Это было у моря (СИ)

Что за мысли лезут ему в голову в тот момент, когда рядом раздевается самая желанная девочка на свете? Она уже сбросила верхнее свое облачение и теперь, страдальчески сдвинув темные непривычные брови, боролась с лифчиком. Обернулась к нему: «Не поможешь?» Он взял ее за плечи, повернул к себе спиной, скользнув рукой от тонкой шеи по неровной выпуклости позвоночника к застежке, расстегнул крючки. Этот, казалось бы, будничный жест — не было в нем ни страсти, ни каких-то особенных скрытых смыслов — просто банальная взаимовыручка двух людей, уже порядочно долго ночующих в одном помещении — вдруг открылся Сандору во всей своей немыслимой интимности и близости, и он вдруг мучительно, до судорог в мозгу, возжелал иметь возможность делать это каждый вечер — всю жизнь. Смотреть, как она умывается, как спит, подложив ладонь под щеку, как зевает по утрам, как напяливает на себя эти свои дурацкие узкие штаны, спеша на работу или еще куда-нибудь. Как раздевается по вечерам, не смущаясь, сбрасывая, как одежду, все надетые днем маски и условности. Как на ее голой спине виднеется след от лифчика — как полоса от самолета на фаянсе неба…

Из этого была сделана ткань жизни — той самой, что у него никогда не было с момента, как умерла Ленор. Было страшно жестоко попробовать все это на вкус — и потом лишиться этого добровольно и, скорее всего, навсегда. Хотелось выть. Вместо этого, он запустил ей руки в волосы — эти дурацкие черные космы — поцеловал в макушку. Она чуть-чуть пахла краской — резкий, странный запах — и еще чем-то смутно знакомым, что он никак не мог поймать — что-то, связанное с морем, неприятно связанное.

Он было уже собирался задать ей пару вопросов — когда она повернулась и, по своему обыкновению, пропустив свои руки под его, вцепившись теплыми ладонями в его плечи, встав на цыпочки, потянулась к нему за поцелуем. От ощущения ее обнаженной груди, коснувшейся его тела, все вопросы тут же куда-то ушли — нет, это она должна была что-то забыть — а что в итоге получается? Он, как мальчик, уже ничего не соображает от одного ее приближения. А она меж тем шла дальше — с каждым разом смелея и сводя его с ума. Одной рукой обнимала его за шею — ее роста на это едва хватало — а второй…

— Не надо этого делать. Что ты себе придумала? Если ты будешь продолжать, мы и до кровати не доберемся. Слишком долгое воздержание, Пташка, не идет на пользу. От меня не будет никакого проку — а ты начинаешь меня пугать…

— Это я делаю — пугаю тебя? Мне кажется, в любви нет правил. Я делаю то, что приятно мне — и приятно тебе, нет? По крайней мере, так должно быть. Я так устала поступать так, как от меня ждут — а я хочу забыть про них про всех. Пусть себе остаются за порогом, пока мы с тобой внутри — им пристало. А здесь нас будет только двое. Так будет честно. А еще — все, что за дверью, растворяется, когда мы просто вместе. Как сейчас. Это же так незамысловато, а ты говоришь — пугаю. Ты видишь — я вся пред тобой — какая есть. И нет ничего, никого более. Я не хочу тебя пугать. Я хочу сделать тебя счастливым. Если ты хотя бы чуть-чуть мне доверяешь — позволь мне попробовать. Я так мало знаю — и тебе, наверное, смешно. Но ты не смей смеяться — и не смей от меня прятаться. Потому что все, что я делаю, или сделаю — искренне. Потом, когда-нибудь — если нас разведет жизнь, и тебе придет в голову усомниться во мне или в моих чувствах — ты вспомнишь это наше время — то, что у нас не успели отнять — и поймешь, что хотя бы доля правды во всем этом была… И еще — я только начинаю путь — а ты для меня как карта — если ты будешь подсказывать или тушеваться, хорошенький из меня выйдет путешественник. Лучше тогда и не начинать… Просто дай мне свободу действий, не переспрашивая, не смущаясь — это как тот рисунок… Я карандаш — ты бумага, ладно? Давай хотя бы попробуем?

Возразить на это было трудно. Пташка-иезуит, соблазняющая не только телом и речами, но немыслимой, кристальной искренностью. Он дал ей полную свободу действий — и тут же об этом пожалел — но не было моментов честнее и нежнее, чем все то, что ей пришло в эту бесшабашную голову проделать с ним. И когда Сандор завис где-то в уже знакомой ему точке между небом и преисподней: небом — потому что куда он мог еще упасть, держа ее в объятьях — и пеклом, что ждало его за то, что он эти объятья допустил — когда он в редкие моменты долетал до затерянного в небытии островка рассудка, все спрашивал себя — смогла ли Пташка отключиться от реальности, как заставила забыться его самого? И только потом, глянув ей в глаза он понял — забвение, как и взлет и падение — тоже было одно на двоих.

========== IX ==========

No, I know what you said

But that doesnʼt mean that I understand

And you donʼt know what I meant by that

But itʼs sweet that you tried

That youʼre on my side

If you were my head

Youʼd know where it hurts

Youʼd clean up the dirt

If you were my head

I would be heard

As close, as close as weʼll get

We touch and itʼs gone

I must have been wrong when I thought

Everything melts in us

Though sometimes it does

If you were my head

Youʼd know where it hurts

Youʼd clean up the dirt

If you were my head

I would be heard

No, Iʼll never be you

But I donʼt need to

As long as you love me like you

If you were my head

Youʼd know where it hurts

Youʼd clean up the dirt

And I would be heard

If you were my head

Youʼd know where it hurts

Youʼd clean up the dirt

If you were my head

I would be heard

Kʼs Choice My Head

Она кое-как дотащилась до коридора, что вел в холл. Теперь надо было пройти насквозь, через плотоядно чавкающие двери — в серую туманную улицу — в черном, в бесцветном — пробудившись от кошмара — или наоборот, заснувши? Затишье, царящее в помещении, добивало Сансу — ей хотелось как-то это нарушить — потому что в тишине в ее голове продолжали звучать ядовитые речи ее супруга, все больше проникая в и так воспаленные, усталые мозги: «Ну объясни мне ты, дорогая, как можно не заметить такого рода вещи, как располосованные запястья у любимой женщины?» Санса в отчаянии глянула на руки — обе кисти были словно расчерчены тонким черным маркером: три полосы на одной — восемь на другой. Дурацкая краска въелась в заживающие рубцы и, видимо, впечаталась туда уже навечно, как варварская татуировка. Теперь не надо было и денег копить на салон — само получилось… Санса истерически захихикала и, испугавшись неприятного звука, зажала рот ладонью. Боги, что же такое?

Она сползла по стене — идти вперед было невмоготу. Карман жгла коробочка с кольцом — надо было его сразу выбросить, но Санса не могла этого сделать. Почему-то Алейна не желала сотрудничать, ушла в тень, оставив Сансу наедине с ее проблемами. Алейна бы знала, что делать — она не стала бы прогибаться под Бейлиша — еще и потому, что обладала той чертой, которой обделили Сансу — у нее на все был готов ответ, словно был заранее подвешен на языке. Но Алейна ушла. Бейлиш был только ее, Сансиной, проблемой — ее наградой за все те гадости и слабость, что она допустила. Теперь смотри правде в глаза, Пташка. Тебе придется разбираться с этим самой.

Санса достала из заднего кармана газету, что оставил ей Петир, развернула, начала читать. На первой странице зияла странным образом четкая фотография, хоть и в черно-белом варианте. «Юное дарование находит свою вторую половину». Джоффри слащаво улыбается темноволосой — по крайней мере, так казалось на фотографии — миловидной девушке, держащей его под руку. Вокруг знакомые лица: Серсея с самой парадной из ее улыбок на красивом холодном лице, Роберт, схваченный вполоборота, с бокалом в руке, Мирцелла, одетая во взрослое платье и оттого кажущаяся почти ровесницей Сансы. Ее старая знакомая Оленна в черном платье до пола, субтильная, но с прямой осанкой и вечной лукавой улыбкой — смотрит на внучку. За ее спиной — двое юношей, чертами лиц смутно напоминающие новую невесту Джоффри: один коротко стриженый, другой — с пышными длинными кудрями, оба красивы, благообразны, уместны. Ничто не портит общий коленкор — все на своих местах, как шахматные фигуры перед началом битвы — королевы, притягивающие больше взглядов, чем «юные половины» — белая и черная, зрелость и старость, вокруг — верная свита. Кто первый на вылет? Мужья, дети, внуки? А ведь на месте одной из пешек могла быть и она, Санса. А вместо миловидных юношей — ее собственные братья, сестра…