Это было у моря (СИ)

Нет, тяжко. И все же это было все не то, он просто чувствовал — а в своих отношениях с Пташкой, особенно после этой ее истории с молчанкой, Сандор уже просек, что стоило доверять инстинктам. Где же ответ на твою загадку, любимая? Она потянулась, провела рукой по векам, отбрасывая тонкую кисть на подушку над головой. Седьмое пекло, а это еще что? На запястье, там, где нежно светилось голубое кружево вен, руку пересекали черные, недавно зарубцевавшиеся шрамики — видно, что неглубокие, но ощутимые. Так.

Игры в самоубийцу. В его школе был пацан, который развлекался подобными действиями. Ему нравилось себя резать — легонько, для виду, чтобы потом со скорбным видом расхаживать в кровавых лохмотьях. Бросать лезвие в ванной — чтобы все видели его страдания. Сандор страшно не уважал за это дурня — как не уважали его и остальные мальчишки. Однажды, спьяну, в выходные, этот осел распилил себя сильнее, чем обычно, задев артерию — из него полилась кровь, как из резаной свиньи, и он так разверещался в ванной, что разбудил надзирателя. Тот пришел, дал ему подзатыльник, посадил кверху рукой в коридоре, а остальных за дебош и для острастки на следующий день вместо выезда в город отправил на огородные работы. После этого того паренька возненавидели уже все, даже те, кто не знал о его любви к бритве и пачкотне. Правда, после раскромсанной артерии, дурень прекратил свои дебильные игры — видимо, смерть прошла слишком близко…

Пташка, похоже, решила поиграть в то же самое. Ну, объективно: ей было с чего. Субъективно же Сандору хотелось взять ее за худенькие плечи и тряхнуть раз-другой — чтобы неповадно было. Что ей, смертей мало? Тоже мне, нашла подходящие игры для нынешнего возраста и ситуации. Еще не хватало. Сандор еще раз взглянул на ее руку. Потом осторожно повернул и другую, лежавшую на груди поверх одеяла. Следы были на обеих запястьях, но и там, и тут — уже зажившие. Похоже, Пташка излечилась сама… Возможно, лучше было даже и не заводить об этом разговор…

Однако все это было, хоть и скверно, но не объясняло ее сегодняшнего срыва. Сандор встал, напялил на себя штаны, нагнулся за ее почеркушками, раскиданными по комнате. И впрямь, Пташка, как ни старалась, не смогла поймать сходства. С одного из рисунков вполоборота улыбалась черноволосая молодая Серсея. С другого — задумчиво смотрела Пташкина вылетевшая из окна мать — еще одна Пташка, блин. Кто был на третьем, Сандор не знал, но решил, что, судя по смутному сходству, видимо, это была младшая сестра — более вытянутое лицо, упрямый подбородок, сумрачные глаза под темными широкими бровями. Да, это вам не Пташка — волчонок. Сандор покрутил головой, вновь глянув на портрет Кет. И как она умудрилась родить таких разных дочерей? И все же было у них что-то общее: в прищуре глаз, в упрямстве сжатых губ. Такие, как эти три, умирают, но не сдаются. И его девочка тоже.

Последний рисунок был еще в блокноте. Сандор глянул — и опешил. Она нарисовала себя со спины — и это было его воспоминание о ней, одно из самых ярких, запретных и щемящих. Тот первый вечер, когда он потащился на берег выкурить сигарету подальше от светлых очей Баратеонов и застукал Пташку купающейся голышом в закатном море. Откуда она-то сама могла знать, как выглядела со стороны? А картинка, меж тем, почти точно и полностью соответствовала тому, что помнил сам Сандор. Вот маленькая ведьма! В его мозгах копается, как в шкафу с нижним бельем, а в свои — не пускает! Иные бы взяли всю эту путаницу!

Сандор подцепил брошенную на стул рубашку, застегнулся, бросил взгляд на девочку, мирно спящую в сбитой после их бурных развлечений постели — и тихо вышел за дверь.

2.

Он прошелся по улице, закурил. Слегка моросил дождь — почти неразличимый взглядом, словно в воздухе висела серебристая дымка. Очень скоро Сандор с омерзением почувствовал, что сигарета промокла и вот-вот потухнет. Он выкинул ее прочь, пошел под навес, взял другую. Тут тоже были такие же отвратительные цветочные горшки, как и на юге. Вообще все похоже. Двери эти чавкающие. Разница лишь в том, что можно было попасть в холл как снаружи, так и изнутри — в комнате было две двери. Удобно, если надо от кого-нибудь удрать. В их ситуации никогда не знаешь, что будет через секунду. К вопросу о — зачем он вообще ушел из номера? Выкурить мокрую сигарету? Посмотреть на цветочные горшки с хризантемами, так их растак? Что за болван — она там спит, а он тут бегает туда-сюда мимо запертой двери — тоже мне, счастливый обладатель — и сокрушается о том, что не может заглянуть ей в голову, в единственное место, куда он еще не залез. Неужели нельзя было просто быть? Быть с ней, без этих мучительных терзаний и смутных измышлений, никуда все равно не ведущих? Сам же давеча кидался лозунгами о скоротечности момента, а теперь вот торчит тут, словно боится ее…

Все было так, но что-то в сегодняшней манере Пташки напрягло Сандора настолько, что загадка была, похоже, обязательной к разрешению. Он просто не мог там находиться — спящая в большой кровати девочка была, как Сфинкс — дальше не пройдешь. Поэтому он поджал хвост и сбежал. “Ты даже не Пес — ты шакал.Тьфу!”

Если все равно он тут, снаружи, надо было где-то пожрать. Загадки загадками, но нельзя же голодать сутками. Сандор прошелся вдоль дороги — машину заводить не хотелось — набрел на неприметную забегаловку, с покрытыми клетчатой бумагой столиками, притулился в одном из углов, Заказал флегматичной официантке, мерно жующей жвачку и, как и другие вокруг, не отрывающей взгляд от телефона, омлет, пару сэндвичей и кофе. Официантка, к его счастью, так и не взглянув на его приметную физиономию, кивнув, удалилась. Сандор отвернулся к окну, из которого были видны лишь бесконечные кукурузные поля и серая лента окружной дороги, пересекаемая эстакадами. Кукурузные угодья были уже очищены от урожая и теперь служили лишь для того, чтобы навевать тоску. Сандор вспомнил, как он в те незапамятные времена, когда Ленор еще была жива, и от семьи оставались еще какие-то жалкие огрызки, однажды съездил с отцом и сестрой — Григор тоже потащился, но, к счастью, встретил прямо на парковке своих двух одноклассников и свалил с ними квасить — на яблочную ферму одним ясным сентябрьским утром. День вышел отличный. Неважно, что отец за пару часов, сидя за столиком под тентом, так наклюкался, что машину в обратный путь пришлось вести его приятелю по цеху (за руль рвался Григор, но он тоже был датый, поэтому его не пустили). Отцовский друг, вывезя свою семью на воскресный отдых, попытался поделиться энтузиазмом с приятелем и порадовать бедных сирот — его детей. Шашлычница была еще впереди, хоть и не за горами — пока еще другие дети не стали от него шарахаться и обзывать чудовищем, пока он еще был со всеми наравне. Сандор вдоволь наскакался на батуте босиком, пару раз шлепнувшись, чем вызвал смех Ленор, снимавшей его на отцовскую старую камеру. Первым вытащил темно-красное яблоко из бочки с водой зубами, обогнав белокурого увальня который был его на голову выше. А главное: попал три раза подряд в тире в цель и выиграл приз — дурацкого розового зайца, которого тут же и подарил красивой девочке в зеленых резиновых сапогах, наблюдавшей за ним, пока он целился. Потом Сандор сообразил, что надо было подарить этот приз Ленор, но он так смутился от своей победы, что просто не знал, куда себя деть. Потом, девочка была сказочно хороша: медноволосая, с сияющими голубыми глазами, вся в мелкой россыпи веснушек — и старше его примерно на год. После того, как Сандор, побагровев, сунул ей мягкую игрушку, она тоже вспыхнула, как маков цвет, чмокнула его куда-то между ухом и пылающей щекой и убежала к хохочущему рыжеволосому отцу, издали наблюдавшему эту картину. Когда она наклонилась к нему, Сандор почувствовал, как от нее пахнет: яблочным соком и пончиками. Это было чудесно — особенно когда ее кудряшки задели его щеку и шею, впервые всколыхнув в нем еще смутно дремлющее где-то мужское начало.