Это было у моря (СИ)

— Пташка, у тебя краска с ресниц слезла. Ты что же, седьмое пекло, плачешь из-за этих твоих рисунков? С ума совсем сошла! Я отберу у тебя блокнот и карандаши! Не нужен мне твой портрет никакой, ты же сама рядом. Тем более не нужен, если ты так из-за этого киснешь… Хрен с ним. Хрен со всем. Важно, чтобы ты была спокойна. И тебе, и мне. Все остальное — вздор.

— Не говори так со мной! Я этого не стою!

Ну вот, теперь дождь и снаружи, и внутри. Полились потоки. Сколько она уже не плакала? Сандор подумал, что стоит принести из ванной полотенце. Большое.

— Почему это ты этого не стоишь? Я, наверное, плохо тебя хвалю. Не умею я этого. Представь себе, что твой загребучий учитель рисования наговорил тебе массу комплиментов. А мне нравится все, что ты делаешь. Как ты стараешься. Как ты взрослеешь. И то, что ты еще такой ребенок. Даже этот твой распухший нос и лиловые волосы — и то не менее чудесно. Ты — это подарок судьбы, который я совершенно не заслужил. Кто знает, надолго ли это — поэтому думаю, не стоит портить себе жизнь и тратить время, что нам отведено, на всякие там глупости и комплексы. Ты сама же мне это говорила как-то. Есть у нас пара минут — ну проживём их так, как будто перед нами вечность. А там — будь что будет, и загадывать не будем. Все равно оно того стоит…

Тут Пташка просто зашлась в рыданиях, рухнув на кровать и уткнувшись в подушку. Да седьмое ж пекло! Казалось бы — ан нет. Ну да, женщины — особенно шестнадцатилетние женщины — всегда думают, что любовь до гроба и все такое: жили счастливо и умерли в одни день — и попробуй с ними поспорь. Видимо, дело в этом. Не стоит и связываться. Настанет момент — и она сама почувствует, что время пришло. Пока же — пусть верит в свои сказки…

Сандор подозревал, что эта потребность у нее чисто для того, чтобы прийти в равновесие на каком-то формальном уровне — опять же, если взрослый сказал, она и поверит. Для уже настолько потрепанной жизнью девочки, Пташка была все же удивительно наивна и доверчива. Что ей не скажешь — все принимает за чистую монету. Значит, ему придется лгать. Ну, не впервой. И опять же — ложь во благо. Она должна быть спокойна — чтобы избежать игры в молчанку, истерик, неадеквата и всего того, что он насмотрелся за последние недели. Сказка так сказка… Сандор легко погладил ее по голове — как настоящую птицу по черным, встрёпанным перьям — чтобы не спугнуть…

— Слушай, ну что ты теперь-то ревешь? Все же хорошо. Ты тут, я тут. Никто нас не дергает — никому дела до нас нет. Ну, по крайней мере, пока. У нас есть цель. Поедем в эту Серсеину избушку — там отсидимся. Ты позвонишь родным, например — ну, когда захочешь. Уверен, что твоя другая тетя не столь кровожадна, как наша общая знакомая, и будет восприимчивей к твоим проблемам. Или позвони для начала сеструхе — та-то уж точно не станет тебя ругать.

— Ты не знаешь Арью. Она меня молчаньем изничтожит. Даже по телефону. Она-то уж не допустила бы всего этого. Она — моя противоположность… Я — слабость, она — сила.

— Ну, на практике ты себя не такой уж слабой показала, знаешь ли. И еще — ты выносливая. Так что уж не занимайся столь откровенным самобичеванием. В переделку-то попала ты, а сестра твоя меж тем сидела в тепле, у доброй тети под крылом. Так что попробовать-то можно? Не укусит же тебя телефонная трубка?

— Ну это, знаешь, по-разному. Может и укусить.

— Ты совсем что-то стала пугливой — истинная Пташка. Будешь звонить — включи Алейну. Она с сестрицей живо разберется. Да я же не сейчас тебя заставляю. А то тут потоки разливаются… У всех осень, у нас — весна…

— Ты мерзкий.

— Вот, тоже мне - новость! Ясный перец, мерзкий. А что ты хочешь, чтобы я тебе утирал слезы? Платком тут явно не стоит ограничиваться — давай, я принесу полотенце. Заодно и твои енотовы круги сотрешь.

— Чего? Ты про что?

— Я же тебе сказал — у тебя краска с ресниц потекла. Ну и слегка размазалась… Ты немного напоминаешь енота…

— Боги! Я забыла про эту тушь. По идее, она должна быть водостойкой…

— Это потому, что у тебя слезы очень едкие. Двухнедельной выдержки слезный концентрат…

— Тебе нравится, что ли, надо мной издеваться? И что у вас всех за мания? Такое ощущение что у меня на лбу надпись: «Пни меня»…

— Ну, надпись, не надпись, но, видимо, у всех мальчиков, когда девочка плачет, возникает желание ее поддеть. Это наш способ проявить участие. А вообще — это все от смущения… Странная дурацкая попытка скрыть растерянность. Ну, а что надо-то делать, по-твоему? Научи меня ты!

— Я не знаю.

— Ну если ты, не знаешь, тогда мне ничего не остается. Или знаешь, но скрываешь? Мы же договаривались…

— Хм. Знаешь, обычно твой способ всегда срабатывал. Не дразнить, а другой…

— Да ты о чем?

— Местами, Сандор Клиган, ты непроходимо туп…

— А, понял. У тебя всегда все к этому сводится. Но краснеть ты перестала. Не знаю, хорошо ли это. Может, мне пора научиться?

— И продолжаешь издеваться. Будем считать, это от смущения, и ты покраснел. Я хочу отключится. Хочу все это забыть.

— Все это? Что именно?

— Все. Поможешь мне с этим?

— С этим — всегда. Только на тебе одежды для подобных занятий многовато… Надо это исправить…

— Так исправь. Или давай, я сама.

Она стянула майку, занялась ремнем. У Сандора, как всегда, захватило дух от ее совершенства и этой неисправимой девичьей хрупкости. Какой она станет через пять лет? Останется ли с ней эта ее отличительная черта, или она потихоньку заматереет, станет похожа на свою покойную мать, что поджимала губы, проходя мимо него? Он наверняка не увидит этих занятных изменений — при лучшем раскладе он сможет надеяться встретить ее — уже не Пташку, а наследницу рода Старков — где-нибудь на приеме, куда его никогда не позовут. Разве что в качестве охранника. Но и тут надежды не было, он же себя запятнал: убийствами, которых не совершал. У охранника честь должна быть, как у институтки: один шаг в сторону — и пропал. Какому потенциальному работодателю будет интересно, что он даже никого не убивал? Девицу, правда, все равно умыкнул — ну да, по любви, но это ничуть не улучшало ситуацию. Кто ему доверит жену, детей? К отталкивающей внешности приплюсуется еще и отличный послужной список маньяка-убийцы маленьких девочек. Его карьере точно пришел конец — честной, по крайней мере. Или менять профиль — или соглашаться на чернуху, заползать в криминал, в котором он и так уже по уши.

Пожалуй, легче сразу пойти с повинной в полицию — по крайней мере, избежит встречи с Григором. Другое дело, что он вовсе не хотел ее избегать. Только сплавит Пташку в гнездо — и вперед, к светлому будущему. Любовь — это, конечно, очень мило и сладко, но за неимением того, и месть сгодится. Выдержанная годами, как хороший коньяк, жажда реванша. Лишь бы Пташку убрать восвояси. Но почему-то Сандор боялся, что она и будет единственным свидетелем его краха — или его победы. И то, и другое было плохо…