мы поехали зимой на дачу, мышь ночью залезла ко мне в постель и запуталась в моих волосах. Я чуть не умерла от ужаса…

Сандор захохотал, представив себе сцену. Бедная мышка…

— Прекрати ржать! Это совсем не смешно. Мыши переносят всякие болезни…

— Ты меня уморишь! За нами гоняются самые большие мерзавцы этой треклятой страны, а ты беспокоишься о мышах! Нет, с тобой не соскучишься, правда.

— Не хочу с тобой говорить. И не поеду в эту мышиную дыру.

— Пташка, если ты боишься мышей, я самолично буду всю ночь тебя стеречь и гонять злых грызунов от твоих прекрасных черных кудрей. Они, правда, столь коротки, что навряд ли мышки покусятся на их неприкосновенность и захотят использовать их как спальню. И вообще — теперь это моя собственность. Мыши боятся Псов, знаешь ли.

— Лучше заведем кошку.

— Да, и корову заодно уж. И картошку посадим, как и собирались… И тебе придется научиться готовить — после целого дня работы на поле я не потерплю неумелую хозяйку в доме. Кто-то должен готовить жратву. Или мне придется дрессировать мышей на сей предмет? Запеканка из сыра на свечном сале…

— Бе. Мерзость какая. Но я готова попробовать. Не запеканку из свечей, а готовить. Если ты не боишься отравиться…

— Нет, я боюсь, конечно. Но кто-то должен лечь грудью на амбразуру. Лечить меня ведь тоже придется тебе…

— Вот ты гадюка, все-таки.

— Ага. А тебе придется бегать с тазиками.

— Я больше не желаю про это слушать. Хочешь ехать, давай собираться. А где еще мои рисунки? Я лучше их заберу…

— Какая-то часть в ванной. Ты же их сама выбросила в корзину. Кстати, все очень хороши. Особенно тот, где ты себя в море нарисовала. Я хотел тебя спросить — как тебе удалось? Так оно и было, но ты-то себя со стороны не видела…

— Для этого есть знание анатомии и воображение. Потом, я все же знаю, как выгляжу. Ну, хотя бы могу представить…

— Ты себя малость истощила на этом рисунке. Ты слегка покруглее.

— Ты хочешь сказать, что я толстая, Сандор Клиган?

— О, боги, нет, только не этот извечный женский вопрос! Ты не толстая. Ты худая. Но не НАСТОЛЬКО худая.

— Не выкручивайся. Я уже в майки не влезаю. Я толстею. Ужас какой.

Сандор притворно схватился за голову:

— Пташка, ты совсем дурочка, или прикидываешься? Ты не толстеешь, ты растешь, седьмое пекло! И что там тебе полагается, тоже растет. Ты уже почти взрослая женщина — если забыть твои разговоры о мышах и закрыть глаза на неумение готовить.

— А это тут при чем? Мышей все женщины боятся…

— Ну, не все. Небось, твоя сеструха не боится…

— Арья? Что ты! На даче она тогда пыталась их приручить… Фе…

— Ну вот видишь. Ты бы тоже могла попробовать. Ты отлично приручаешь всяких бестий. Я, Мизинец…

Это он, кажется, зря сказал. Пташка встала с каменным лицом, просочилась между ним и кроватью, умудрившись не задеть его коленей своими. Бросила на него укоризненный взгляд и молча ушла в ванную. Сандор понадеялся, что не запястья пилить. Он начал собирать барахло в сумку. Что тут: всякие тряпки, Пташкины джинсы, что он стащил с нее этим утром — в сумку их. Из кармана выпала коробка, раскрылась. Кольцо? Так, очень интересно, откуда у нее такие вещи…