It Sleeps More Than Often (СИ)

Встав спозаранку, Катарина, следуя заведённому матушкой Марией внутреннему распорядку, совершает утренний туалет и поспевает к коллективной молитве, после которой сестёр ждёт завтрак. Овсяная каша, яйца, хлеб с джемом и чёрный чай — сёстры живут в аскезе и питаются скромно. Покончив с трапезой, Катарина, уже готовая отправиться в путь, проходя через опустевшую трапезную, оказывается окликнута самой матушкой. Но что ей надо? Она знает, что сестра вольна отлучаться по поручениям епископата, и уже давно перестала задирать её по поводу этих постоянных отлучек.

— Сестра, задержитесь на минутку, — вполголоса окликает её аббатиса, походя запирая все ведущие из трапезной двери. — Нам давно нужно поговорить. Приватно.

Перепуганная Катарина присаживается на деревянную скамью, что служит монахиням сидением во время трапез, и молчит, потупив взор. Она выжидает. Аббатиса её недолюбливает, всегда недолюбливала, но сейчас у Катарины столько забот, что ещё одной она просто не потянет. Как же не вовремя Вы, матушка Мария!

— Не бойся меня, — почти ласково начинает разговор та и, присаживаясь напротив, протягивает свою руку к покоящейся на поверхности трапезного стола ладони Катарины. — Не меня тебе нужно бояться, а сама знаешь кого.

Как током ударенная, Катарина поднимает испуганный взгляд огромных глаз на матушку:

— О чём Вы, преподобная, я не понимаю.

— Зато я понимаю. И волнуюсь за тебя. Ты наверное думаешь, что ты одна такая…

Возникшая пауза на полуфразе заставляет сердце Катарины биться чаще, а прикосновение пухлой руки аббатисы к её пальцам и вовсе — вздрогнуть от неожиданности.

— Но ты не одна. Не первая и не последняя. Я ведь тоже когда-то была молодой и красивой. Правда и Лоренц тогда ещё не был епископом. Мы были ровесниками, а я робела перед ним, как кролик перед удавом. Этой истории нет конца. Только кролики всё молодеют, а удав лишь наращивает кольца. Смирись, если сможешь, и помни — это не навсегда. А если не сможешь… смириться, удав задушит тебя в своих объятьях.

Готовая подскочить на скамье, Катарина делает резкое движение плечами, словно стряхивая с себя груз услышанных слов, словно желая освободиться от него, будто этих слов никогда и не было.

— Не гневись. Просто знай. От чего бы ты не скрывалась в моих стенах, какие бы чудовища из прошлого не преследовали тебя в ночных кошмарах, здесь ты найдёшь защиту от всего. Кроме него. Мы все у него под пятой, и монастырь не расформирован до сих пор только благодаря его покровительству. Я сочувствую тебе, но ты женщина умная, и потому я взываю к твоему разуму. Будь ответственной: навлекая его гнев на себя, ты ставишь под удар весь орден.

Выскочив из-за стола и пробурчав “Мне пора”, Катарина торопится к выходу и уже в дверях останавливается, настигнутая словами аббатисы:

— Знаешь, в чём разница между епископом аугсбургским и Богом? Бог всё видит и всё прощает. Епископ тоже всё видит, но ничего не прощает.

Уже выводя машину с монастырской стоянки, уже рассекая колёсами лужи, двигаясь по высланному Штеффи адресочку, Катарина всё никак не может отделаться от этих слов. Надёжнее, чем “Отче Наш” те застряли в её голове и угрозой, и предостережением одновременно. Она должна быть осторожной, и за этим-то она и приезжает в грязный обшарпанный анклав, состоящий из бетонных гаражей — затем, чтобы себя обезопасить.

— Улюлю, кого мы только здесь не видели, даже двойник Леди Гаги как-то заезжал. Да, заезжал — ребята, помните того мужика? — чумазый цыган с ужасающим акцентом ведёт сестру вглубь одного из бетонных строений, внутри оборудованного под мастерскую. — Но монашек ещё у нас не было. А ты не ряженая? Ребята, смотрите, крест вроде настоящий! Больших бабок стоит, — цыган хватается за распятие на груди монахини, походя как бы нечаянно задевая прикрытые плотной серой материей соски.

— Отвали от неё, Милош, — грузный мужик, покрытый татуировками с головы до ног, выползает из-под кузова разобранного на запчасти грузовика, и судя по тому, как резво отскочил Милош, этот мужик здесь, похоже, за главного. — Говоришь, ты от Штеффи? Ну, с чем пожаловала?

Катарина протягивает сто евро — деньги вперёд — и делится своими подозрениями. Какой-то пацан, на вид не старше лет четырнадцати, вырывает из её рук мобильник и, в два счёта распотрошив его, так же резво собирает обратно.

— Трубка чистая. Надо бы тачку проверить.

После беглого осмотра грязного мерседеса, он лишь довольно присвистывает.

— Да тут загадка-то на грош. У тебя в тачке стоит стандартная противоугонная система с GPS-трекером — кто угодно, имея доступ, может тебя отследить.

— Избавьтесь от этого, — шепчет Катарина. — Пожалуйста.

— Погодика, — главарь подходит ближе, возвышаясь над девушкой скалой, — избавиться — дело не хитрое. Да только начальство твоё, или кто там эту систему установил, сразу же обнаружит пропажу сигнала.

— Её начальство — Иисус, ему GPS без надобности, — встревает пацан, и все трое обитателей гаража заходятся диким смехом.

— Шутки шутками, сестричка, а я тебе советую аппарат оставить на месте, — продолжает татуированный босс.

— Но мне иногда нужно… скрыться, — продолжает шептать Катарина, боясь почему-то в столь неоднозначной компании разговаривать в полный голос.

— Ноу проблем, дорогуша, — громила залезает в салон авто и вскоре извлекает оттуда небольшую чёрную коробочку, чем-то напоминающую старый громоздкий мобильник. Внутри коробочки вставлена сим-карта, а снаружи во все стороны торчат кабели с различными разъёмами. — Это и есть сигналка. Когда надо будет схорониться — просто оставь её там, где ты хочешь, чтобы все думали, будто бы ты там и правда находишься. Но следи, чтобы к сети была подключена! В общем, ты поняла! Уж простите, сударыня, мы с немецким не в ладах и складно говорить не умеем!

Все трое снова гогочут, а когда Катарина, кивнув на прощанье, забирается в машину и от волнения путается в полах рясы, гогот становится совсем уж невыносимым. Водрузив чёрную коробочку на прежнее место и убедившись, что все проводки надёжно сидят в гнёздах, Катарина трогается в путь. Сегодня ловчить с фэйк-сигналами ей не требуется — Лоренц оповещён о её намерении посетить Рюккерсдорф по делам. Вот только отца Кристофа там нет, а об этом он не знает. Отец Кристоф может вернуться в любой момент… Катарина нервничает: дело к полудню, времени мало. Она жмёт по газам, торопясь навстречу опасным приключениям. В её планах доехать до деревни, вызвать полицию и направить их прямиком в подвал, а там — будь что будет. Когда они найдут труп, она уж как-нибудь отмажется. Это сейчас не самое главное. Как сказал профессор: главное — это тело.

***

Несмотря на решительный настрой, разогнаться на шоссе сестре не удаётся: прошлой ночью вслед за дождём усилился и ветер, и загородные трассы то там, то здесь оказываются перечёркнуты павшими столбами деревьев. Придорожные посадки, призванные охранять проезжую часть и участников дорожного движения от внезапных помех извне, сами стали помехой: и пока полицейские автомобили с беззвучными мигалками упорядочивают потоки автотранспорта в обоих направлениях, работники коммунальных служб работают над тем, чтобы освободить путь. Шумят пилы, и погруженные на грузовики фрагменты деревьев, ставшие уже дровами, увозят прочь; на время пробка рассасывается, чтобы через несколько километров возникнуть вновь: придорожные посадки появлись вдоль трассы не так давно, и искуственно воткнутые в почву деревья ещё не успели нарастить крепких корней.

В отличие от большинства соседей по едва движущемуся плотному потоку, Катарина не лупит по кнопке звукового сигнала, не высовывается в приоткрытое окно с целью обматерить подрезавшего водителя или, подрезав кого-то самой, показать средний палец. Это не значит, что она спокойна, это лишь значит, что она пытается быть спокойной. Получается едва ли: время безвозвратно утекает, а вместе с ним утекает и перспектива завершить неприятную спецоперацию по обнаружению старого трупа до наступления темноты. Ночью будет страшно. А ещё Шнайдер должен приехать. При нём провернуть задуманное она не сможет, да и не хочет. Она не хочет его расстраивать. Ей хочется, чтобы у этого мужчины всё было хорошо, хотя она знает, что не будет. Бедный Шнайдер — сам-то он ни сном ни духом… Думать об отце Кристофе, истовом и невинном, стоящем на пороге большой беды, так трудно, что Катарина решается на немыслимое. Срулив с двухполосной правой стороны на вязкую хлюпающую обочину, она ведёт замызганный мерседес вдоль копошащихся в очереди на проезд автомобильчиков. Другой бы на её месте не удержался: приоткрыл бы окошко и показал средний палец им, им всем, но мысли сестры далеки от подобного. Её победный рывок не долог: первый же полицейский патруль, регулирующий движение на данном участке трассы, перегораживает ей ход.